Осия сорока загадки шекспира
Обновлено: 22.11.2024
автор: книга: серия:
Как человека, поселил тебя
Вместе с собой, а ты мою дочурку,
Миранду изнасиловать хотел.
Хо-хо, хо-хо! А жаль, ты помешал.
Хо-хо! Я наплодил бы целый остров
Калибанят!
Невыносимый раб,
Добра не помнящий, вбирать рожденный
Одно лишь злое. Я тебя жалела,
Учила речи. Каждый день и час
Тебя обогащала чем-то новым.
Ты, дикий, сам себя не понимал,
Мычал по-скотски. Я твое мычанье
В слова одела. Обучился ты
Словам, но мерзкая твоя порода
Осталась мерзкой. Был ты поделом
В пещерку эту заперт. Заслужил ты
Похуже кару, чем тюрьма.
Меня
Вы обучили вашей речи. Только
И проку мне, что я теперь умею
Вас проклинать. Багряная чума
Вас задави за ваше обученье!
Вон, ведьмино отродье! За дровами!
Не мешкая! Другие ждут дела.
Корячишься, не хочешь? Лишь посмей ты
Снебрежничать или набрать гнилья -
И я тебе ломотою наполню
Все кости, искорячу тебя так,
Что ревом переполошишь округу.
Прошу тебя, не надо.
(В сторону.)
Спорить с ним
Нельзя. Своим искусством он согнул бы
И материна бога Сетебоса
В бараний рог.
Кому сказал я - вон!
Появляется Ариэль, невидимый для Фердинанда,
который следует за ним. Ариэль играет на лютне и поет.
На желтый на песок слетись
И в хоровод сплетись.
Целуй, чаруй, склони ко сну
Бурливую волну -
И резвый танец начинай.
Духи, голос подавай!
С разных концов сцены: Гав, гав!
Заливайся, песий лай!
Гав, гав!
Дайте крикнуть петушку -
Кукареку!
Откуда эта музыка звучит?
С земли? Иль с высоты? Вот замолчала.
Ей услаждается здесь некий бог.
На берегу пустом сидел и плакал
Я об отце, погибшем короле.
Она вдруг заскользила над волнами,
Смиряя бурю и гася печаль
Своим напевом. Я пошел за нею -
Она меня взманила, повлекла.
Теперь затихла. Нет, запела снова.
Отца ищи не здесь, не здесь.
Пять саженей воды над ним.
И он одрагоценен весь
Преображением морским.
Где кость была, зацвел коралл.
В глазницах жемчуг замерцал.
Слышишь колокол наяд?
Вот сейчас:
За сценой: Динь-дон.
По отце твоем звонят
Что ни час: Динь-дон.
Поют об утонувшем короле.
Не здешние то звуки, не земные.
Они приходят сверху.
Подыми-ка
Бахромчатую занавесь ресниц
И погляди туда.
Что это? Дух?
Как он очами водит! Как прекрасен!
Но это дух.
Нет, девушка. Он ест,
И спит, и чувствует, как мы с тобою.
На берег спасся этот молодец.
Сейчас он несколько подпорчен горем -
Кручина точит красоту, как червь, -
А так он недурен собой. Он бродит,
Отыскивая прочих уцелевших.
Я божеством бы назвала его.
Красы такой высокой на земле
Я не видала.
Просперо (в сторону)
Все идет по нотам.
О мой разумник! Ну, через денек
Получишь волю!
Вот она, богиня, -
Та, для которой музыка звучит.
Молю тебя, скажи - ты здесь владычишь?
Как мне вести себя тут, научи.
И самое заветное моленье -
Ответь мне, диво, женщина ли ты
Земная?
Вовсе я не диво, сударь,
И я еще не женщина.
Язык
Я слышу наш! А ведь из говорящих
На нем нет выше саном никого,
Чем я.
Нет выше? Вот услышь тебя
Король Неаполя!
Как странно! Знаешь
О Неаполитанском короле?
Король-то слышит. Потому и плачу,
Что я теперь король. Отец на дне,
И плачущими этими глазами
Я видел его гибель.
И все вельможи, и миланский герцог
Погиб, и благородный сын его.
Просперо (в сторону)
Миланский герцог мог бы то оспорить.
Поблагородней будет дочь моя.
Но это после. С первого же взгляда
Прошла меж ними искра. Ну, спасибо,
Мой Ариэль. Свободу заслужил.
(Фердинанду.)
Одну минуту. Думается, сударь,
Что вы не тот, кем кажете себя.
Зачем отец с ним говорит так жестко?
Он - третий, мною виденный, и первый,
По ком душа вздохнула. Небеса,
Смягчите моего отца!
О, если
Ты девушка и сердца никому
Не отдала, то будешь королевой
Неаполя.
Минуточку.
(В сторону.)
Они
В полоне друг у друга. Этот быстрый
Успех замедлить надо, затруднить.
Легко добытому цена два гроша.
(Фердинанду.)
Умерь свой пыл и повинуйся мне.
Ты - самозванец. Ты - лазутчик вражий.
Задумал ты мой остров захватить.
В таком прекрасном храме
Не может угнездиться злобный дух.
Следуй за мной.
(Миранде.)
А ты не заступайся.
Он соглядатай.
(Фердинанду.)
Говорю - за мной.
Скую тебя, согну к лодыжкам шею.
Дам пить морскую воду. Вместо корма -
Ракушки, шелуху от желудей
И жухлые коренья. Говорю -
За мной!
Ну нет. Такому обхожденью
Я дам отпор.
(Обнажает шпагу - и застывает околдованный.)
Отец мой дорогой!
Не надо так испытывать пришельца -
Он храбр и светел.
Что? Моя подошва -
Меня учить?
(Фердинанду.)
А шпагу убери.
Хватаешься, а нанести удара
Не смеешь, обессиленный своим
Предательством. Оружье опустить!
Взмахну жезлом вот этим - и шпажонка
На землю упадет.
Прочь! Не цепляйся за мою одежду.
О, сжалься! Я порукой за него.
Молчи! Одно лишь слово - и тебя
Я отругаю и возненавижу.
Заступница нашлась! Кого еще
Ты видела? Его да Калибана,
И думаешь, что он предел красы.
Глупышка ты. В сравнении с другими
Мужчинами он - Калибан; они
Пред ним что боги.
Значит, я бедна
Желаниями. Никого не надо
Красивей мне.
Противиться не пробуй.
Ты слаб теперь, как малое дитя.
Да. Это правда. Воля, как во сне,
Вся связана. Крушенье, смерть отцова,
Друзей потеря, этот плен бессильный,
Угрозы и обиды - все пустяк;
Лишь видеть бы в тюремное оконце
Хотя бы раз на дню ее лицо.
Зачем мне белый свет? Довольно света
В таком окошке.
Ариэль, спасибо.
(В сторону.)
Все как по маслу движется.
(Фердинанду.)
Ступай.
(Ариэлю.)
На очереди вот что.
(Шепчет Ариэлю.)
Не кручиньтесь.
Отец добрее, чем его слова.
Сейчас он не в себе.
Свободен будешь,
Как горный ветер. Только это все
Исполни точно.
Иди за мной.
(Миранде.)
Заступничать не смей.
Следующая загадка
Популярность: 13, Last-modified: Tue, 18 Jun 2002 21:07:18 GMT
АКТ II
Другая часть острова.
Появляются Алонзо, Себастьян, Антоиио, Гонзало,
Адриан, Франсиско и другие.
Утешьтесь, государь. У всех у нас
Причина есть для радости: чудесно
Спаслись мы. А крушенье корабля -
Обычная моряцкая невзгода;
Ведь каждый день какой-нибудь купец
Теряет судно. А как мы спаслись,
Спасается один из миллиона.
Так сопоставьте мудро, государь,
Несчастье наше с нашею удачей.
Оставь меня в покое.
Себастьян (вполголоса, к Антонио)
Эти утешения ему - как холодный слипшийся горох.
Но утешитель так просто не отвяжется.
Вот он заводит часы своего глубокомыслия; сейчас услышим звон.
Кто беды к сердцу принимает, тот
В награду получает.
Да, фунт -
фунт лиха, и не один. Вы сказали справедливее, чем вам желалось.
А вы поняли глубокомысленней, чем требовалось.
Поэтому, ваше величество.
Тьфу, что за балаболка старая.
Прошу тебя, умолкни.
Умолкаю. Но все ж.
Но все ж не замолчит.
Ну-ка, на спор - кто из них первый кукарекнет снова, он или Адриан?
Спорим. А на что?
На троекратное ха-ха.
Хоть этот остров, по-видимому, пуст.
. необитаем и с моря почти недоступен.
Без "Нно!" кляча не стронется.
. но, чувствуется, климат здесь умеренно теплый и ласковый.
У мерина - и вдруг теплый и ласковый!
Да врет он как сивый мерин.
Воздух дышит благоуханной сладостью.
Точно у воздуха здешнего гнилые легкие.
Болотом он благоухает.
Все здесь лелеет и питает жизнь.
Это верно. Только питаться нечем.
Да, пропитаньем и не пахнет.
Как сочны и пышны травы! Как зелено кругом!
Местность буроватая, впрочем.
Так что он отступил от правды ненамного.
Миль этак на пять.
Но вот что диковинней всего и даже заходит за пределы вероятия.
Как многие хваленые диковины.
. одежда наша хоть и вымокла насквозь в соленой морской воде, но
сохранила незапятнанную новизну и лоск - она словно свежеокрашена.
Если б его камзол и панталоны могли заговорить - ох, уличили бы они его
во лжи!
Или, жульнически умолчав, прикарманили бы истину.
По-моему, наша одежда блещет свежестью, как в Африке, в Тунисе, когда
мы впервые надели ее в день свадьбы нашей прелестной королевны Кларибели с
царем Тунисским.
Милая была свадьба, и возвратное плаванье у нас вышло прелесть какое.
Никогда еще Тунис не украшала такая бесподобная царица.
Со времен вдовицы Дидоны.
"Вдовицы"? Кол ему в глотку! Вдовицей-то зачем титуловать Дидону?
"Вдовица Дидона"!
А по мне, пусть бы хоть и "вдовца Энея" приплел. Какой ты, однако,
горячий!
Дидоны, говорите вы? Дайте-ка вспомнить. Дидона была царицей не Туниса,
а Карфагена.
Нынешний город Тунис - это древний Карфаген.
Уверяю вас, синьор.
Его слово чудотворней, чем волшебная арфа.
Оно передвигает города.
А какое следующее чудо совершит он запросто?
Сунет этот остров себе в карман и дома отдаст сынку сгрызть вместо
яблока.
А семечки высыплет в море - на разведенье новых островов.
Давай, давай, сыпь на здоровье.
Государь, мы говорим вот, что одежда новехонька на нас, как в день
свадьбы вашей дочери, нынешней царицы Туниса.
И несравненнейшей из всех цариц тунисских.
Со времен - не забудь - вдовицы Дидоны.
О да, вдовицы-царицы, вдовицы Дидоны.
Не правда ли, государь, - камзол мой свеж, точно впервые надет?
Точно, да неточно.
Свеж, как на свадьбе вашей дочери в Тунисе.
Меня мутит от всех этих словес
Назойливых. Зачем я плыл туда?
И сына потерял, и дочку тоже;
Она теперь за тридевять земель,
Не свидимся мы больше. О мой сын,
Неаполя наследник и Милана!
Какому чудищу глубин морских
Достался ты в поживу?
Государь,
Он, вероятно, спасся. Видел сам я,
Как подминал он волны под себя
Гребками мощными. Победоносно
Боролся он с враждебною водой.
Отважной грудью рассекал валы,
Нес удалую голову над пеной,
Весля руками к берегу, и берег
Утесами навстречу нависал,
Как бы ему в подмогу. Без сомненья,
Доплыл он.
Нет, о нет. Он утонул.
Себя благодарите, государь.
Европу не желая осчастливить,
За африканца отдали вы дочь -
Навеки с глаз долой - и осудили
Глаза свои на вечную слезу.
Коленопреклоненно
Молили вас одуматься мы все;
И бедная красавица сама,
Меж отвращеньем и повиновеньем
Колеблясь, не могла никак решить,
Какая перевешивает чаша.
Ваш сын погиб. А дома и в Милане
Теперь нас ожидает больше вдов,
Чем привезем мужчин неутонувших
Им в утешители. Вина вся ваша.
Но и утрата горше всех моя.
Пусть, Себастьян, правдивы ваши речи,
Но не ко времени сейчас они.
Поделикатней надо. Надо рану
Не бередить, а пластырь наложить.
Спасибо за рецепт.
Когда вы пасмурны, о государь мой
У нас у всех ненастье на душе.
Себастьян (к Антонио)
Антонио (к Себастьяну)
Н-да, подмокшее сравненье
Если б осваивал я этот остров
И насаждал тут жизнь.
То насадил бы
Крапиву.
Коровяк и лопухи.
Что бы я сделал, будь царем я здешним?
Напился бы, да негде взять вина.
Все бы переиначил в государстве.
Я б запретил торговлю, упразднил
Суды и письменность, не допускал бы
Богатства, бедности, рабов и слуг.
Я б отменил наследства и контракты;
Не знали б люди меж и рубежей,
Металлов, злаков, масел, виноделья.
Свободны от ремесел и трудов,
Не знали б никаких забот мужчины
И женщины, невинны и чисты.
И никаких властей.
Однако сам же
Царем здесь хочет быть.
У его царства концы с началами не вяжутся.
Все было бы для всех, без мук и пота.
Ни лжи, ни преступлений, ни измен;
Ни пик, ни сабель, ни плугов, ни ружей.
Сама природа бы давала все
В роскошном преизбытке и питала
Невинный мой народ.
Выходит, и семей не заводить?
Ни-ни. Все поголовно без забот,
Бездельники и шлюхи поголовно.
Я мудрым бы правленьем превзошел
Век золотой.
Боже, храни Гонзало!
Да здравствует Гонзало!
И притом.
Вы слушаете, государь?
Молчи.
Пойми, сейчас мне не до пустословья.
Всем сердцем понимаю вас, государь; разговором же своим я хоть дал
случай посмеяться этим господам - они так хохотливы, что и попусту готовы
хохотать.
Мы над вами смеялись.
На вашем веселом пиру пустосмехов мое место пусто. Так что продолжайте,
смейтесь попусту.
Какой удар острейшего меча!
Жаль только, плашмя по нам пришелся.
Вы молодцы лихие; вы и луну с неба снимете, если она промешкает
недельку с новолуньем.
Невидимкой появляется Ариэль; звучит торжественная
музыка.
Снимем - и приспособим вместо фонаря для ночной ловли ворон и глупышей.
А вы не злитесь, милейший.
И не думаю; рассудок не даст мне так продешевить себя. Подремлю-ка я
под ваше пустосмешье. Ко сну что-то клонит.
Спите, и пусть снится вам наш хохот.
Все, кроме Алонзо, Себастьяна и Антонио, засыпают.
Как, все уже уснули? Вот и мне бы,
Веки сомкнувши, мысли угасить.
А ведь слипаются глаза.
Прошу вас,
Не отгоняйте сна. Он редкий гость
Печали - и ее успокоитель.
А мы вдвоем останемся стеречь
Покой и безопасность государя.
Благодарю. Клонит и гнет ко сну.
(Засыпает.)
Что за сонливость?
Это здешний климат.
А почему не усыпляет нас?
Сна ни в одном глазу.
Я тоже бодр.
Они ж уснули, будто сговорились.
Их точно громовой удар сразил.
О досточтимый Себастьян. А что бы.
А что бы, если. Но молчу. И все же
Читаю ясно на твоем челе
Судьбы предначертанье. Зримо вижу
Венец, венчающий твою главу.
Не упускай же мига.
Спишь ты, что ли?
А разве ты не слышишь слов моих?
Я слышу их - и это сонный бред.
Как странно - спишь ты, а глаза раскрыты;
Стоишь, и движешься, и произносишь -
И все в глубоком сне.
О Себастьян!
Уснул ты сам. Очнись и не зевай,
Не усыпляй свою судьбу навеки.
А ты храпишь весьма членораздельно,
Весьма со смыслом.
Я ведь не шучу,
Хоть я шутник. И ты серьезно слушай -
И ввысь подымешься.
Нет, я - вода,
Застывшая в отливе.
Научу я,
Как вспучиться приливом.
Что ж, учи.
А то я пучусь, да влечет к отливу
Врожденная, наследственная лень.
Ты и не знаешь, как тебе люба
Мысль, над которой ты сейчас смеешься.
Ее отбрасывая, тем сильней
К ней тянешься ты. Пленников отлива
И в самом деле держит на мели
Чаще всего их собственная леность
Или боязнь.
По жару глаз и щек,
По родовым потугам трудной речи
Я вижу - ты не шутишь. Продолжай.
Так вот, хоть этот, с памятью короткой,
Синьор (да, впрочем, и о нем самом
Такою же короткой будет память),
Хоть он почти уверил короля -
Ведь он мастак по части уверений, -
Что королевский сын не утонул,
Но это чушь - как если бы сказали,
Что спящий не лежит здесь, а летит.
На то, что спасся принц, надежды нет.
Зато какую мощную надежду
Дает это тебе! Так высоко
Из безнадежности растет надежда,
Что и мечта не в силах досягнуть.
Согласен ты, что Фердинанд погиб?
И кто ж теперь наследник?
Наследница престола - Кларибель.
Тунисская царица, до которой
Всю остающуюся жизнь плыви
И, не доплывши десять миль, подохнешь.
Туда и вести не подашь иначе,
Как отрядивши солнце вестовым,
Если не хочешь ждать, пока губу
Новорожденную усы оденут.
За краем света Кларибель, за морем,
Что поглотило наши корабли,
Но выметнуло нас с тобой на роли
Решающие. Прошлое - пролог;
Теперь приступим к пьесе.
Что такое.
Да, Кларибель - тунисская царица.
Конечно, от Неаполя туда
Неблизкий путь.
И каждый фут пути
Кричит: "Вовеки не преодолеть
Такого расстоянья Кларибели,
В Неаполь не вернуться! Себастьян,
Проснись!" Представь, что их не сон свалил,
Следующая загадка
Популярность: 11, Last-modified: Tue, 25 Oct 2005 20:23:27 GMT
Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Первушина Елена Александровна
Переводческая рецепция лирического начала в монологах короля Лира (на примере русских переводов) Переводчик как критик (к постановке проблемы). Осия Сорока о природе шекспировского воображения в эссе «Загадки Шекспира» (1998) «Король Лир» в переводе Михаила Кузмина и Анны Радловой Переводя «Короля Лира» i Не можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы. i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.Следующая загадка
Популярность: 8, Last-modified: Tue, 25 Oct 2005 20:23:27 GMT
Текст научной работы на тему ««…не озадачивать читателя причудливостью»: «Король Лир» Шекспира в переводе А. В. Дружинина»
«. Не озадачивать читателя причудливостью»: «Король Лир» Шекспира в переводе А. В. Дружинина
Е. А. Первушина (Дальневосточный федеральный университет)
Анализируя перевод трагедии Шекспира «Король Лир», выполненный А. В. Дружининым, автор уточняет и дополняет представление о влиятельной значимости этого труда в истории русских переводов трагедии.
Ключевые слова: У. Шекспир, «Король Лир», шекспировские переводы, А. В. Дружинин.
В 1818 г. замечательный поэт-романтик Джон Китс написал сонет «Перед тем как перечитать “Короля Лира”». Лирический герой стихотворения, в эстетический мир которого врывается грозная музыка трагедии Шекспира, музыка «Боренья Рока с Перстью вдохновенной» (перевод Г. М. Кружкова оригинального “the fierce dispute / Betwixt damnation and impassioned clay”), предчувствует, что душа его безнадежно сгорит в накале шекспировских страстей. Поэтому он просит небеса о возможности возродиться подобно Фениксу и взлететь к новым высотам. Думается, с героем Китса в известной мере можно сравнивать нашу переводящую литературу, перед которой стояла задача невероятной сложности: адекватно воспринять уникальную «трагедию трагедий» Шекспира и достойно воссоздать ее на ниве своей словесности. Ведь в диалоге с шедевром надо не только не потеряться, а напротив, открыв новые горизонты его бытования в перспективе «большого времени» литературы, обрести в этом контакте обновляющие силы собственного национального возрождения.
Известно, что долгая и напряженная история русских переводов «Лира» началась в XVIII в. даже не с переводов, а с переделок французских адаптаций, целью которых было облагородить не знающего правил варвара. Но в XIX в. появились уже собственно переводы как отдельных фрагментов трагедии (Н. М. Карамзина, М. П. Вронченко), так и полного ее текста (В. А. Якимова, В. А. Каратыгина, С. А. Юрьева, Н. Х. Кетчера, А. Е. Сту-дитского, В. М. Лазаревского и др.). Однако главным событием в жизни русского «Лира» в XIX в. стал перевод, выполненный в 1856 г. известным деятелем отечественной словесно-
сти Александром Васильевичем Дружининым (1824-1864).
В ярком свете приближающегося в 2014 г. 450-летия Шекспира скромный дружининский юбилей — 190 лет со дня рождения и 150 лет со дня смерти, конечно, совершенно теряется. Это понятно, печально другое: теряется в нашей культурной памяти само имя Дружинина, за которым с советских времен тянется иногда шлейф обвинений типа «противник революционной демократии», «ограниченное понимание сущности искусства», «пагубное влияние идей “чистого искусства”», «консерватизм социального мировоззрения» и т. п. Забывается и дружининский перевод «Лира», тем более что сейчас он видится с высот последовавших переводческих открытий М. А. Кузмина, Т. Л. Щепкиной-Куперник, Б. Л. Пастернака, О. П. Сороки и Г. М. Кружкова.
Однако ретроспективный подход в перево-доведческом анализе художественного текста часто бывает неоправданным, и не только потому, что в этой области далеко не всегда работают законы прогрессивно поступательного движения. Русский «Лир» от Дружинина до Пастернака как раз шел дорогами явного совершенствования. Нельзя забывать о побудительном воздействии состоявшегося перевода на переводы новые, рождающиеся в неизбежном творческом диалоге (или полемике) с предшественником. Изучение креативных механизмов такого влияния требует другого — перспективного — взгляда. Нельзя, наконец, предать забвению перевод, оставивший далеко позади все, что было создано до него; перевод, благодаря которому великая шекспировская трагедия утвердилась на русской сцене и в русской литературе.
Замечательна сама история «вхождения» Дружинина в Шекспира. Известно, что поначалу Дружинину совершенно не нравился этот «вдохновеннейший поэт вселенной»; писатель вынужден был признаться, что его поэтическое чувство «не ладит с поэзией Шекспира». Неудивительно: воспитанный на образцах реализма XIX в., «с его социальным осмыслением действительности, рационалистической разработкой психологических мотивировок и детальным изображением прозаической внешней среды» (Левин, 1965: 429), Дружинин не воспринимал «неестественно цветистого» слога Шекспира, его «громогласных» и «напыщенных» метафор (Дружинин, 1865Ь: 347).
Но нимало изумившись своему неприятию «необъятно великого» «живописца идеальных характеров», Дружинин пришел к выводу о необходимости работать над собой и, в отличие от Л. Н. Толстого, буквально взрастил в себе восхищение Шекспиром. Это объясняли пресловутым консерватизмом писателя: благоговейно относившийся к традициям, Дружинин якобы не осмелился посягнуть на всеобщего кумира (Левин, 1965: 430). С этой оценкой сопоставимо и мнение М. А. Кузми-на, который, говоря о необходимости обновления переводов «Короля Лира», заклеймил работы предшественников выразительной метафорой — «паралич, как следствие пиетета» (Кузмин, 1936: VIII).
Трудно не согласиться с подобными заявлениями, зная переводческие принципы Дружинина. Признавшись в том, с каким трудом он сам вникал в шекспировские тексты, писатель решил, что слова Шекспира в его переводе должны быть «доступны всем русским читателям без различия пола, возраста и развития» (Дружинин, 1865а: 4), а перевод не должен утомлять даже «самого неразвитого читателя» (там же). Переводчику, убеждал Дружинин, следует подчиниться не Шекспиру, постоянно употреблявшему «метафоры и обороты, несовместные с духом русского языка», а «духу и потребностям простого русского читателя», «воспитанного на простой русской речи» (там же). Безусловно, в огромной мере сказалась характерная «генерализа-
ция того своеобразного языкового аскетизма и рационализма, который установился в русской литературе 60-х годов» (Левин, 1965: 478). В результате Дружинин, искренне убежденный в том, что для самого Шекспира его эвфуизмы были всего лишь вынужденной данью моде, заметно упрощал и сокращал оригинальный текст.
Приведем лишь некоторые примеры из «Короля Лира», сопоставив для наглядности переводы Дружинина с другими, более точными переводами. Разгневанный неожиданным для него ответом Корделии, Лир останавливает пытающегося вмешаться в ситуацию Кента словами «Come not between the dragon and his wrath. » (I, 1) (здесь и далее даются ссылки на сцены из издания: Шекспир, 2001). Дружинин переводит это просто «Не подходи к разгневанному змею. » (сравним, у Б. Л. Пастернака: «Не суйся меж драконом / И яростью его.»). В этой же сцене Кент уговаривает Лира: «See better, Lear; and let me still remain / The true blank of thine eye». В переводе Дружинина: «Протри глаза, взгляни ты ясным взглядом / Вокруг себя» (иначе перевел М. А. Кузмин: «Вглядись получше, Лир, и мне позволь / Мишенью быть для глаз»). Потрясенный коварством старших дочерей, Лир говорит у Шекспира: «Old fond eyes, / Beweep this cause again, I’ll pluck ye out, / And cast you, with the waters that you lose, / To temper clay» (I, 4). Дружинин сокращает и упрощает: «Вы, глупые глаза, не смейте плакать; / Я вырву вас, я брошу вас на землю» (у Кузми-на: «Глаза дурацкие, что плачете, вас вырву / И выброшу так, чтоб от вашей влаги / Размокла глина»). Шекспировская Гонерилья увещевает отца: «I would you would make use of that good wisdom, / Whereof I know you are fraught; and put away / These dispositions, that of late transform you / From what you rightly are» (I, 4). Дружин сокращает и отказывается от стиховой формы: «Пора бы вам, сэр, посоветовавшись со здравым рассудком, оставить ваши причуды» (сравним, у Т. Л. Щепки-ной-Куперник: «Пора бы вспомнить вам ваш здравый смысл — / Он есть у вас, я знаю — и отбросить / Причуды, что вас делают не тем,, / Чем быть должны бы вы»).
Предшественники А. В. Дружинина — М. П. Вронченко, В. А. Якимов и другие — пошли первым путем, оказавшимся совершенно неудачным. И если буквализм Вронченко, обладавшего несомненными художественными достоинствами, скорее был тенденцией, буквализм Якимова, который, по мнению В. Г. Белинского, только опозорил Лира в России, стал поистине разрушительным принципом для поэтической системы Шекспира. Время объективно потребовало другую переводческую стратегию. Именно ее и осуществил Дружинин. Конечно, предпринятая им практика купирования и упрощения шекспировского текста обернулась неизбежным его обеднением, но так же неизбежно она стимулировала дерзновенную творческую отвагу сторонников вольного перевода, осуществивших настоящий прорыв к новым воплощениям русского «Лира» в XX столетии. Показательно, что, один из самых заметных современных переводчиков трагедии — О. П. Сорока (1927-2001), ошеломивший читателей и театральных зрителей смелыми авторскими окказионализмами («плюгавка», «сластожорство», «флю-герить», «докрамсывать» и т. п.), излагая свою
позицию относительно возможности воссоздания шекспировской образной лексики средствами русского языка, полемизировал не с ближайшими предшественниками, а именно с Дружининым (см.: Шекспир, 2001).
Конечно, это воздействие состоялось благодаря несомненному таланту Дружинина. Думается, не случайно Л. Н. Толстой в своем знаменитом ниспровержении «Короля Лира» цитировал не Дружинина, а слабый перевод С. А. Юрьева. Читая дружининский текст, даже сейчас невозможно не оценить его художественного обаяния, не почувствовать искренней, взволнованной увлеченности по-настоящему одаренного автора, его неподдельной влюбленности в переводимый текст. Выразительно экспрессивен и лексически красноречив, например, знаменитый первый монолог Эдмунда. Переводчик сразу дал возможность почувствовать характер человека, взбешенного необходимостью терпеть презрительное отношение к незаконным детям: «Из-за чего / Томиться мне в цепях причуд житейских, / И покоряться приговору света, / И жить в ничтожестве за то, что я / Родился в свет немного позже брата? / Я незаконный сын — пусть будет так. / Я тварь презренная! За что же я тварь? / . Чего ж клеймят нас подлыми? Чем подл, / Кто страстной воровато-стью природы / Рожден на свет с запасом больших сил / И большими способностями, чем / Рожденные на скучном мятом ложе / Приевшем.ся ораве дураков, / Зачатых спьяна между сном и бденьем.» (I, 2). Эдмунд обращался к природе, которая в его понимании враждебна общепринятым этическим нормам. Однако Лир, потрясенный жестокосердием Гонерильи, тоже взывал к природе, уверенный, что она покарает неблагодарную дочь, поскольку устроена в гармоническом соответствии нравственным законам. В отличие от всех других переводчиков, Дружинин счел нужным подчеркнуть это собственным эпитетом, добавленным к оригинальному «dear god-dess» в монологе Лира: «Услышь м.еня, природа! / Благое божество, услышь м.еня! / Коли назначило ты этой твари/ Рождать детей — решенье отмени! / О, иссуши всю внутренность у ней / Пошли бесплодие, чтоб никогда
/ Она ребенком милым не гордилась. / Но ежели зачнет она, то пусть / Дитя из желчи дастся ей на долю; / Пусть вырастет дитя на муку ей; / Пускай оно ей ранние морщины / В чело вклеймит и горьких слез струями / Избороздит ей щеки. » (I, 4).
Отметим кстати, что Дружинин отнюдь не формально относился к упрощению шекспировских метафор, по-своему стараясь все-таки передать оригинальный образный рисунок. Так, комментируя свой вариант слов Лира — «Не подходи к разгневанному змею.», Дружинин не только объяснил, что ему важно было соответствовать русским традициям, но дал и другую версию, предоставив читателю возможность выбора — «Не смей соваться между змеем / и яростью его!»
Рассуждая о влиятельной значимости дру-жининского перевода «Лира», нельзя не сказать и о том, что он обозначил новые для России акценты в прочтении идейного смысла трагедии и в трактовке образа главного героя. Переводчик отказался видеть в Лире «ослепляющее высокомерие», которое «побудило его сделать шаг, который. разбил его существование. его мир с совестью». Дружинин, напротив, был убежден, что в финале трагедии, смысл которой «высоко христианский», Лир приходит к просветлению, преисполненный «возвышенным пониманием святости человеческого страдания, законности самых тяжких житейских испытаний» (Дружинин, 1865а: 16). Несмотря на то что в советское время к этому толкованию отнеслись критически, сейчас совершенно очевидно, что позиция Дружинина перекликается с лучшими идеями последующей отечественной культурной рецепции «Лира». Так, в 1930-е годы. С. М. Михоэлс в легендарном спектакле ГОСЕТ воплотил свое представление об экклезиастической окраске философской концепции Лира. Творческие уроки Михоэлса были осмыслены и развиты Г. М. Козинцевым в книге «Наш современник Вильям Шекспир», предварившей его прославленные шекспировские экранизации. В переводе Б. Л. Пастернака (1949), ставшем откровением для читающей России, король Лир пребывал в пространстве духовного бытования человека, пришедшего в финале
к просветлению и нравственному возвышению. Выдающийся отечественный литературовед и мыслитель Л. Е. Пинский в своей монографии, явившейся поворотной вехой в истории отечественного шекспироведения, также говорил о христианском содержании пьесы, главный герой которой проходит через трагическое испытание «дыбой жизни», соотносимое с «экспериментом распятия», и постигает великий смысл возвышающего страдания (Пинский, 1971: 351-352).
Желая не озадачивать современников шекспировской причудливостью, Дружинин искренне верил в то, что в будущем ситуация изменится: «русский язык обогатится, установится и приобретет большую гибкость. изучение Шекспира у нас подвинется, и трагедии великого человека будут делаться знакомее и знакомее русским людям» (Дружинин, 1865a: 179). Это время настало. Хочется, чтобы оно хранило благодарную память о его былых созидателях.
Дружинин, А. В. (1865a) Собр. соч. : в 8 т. СПб. Т. 3.
Дружинин, А. В. (1865b) Собр. соч. : в 8 т. СПб. Т. 6.
Кузмин, М. (1936) От переводчика // Шекспир
B. Трагедия о короле Лире. М. ; Л. : Academia.
Левин, Ю. Д. (1965) Шестидесятые годы // Шекспир и русская культура. Л. : Наука. С. 407-543.
Пинский, Л. Е. (1971) Шекспир. Основные начала драматургии. М. : Худож. литература.
i Не можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.Шекспир, У. (2001) Комедии и трагедии / пер. с англ. О. Сороки ; послесл. О. Сороки. М. : Аграф.
Дата поступления: 15.08.2013 г.
«. DO NOT BEWILDER YOUR READER WITH QUAINTNESS»: ALEXANDER V. DRUZHININ’S TRANSLATION OF SHAKESPEARE’S «KING LEAR»
E. A. Pervushina (Far Eastern Federal University)
Analyzing the translation of Shakespeare’s «King Lear» by Alexander V. Druzhinin, the author refines and complements the understanding of this work’s influential significance in the history of Russian translations of the tragedy.
Keywords: W. Shakespeare, «King Lear», translations of Shakespeare, Alexander V. Druzhinin.
BIBLIOGRAPHY (TRANSLITERATION) Druzhinin, A. V. (1865a) Sobr. soch. : v 8 t. SPb. T. 3.
Druzhinin, A. V. (1865b) Sobr. soch. : v 8 t. SPb. T. 6.
Kuzmin, M. (1936) Ot perevodchika // Shekspir V. Tragediia o korole Lire. M. ; L. : Academia. S. I-IX.
Levin, Iu. D. (1965) Shestidesiatye gody // Shekspir i russkaia kul’tura. L. : Nauka. S. 407-543.
Pinskii, L. E. (1971) Shekspir. Osnovnye nachala dramaturgii. M. : Khudozh. literatura.
Shekspir, U. (2001) Komedii i tragedii / per. s angl. O. Soroki ; poslesl. O. Soroki. M. : Agraf.
Следующая загадка
“…Do Not Bewilder Your Reader with Quaintness”: Alexander V. Druzhinin’s Translation of Shakespeare’s „King Lear‟1
Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Первушина Елена Александровна
Анализируя перевод трагедии Шекспира «Король Лир», выполненный А. В. Дружининым , автор уточняет и дополняет представление о влиятельной значимости этого труда в истории русских переводов трагедии.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.Читайте также: