Загадка швейка про швейцара

Обновлено: 21.09.2024

Итак, поднимаясь по лестнице в третье отделение, Швейк безропотно нёс свой крест на Голгофу и не замечал своего мученичества. Прочитав надпись: «Плевать в коридоре воспрещается» , Швейк попросил у сторожа разрешения плюнуть в плевательницу и, сияя своей простотой, вступил в канцелярию со словами:
— Добрый вечер всей честной компании!
Вместо ответа кто-то дал ему под рёбра и подтолкнул к столу, за которым сидел господин с холодным чиновничьим лицом, выражающим зверскую свирепость, словно он только что сошёл со страницы книги Ломброзо «Типы преступников» .
Он кровожадно посмотрел на Швейка и сказал:
— Не прикидывайтесь идиотом.
— Ничего не поделаешь, — серьёзно ответил Швейк. — Меня за идиотизм освободили от военной службы. Особой комиссией я официально признан идиотом. Я — официальный идиот.
Господин с лицом преступника заскрежетал зубами.
— Предъявленные вам обвинения и совершённые вами преступления свидетельствуют о том, что вы в полном уме и здравой памяти.
И он тут же перечислил Швейку целый ряд разнообразных преступлений, начиная с государственной измены и кончая оскорблением его величества и членов-царствующего дома.. .
— Я всё признаю. Строгость должна быть. Без строгости никто бы ничего не достиг. Это, знаете, когда я служил на военной службе…
— Молчать! — крикнул полицейский комиссар на Швейка. — Отвечайте только, когда вас спрашивают! Понимаете?
— Как не понять, — согласился Швейк. — Осмелюсь доложить, понимаю и во всём, что вы изволите сказать, сумею разобраться.
— С кем состоите в сношениях?
— Со своей служанкой, ваша милость.
— А нет ли у вас каких-либо знакомств в здешних политических кругах?
— Как же, ваша милость. Покупаю вечерний выпуск «Национальной политики» , «сучку» .
— Вон! — заревел господин со зверским выражением лица.
Когда Швейка выводили из канцелярии, он сказал:
— Спокойной ночи, ваша милость.. .

Судебная медицинская комиссия, которая должна была установить, может ли Швейк, имея в виду его психическое состояние, нести ответственность за все те преступления, в которых он обвиняется, состояла из трёх необычайно серьёзных господ, причём взгляды одного совершенно расходились со взглядами двух других.. . Благодаря сделанному Швейком, по собственному почину, заявлению целый ряд вопросов отпал и осталось только несколько важнейших.. .
— Радий тяжелее олова?
— Я его, извиняюсь, не вешал, — со своей милой улыбкой ответил Швейк.
— Вы верите в конец света?
— Прежде я должен увидеть этот конец. Но, во всяком случае, завтра его ещё не будет, — небрежно бросил Швейк.
— А вы могли бы вычислить диаметр земного шара?
— Извиняюсь, не смог бы, — сказал Швейк. — Однако мне тоже хочется, господа, задать вам одну загадку, — продолжал он. — Стоит четырёхэтажный дом, в каждом этаже по восьми окон, на крыше — два слуховых окна и две трубы, в каждом этаже по два квартиранта. А теперь скажите, господа, в каком году умерла у швейцара бабушка?
Судебные врачи многозначительно переглянулись. Тем не менее один из них задал ещё такой вопрос:
— Не знаете ли вы, какова наибольшая глубина в Тихом океане?
— Этого, извините, не знаю, — послышался ответ, — но думаю, что там наверняка будет глубже, чем под Вышеградской скалой на Влтаве.
— Достаточно? — лаконически спросил председатель комиссии.
Но один из членов попросил разрешения задать ещё один вопрос:
— Сколько будет, если умножить двенадцать тысяч восемьсот девяносто семь на тринадцать тысяч восемьсот шестьдесят три?
— Семьсот двадцать девять, — не моргнув глазом, ответил Швейк.
— Я думаю, вполне достаточно, — сказал председатель комиссии. — Можете отвести обвиняемого на прежнее место.
— Благодарю вас, господа, — вежливо сказал Швейк, — с меня тоже вполне достаточно.
После ухода Швейка коллегия трёх пришла к единодушному выводу: Швейк — круглый дурак и идиот согласно всем законам природы, открытым знаменитыми учёными психиатрами.

Остальные ответы

Трудно выбрать.. .там на любой вкус похожденьица.. .ну вот напр. Швейк - симулянт
— Легче всего, — сказал один из симулянтов, — симулировать сумасшествие. Рядом в палате номер два есть двое учителей. Один без устали кричит днем и ночью: "Костер Джордано Бруно еще дымится! Возобновите процесс Галилея! " А другой лает: сначала три раза медленно "гав, гав, гав", потом пять раз быстро "гав-гав-гав-гав-гав", а потом опять медленно, — и так без передышки. Оба уже выдержали больше трех недель.. .Я сначала тоже хотел разыграть сумасшедшего, помешанного на религиозной почве, и проповедовать о непогрешимости папы. Но в конце концов у одного парикмахера на Малой Стране приобрел себе за пятнадцать крон рак желудка.
— Я знаю одного трубочиста из Бржевнова, — заметил другой больной, — он вам за десять крон сделает такую горячку, что из окна выскочите.

— Это все пустяки, — сказал третий. — В Вршовицах есть одна повивальная бабка, которая за двадцать крон так ловко вывихнет вам ногу, что останетесь калекой на всю жизнь.

— Мне вывихнули ногу за пятерку, — раздался голос с постели у окна. — За пять крон наличными и за три кружки пива в придачу.

— Мне моя болезнь стоит уже больше двухсот крон, — заявил его сосед, высохший, как жердь. — Назовите мне хоть один яд, которого бы я не испробовал, — не найдете. Я живой склад всяких ядов. Я пил сулему, вдыхал ртутные пары, грыз мышьяк, курил опиум, пил настойку опия, посыпал хлеб морфием, глотал стрихнин, пил раствор фосфора в сероуглероде и пикриновую кислоту. Я испортил себе печень, легкие, почки, желчный пузырь, мозг, сердце и кишки. Никто не может понять, чем я болен.

Следующая загадка

Книга «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» — классическая комедия Ярослава Гашека , соотечественника, современника и сверстника Франца Кафки — никогда не покидает моего стола.

Я листаю ее, перечитываю стишки, получаю пилюлю вдохновения со страницы или двух.

Гек Финн определяет Америку. Евгений Онегин — Россию. Йозеф Швейк, профессиональный мошенник-торговец собаками и, буквально, сертифицированный идиот, наткнувшийся на Первую мировую войну, является квинтэссенцией всего чешского. Поскольку в книге полно непристойных и алогичных историй, этот роман достигает гораздо большего, чем простое определение нации.

Он характеризует идиотизм войны и людей, которые ее ведут, причем это относится не только к Великой войне, но и к любой войне в целом. И не просто идиотизм войны, а идиотизм сам по себе – с большой буквы «И».

Хотя Кафка и Гашек буквально были соседями, они приводят меня в разные места. Кафка – это о непримиримом, бесполезном. Гашек утверждает, что глупость — подлинная или притворная — является вакциной против эпидемии безумия, которая захватывает страны. В то время как Кафка выше того, чтобы сказать что-должно-быть-сделано, Гашек предлагает план действий: быть дураком или притворяться им; возможно, существует разница между этими понятиями, но кого, черт возьми, это волнует?

С ноября 2016 года я часто возвращаюсь к этой книге, освежаю свои воспоминания о злоключениях бравого солдата, ищу указания о том, что человек должен делать в такое неудачное время. Многие писатели обращались к «Швейку» в темные времена прошлого. Так сделали Джозеф Хеллер в «Уловке-22», создатели «Чёртовой службы в госпитале МЭШ», Бертольт Брехт. Одна из его пьес перенесла Швейка во Вторую мировую войну и бросила одного против Адольфа Гитлера.

Книга начинается в пражском трактире «У чаши». Один из завсегдатаев – Швейк — крадет собачонок, купирует им хвосты и уши, перекрашивает, в общем, настолько сильно меняет внешний вид, что их можно продать как экзотические сокровища собачьего рода. Его приключения начинаются, когда он заводит идиотский разговор с тайным агентом секретной полиции. Дискуссия вращается вокруг мух, которые оставляют помет на портрете императора Франца Иосифа I, украшающего стену трактира.

Сюжет перемещается то в штаб секретной полиции, то в сумасшедший дом, то в военные казармы. Мы видим медленно движущиеся воинские поезда, грязные траншеи, слышим народные песни, которые содержат безвозмездно-оскорбительную жемчужину низкого юмора:

Утром мельник встал чуть свет,
На дверях прочел куплет:
«Потеряла в эту ночь
Честь девичью ваша дочь».

Самый интересный вопрос — тогда и сейчас — является ли Швейк по-настоящему тупым. Возможно ли, что он притворяется? Гашек не отвечает на этот вопрос, потому что не хочет. Вместо этого он позволяет роману разворачиваться, как и описываемой им войне. Роман заканчивается пометкой редактора: «До этих слов продиктовал уже больной Ярослав Гашек "Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны". Смерть, наступившая 3 января 1923 года, заставила его умолкнуть навсегда и помешала закончить один из самых прославленных и наиболее читаемых романов, созданных после Первой мировой войны».

В этом заключается самая большая сила этой книги. Если бы Гашек меньше пил и прожил бы еще 100 лет, остался бы «Швейк» буквально книгой без конца. Оставленный открытым, сюжет разливается в будущее.

Я предлагаю политическим прогрессистам утвердить ежегодный фестиваль, где мы повторили бы историю Швейка, побуждая каждое поколение сделать ее своей. Назовите этот день Международным днем Швейка, но сделайте его по-настоящему международным, по-настоящему светским, по-настоящему современным. Поскольку этот фестиваль посвящен Праге, свинина будет подана тем, кто жаждет ее. Я предлагаю следующие четыре вопроса:

1. Почему мы не становимся идиотами?
2. Почему мы не претендуем на то, чтобы стать идиотами?
3. Что мы делаем с теми, кто поддался идиотизму?
4. Как мы цепляемся за наше здравомыслие, когда мир сходит с ума?

Хотел бы я спросить свою мать, почему она начала читать вслух «Швейка», когда мне было девять лет и мы жили в Москве. Я даже не уверен, что у нее был бы четкий ответ.

Швейк не был запрещен в СССР. Роман, который зависит от состояния ума читателя, превращает смелое предприятие запрета на книги в непреодолимую проблему. Тем не менее, книга была неуместной по возрасту. Мои одноклассники читали романы о молодом Ленине. Дух времени, должно быть, имел какое-то отношение к выбору моей матери «Швейка». Это было в 1968 году. Чехи, с их экспериментами в социализме с человеческим лицом, были нашими героями, нашей надеждой. И, конечно же, было что-то принципиально восхитительное, даже в мухах, оскверняющих портреты императоров.

К концу августа 1968 года в Праге случилось безумие. Могучий СССР — моя страна — ввела танки в Чехословакию. Я чувствовал это вторжение напрямую. Эти танки, возможно, также прошли и через нашу московскую квартиру. Я был ошеломлен стыдом. Я все время думал о персонажах, которые собираются в трактире «У чаши», чтобы посмотреть, как катятся наши танки.

Мои родители и я приехали в США осенью 1973 года. Мне потребовалось несколько дней, чтобы открыть для себя телевизионное шоу под названием «Чёртова служба в госпитале МЭШ», которое транслировалось CBS. Как только я увидел этот сериал, я понял, что один из персонажей, Радар, клерк компании, чертовски похож на Швейка, особенно в изображении карикатуриста Йозефа Лады (друга Гашека). Ястребиный глаз, полный сочувствия запойный алкоголик, хирург-бабник, был очень похож на мой мысленный образ другого персонажа — лейтенанта Лукаса, одного из офицеров, которому Швейк служил. (Швейк был Бэтменом, с маленькой буквы «Б», санитаром-ординарцем.) Между тем, Клингер — солдат, который носит женскую одежду, чтобы его отправили домой, — был бы на своем месте среди героев «Швейка». (В Швейке на самом деле есть солдат, который одевается, как девушка, и отправляется на поиски своей возлюбленной. Именно он лишает чести вышеупомянутую дочь мельника Анну.)

Через год или около того, когда я взял «Уловку-22», я снова увидел Швейка. После выборов Дональда Трампа я обратился к Брехту, читая все, что мог найти. Я упоминал, что Брехт перенес приключения бравого солдата во Вторую мировую войну. Мы видим ту же Прагу, тот же трактир «У чаши», тех же чешских персонажей, одно и то же предприятие кражи собак, такое же пиво, но здесь существует новая угроза — оккупирующие нацисты. В финальной сцене «Швейк неутомимо идет по направлению к недосягаемому Сталинграду, как вдруг из метели появляется Гитлер. Происходит историческая встреча». И бравому солдату есть что сказать:

Нет дороги тебе ни назад, ни вперед,
Ты банкрот в небесах и в аду банкрот.
Воет ветер с востока, тебе сгинуть веля,
Под ногами твоими горит земля,
Нет, не стоит стрелять в тебя — клятого гада:
Утопить тебя в пакостном нужнике надо!
(Перевод А. Голембы и И. Фрадкина)

(Yes, you cannot go back and you cannot move on
You’re all rotten on top and your bottom is gone
And the east is too cold and the Reds are too red
So I simply don’t know whether to pump you with lead
Or take down my pants and shit on your head.)

Замечательна ремарка Брехта: «Отчаянные телодвижения Гитлера переходят в дикую пляску».

Действительно дикий танец: вымышленный персонаж, который может быть или не быть идиотом (это не имеет значения), размышляет над тем, что нужно делать с подлинной исторической фигурой. Гарантирован ли заряд свинца Гитлеру? Должен ли этот заряд быть реальным? И что должно быть сделано с дерьмом на голове? Должно ли оно быть вещественным или символическим? Был ли более совершенный ряд вопросов, когда-либо заданных и оставленных без ответа?

В этом и заключается сила Швейка. Персонаж в неоконченном романе, он приходит на помощь снова и снова, иногда сам, иногда переодетым, и напоминает нам о том, кто мы такие, он помогает в грандиозной задаче дышать достаточно долго, чтобы вылезть из дерьма, в котором все мы находимся.

Следующая загадка

Швейк перед судебными врачами

Чистые, уютные комнатки областного уголовного суда произвели на Швейка самое благоприятное впечатление: выбеленные стены, черные начищенные решетки и сам толстый пан Демертини, старший надзиратель подследственной тюрьмы, с фиолетовыми петлицами и кантом на форменной шапочке. Фиолетовый цвет предписан не только здесь, но и при выполнении церковных обрядов в великопостную среду и в страстную пятницу.

Повторилась знаменитая история римского владычества над Иерусалимом. Арестованных выводили и ставили перед судом Пилатов 1914 года внизу в подвале, а следователи, современные Пилаты, вместо того чтобы честно умыть руки, посылали к "Тессигу" за жарким под соусом из красного перца и за пльзенским пивом и отправляли новые и новые обвинительные материалы в государственную прокуратуру.

Здесь в большинстве случаев исчезала всякая логика и побеждал параграф, душил параграф, идиотствовал параграф, фыркал параграф, смеялся параграф, угрожал параграф, убивал и не прощал параграф. Это были жонглеры законами, жрецы мертвой буквы закона, пожиратели обвиняемых, тигры австрийских джунглей, рассчитывающие свой прыжок на обвиняемого согласно числу параграфов.

Исключение составляли несколько человек (точно так же, как и в полицейском управлении), которые не принимали закон всерьез. Ибо и между плевелами всегда найдется пшеница.

К одному из таких господ привели на допрос Швейка. Это был пожилой добродушный человек; рассказывают, что когда-то, допрашивая известного убийцу Валеша, он то и дело предлагал ему: "Пожалуйста, присаживайтесь, пан Валеш, вот как раз свободный стул".

Когда ввели Швейка, судья со свойственной ему любезностью попросил его сесть и сказал:

— Так вы, значит, тот самый пан Швейк?

— Я думаю, что им и должен быть,— ответил Швейк,— раз мой батюшка был Швейк и маменька звалась пани Швейкова. Я не могу их позорить, отрекаясь от своей фамилии.

Любезная улыбка скользнула по лицу судебного следователя.

— Хорошеньких дел вы тут понаделали! На совести у вас много кое-чего.

— У меня всегда много кое-чего на совести,— ответил Швейк, улыбаясь любезнее, чем сам господин судебный следователь.— У меня на совести, может, еще побольше, чем у вас, ваша милость.

— Это видно из протокола, который вы подписали,— не менее любезным тоном продолжал судебный следователь.— А на вас в полиции не оказывали давления?

— Да что вы, ваша милость. Я сам их спросил, должен ли это подписывать, и, когда мне сказали подписать, я послушался. Не драться же мне с ними из-за моей собственной подписи. Пользы бы это, безусловно, не принесло. Во всем должен быть порядок.

— А что, пан Швейк, вы вполне здоровы?

— Совершенно здоров — так, пожалуй, сказать нельзя, ваша милость, у меня ревматизм, натираюсь оподельдоком.

Старик опять любезно улыбнулся.

— А что бы вы сказали, если бы мы вас направили к судебным врачам?

— Я думаю, мне не так уж плохо, чтобы господа врачи тратили на меня время. Меня уже освидетельствовал один доктор в полицейском управлении, нет ли у меня триппера.

— Знаете что, пан Швейк, мы все-таки попытаемся обратиться к судебным врачам. Подберем хорошую комиссию, посадим вас в предварительное заключение, а вы тем временем отдохнете как следует. Еще один вопрос. Из протокола следует, что вы распространяли слухи о том, будто скоро разразится война?

— Разразится, ваша милость господин советник, очень скоро разразится.

— Не страдаете ли вы падучей?

— Извиняюсь, нет. Правда, один раз я чуть было не упал на Карловой площади, когда меня задел автомобиль. Но это случилось много лет тому назад.

На этом допрос закончился. Швейк подал судебному следователю руку и, вернувшись в свою камеру, сообщил своим соседям:

— Ну вот, стало быть, из-за убийства эрцгерцога Фердинанда меня осмотрят судебные доктора.

— Меня тоже осматривали судебные врачи,— сказал молодой человек,— когда я за кражу ковров предстал перед присяжными. Признали меня слабоумным. Теперь я пропил паровую молотилку, и мне за это ничего не будет. Вчера мой адвокат сказал, что если уж меня один раз признали слабоумным, то это пригодится на всю жизнь.

— Я этим судебным врачам нисколько не верю,— заметил господин интеллигентного вида.— Когда я занимался подделкой векселей, то на всякий случай ходил на лекции профессора Гевероха. Потом меня поймали, и я симулировал паралитика в точности так, как их описывал профессор Геверох: укусил одного судебного врача из комиссии в ногу, выпил чернила из чернильницы и на глазах у всей комиссии, простите, господа, за нескромность, наделал в углу. Но как раз за то, что я прокусил икру одного из членов этой комиссии, меня признали совершенно здоровым, и это меня погубило.

— Я этих осмотров совершенно не боюсь,— заявил Швейк.— На военной службе меня осматривал один ветеринар, и кончилось все очень хорошо.

— Судебные доктора— стервы!— отозвался скрюченный человечек.— Недавно на моем лугу случайно выкопали скелет, и судебные врачи заявили, что этот человек сорок лет тому назад скончался от удара каким-то тупым орудием по голове. Мне тридцать восемь лет, а меня посадили, хотя у меня есть свидетельство о крещении, выписка из метрической книги и свидетельство о прописке.

— Я думаю,— сказал Швейк,— что на все надо смотреть беспристрастно. Каждый может ошибиться, а если о чем-нибудь очень долго размышлять, уж наверняка ошибешься. Врачи— тоже ведь люди, а людям свойственно ошибаться. Как-то в Нуслях, как раз у моста через Ботич, когда я ночью возвращался от "Банзета", ко мне подошел один господин и хвать арапником по голове; я, понятно, свалился наземь, а он осветил меня и говорит: "Ошибка, это не он!" Да так эта ошибка его разозлила, что он взял и огрел меня еще раз по спине. Так уж человеку на роду написано — ошибаться до самой смерти. Вот однажды был такой случай: один человек нашел ночью полузамерзшего бешеного пса, взял его с собою домой и сунул к жене в постель. Пес отогрелся, пришел в себя и перекусал всю семью, а самого маленького в колыбели разорвал и сожрал. Или приведу еще пример, как ошибся один токарь из нашего дома. Отпер ключом подольский костел, думая, что домой пришел, разулся в ризнице, так как полагал, что он у себя в кухне, лег на престол, поскольку решил, что он дома в постели, накрылся покровами со священными надписями, а под голову положил евангелие и еще другие священные книги, чтобы было повыше. Утром нашел его там церковный сторож, а наш токарь, когда опомнился, добродушно заявил ему, что с ним произошла ошибка. "Хорошая ошибка! — говорит церковный сторож.— Из-за такой ошибки нам придется снова освящать костел". Потом предстал этот токарь перед судебными врачами, и те ему доказали, что он был в полном сознании и трезвый,— дескать, если бы он был пьян, то не попал бы ключом в замочную скважину. Потом этот токарь умер в Панкраце. Приведу вам еще один пример, как полицейская собака, овчарка знаменитого ротмистра Роттера, ошиблась в Кладно. Ротмистр Роттер дрессировал собак и тренировал их на бродягах до тех пор, пока все бродяги не стали обходить Кладненский район стороной. Тогда Роттер приказал, чтобы жандармы, хоть тресни, привели какого-нибудь подозрительного человека. Вот привели к нему однажды довольно прилично одетого человека, которого нашли в Ланских лесах. Он сидел там на пне. Роттер тотчас приказал отрезать кусок полы от его пиджака и дал этот кусок понюхать своим ищейкам. Потом того человека отвели на кирпичный завод за городом и пустили по его следам этих самых дрессированных собак, которые его нашли и привели назад. Затем этому человеку велели залезть по лестнице на чердак, прыгнуть через каменный забор, броситься в пруд, а собак спустили за ним. Под конец выяснилось, что человек этот был депутат-радикал, который поехал погулять в Ланские леса, когда ему опротивело сидеть в парламенте. Вот поэтому-то я и говорю, что всем людям свойственно ошибаться, будь то ученый или дурак необразованный. И министры ошибаются.

И если в случае со Швейком три противоположных научных лагеря пришли к полному соглашению, то это следует объяснить единственно тем огромным впечатлением, которое произвел Швейк на всю комиссию, когда, войдя в зал, где должно было происходить исследование его психического состояния, и заметив на стене портрет австрийского императора, громко воскликнул: "Господа, да здравствует государь император Франц-Иосиф Первый!"

Дело было совершенно ясно. Благодаря сделанному Швейком, по собственному почину, заявлению целый ряд вопросов отпал и осталось только несколько важнейших. Ответы на них должны были подтвердить первоначальное мнение о Швейке, составленное на основе системы доктора психиатрии Кадлерсона, доктора Гевероха и англичанина Вейкинга.

— Радий тяжелее олова?

— Я его, извиняюсь, не вешал,— со своей милой улыбкой ответил Швейк.

— Вы верите в конец света?

— Прежде я должен увидеть этот конец. Но, во всяком случае, завтра его еще не будет,— небрежно бросил Швейк.

— А вы могли бы вычислить диаметр земного шара?

— Извиняюсь, не смог бы,— сказал Швейк.— Однако мне тоже хочется, господа, задать вам одну загадку,— продолжал он.— Стоит четырехэтажный дом, в каждом этаже по восьми окон, на крыше — два слуховых окна и две трубы, в каждом этаже по два квартиранта. А теперь скажите, господа, в каком году умерла у швейцара бабушка?

Судебные врачи многозначительно переглянулись. Тем не менее один из них задал еще такой вопрос:

— Не знаете ли вы, какова наибольшая глубина в Тихом океане?

— Этого, извините, не знаю,— послышался ответ,— но думаю, что там наверняка будет глубже, чем под Вышеградской скалой на Влтаве.

— Достаточно? — лаконически спросил председатель комиссии.

Но один из членов попросил разрешения задать еще один вопрос:

— Сколько будет, если умножить двенадцать тысяч восемьсот девяносто семь на тринадцать тысяч восемьсот шестьдесят три?

— Семьсот двадцать девять,— не моргнув глазом, ответил Швейк.

— Я думаю, вполне достаточно,— сказал председатель комиссии. — Можете отвести обвиняемого на прежнее место.

— Благодарю вас, господа,— вежливо сказал Швейк,— с меня тоже вполне достаточно.

После ухода Швейка коллегия трех пришла к единодушному выводу: Швейк — круглый дурак и идиот согласно всем законам природы, открытым знаменитыми учеными психиатрами. В заключении, переданном судебному следователю, между прочим стояло:

В то время как состоялось это заключение, Швейк рассказывал своим товарищам по тюрьме:

— На Фердинанда наплевали, а со мной болтали о какой-то несусветной чепухе. Под конец мы сказали друг другу, что достаточно поговорили, и разошлись.

— Никому я не верю,— заметил скрюченный человечек, на лугу которого случайно выкопали скелет.— Кругом одно жульничество.

— Без жульничества тоже нельзя,— возразил Швейк, укладываясь на соломенный матрац.— Если бы все люди заботились только о благополучии других, то еще скорее передрались бы между собой.

Следующая загадка

Помогите, пожалуйста, разобраться в задаче "бравого солдата Швейка":

«Стоит четырехэтажный дом, в каждом этаже по восьми окон, на крыше - два слуховых окна и две трубы, в каждом этаже по два квартиранта. А теперь скажите, господа, в каком году умерла у швейцара его бабушка?»

задан 23 Ноя '15 16:37

LOL. Я никогда не предполагал, что эту задачу будут просить решить в разделе "Логика".

(23 Ноя '15 16:40) knop

@froloalexei: если Вы считаете, что в этой "задаче" можно "разобраться", то в какой форме это вообще может происходить -- хотя бы в воображении?

(23 Ноя '15 19:29) falcao

Еще за эту задачу и "голосуют". Я -- поставил минус этому вопросу, но кто-то потом за нее "проголосовал" плюсом.

Читайте также: