Жирмунская тамара александровна стихи
Обновлено: 22.11.2024
То, что хамсин в Израиле,
в Испании – торнадо,
здесь обрело название
без склада и без лада.
«Фён» - и бледнеют дамочки,
и горсть пилюль съедают.
Ну, наши-то ударнички
не так уж и страдают.
Но ветра завихрения,
сродни мазкам Ван-Гога,
на древонасаждения
влияют очень плохо.
«Фён!» - и деревья падают.
С антенною на ухе,
их белочка разглядывает
в смятенье и испуге.
Прыг-скок над мёртвой липою.
Мелькнула и исчезла.
Ее сравнила с лирою
большая поэтесса*.
. Диагноз жёг. Затягивалась
болезнь. А вдруг неправда?
Курила – не затягивалась.
Но было всё напрасно.
Боль поле зренья сузила,
сомкнула губы крепко,
душе была обузою
ее грудная клетка.
Чем жертвенное дерево
земле не угодило,
кем это было велено –
свести его в могилу?
Поэт, столь рано явленный,
небесная работа.
Из этой клетки сдавленной
стих бил, как из брандсбойта.
Компьютерная всадница:
глаголы и наречья.
Не подстрахуешь - свалится,
и муж держал за плечи.
Когда же всё закончили,
вдруг расступились стены.
Не кошка – белка: кончики
ушей, как две антенны –
в тот мир.
Дорога тайная.
Она глаза прикрыла.
Родное очертание:
головка, хвостик – лира!
С БОЛЬШОЙ БУКВЫ
О том, что в Питере живет и пишет необыкновенные стихи Ольга Бешенковская, я узнала из антологии «Строфы века», составленной Евгением Евтушенко. Включив в толстенный том более восьмисот авторов за три века русской поэзии, представив многих достойных одним-двумя-тремя стихотворениями, новому (для меня) имени Евгений Александрович отдал огромную в сравнении с большинством коллег книжную площадь. В литературной среде Е.Е. считается тонким экспертом. Он редко ошибается в оценках и предсказаниях. Сразу попавшие в разряд антологических стихи петербуржанки сказали о том, что зазвучал сильный, страстный, безоглядный голос.
Но познакомилась я с Ольгой только в Германии. Несколько пересечений, несколько телефонных разговоров. Обмен своими книгами. То она просит у меня стихи для изданий, которые курирует. То я заказываю ей томик рано умершей Марии Каменкович (вышедший материнскими заботами Оли). То сидим рядом в жюри на конкурсе самодеятельных поэтов («Вот мы с вами и пожюрили» - шутит она). То обе приглашены на вручение премии им. о. Александра Меня писателю Даниилу Гранину.
И вдруг удар: Ольга Бешенковская неизлечимо больна.
31-го августа 200 6 года мне позвонил из Штутгарта Олин муж Алексей. И сразу взяла трубку она. Поздоровалась. Почти обычным своим голосом, с чуть более заметной хрипотцой. Сказала, что долго была без сознания и вот пришла в себя.
Зная, какая напасть ее точит, я спросила:
- Это от болезни или от лекарств?
- От того и другого.
Торопливо (боясь не успеть) она попросила разрешения прислать мне по электронной почте ее роман в стихах: «Призвание в любви». Не «призНание», а именно «ПризВание». Человека одарили свыше: он родился с призванием любить. Любить несмотря ни на что. Это она, конечно, о себе написала. Лирик без дара любви – не поэт, а стихоплёт. В лучшем случае – стихотворец. Даже если поэт в ярости, ибо то, что выпало ему и многим другим на долю, унизительно, подчас бесчеловечно, - без любви он, как самолет без керосина: не оторвется от земли, не полетит. Вспомните некрасовское: «Он проповедует любовь/Враждебным словом отрицанья. »
Я разрешила прислать мне роман без лишних вопросов. Оля сама стала как будто извиняться, оправдываться: написан давно, более четверти века назад. Большой. Никогда не печатался. У нее просто нет сил его вычитать. А сделать это – необходимо.
Я дала слово, что вычитаю так быстро, как только смогу.
И тут вспомнилось. Когда одна моя близкая подруга ложилась на операцию, точно так же она поручила мне своего сына-подростка: «Если я не вернусь. »
Оля не вернулась.
Через четыре дня ее не стало. При ней были муж, сын. А при романе, который, надеюсь, будет жить и после ухода автора, - я.
О чем он? Какой была Оля, когда наперекор непечатанию, невезению, да просто выкинутости из литературы создавала его?
Ясно, как Божий день, что он о любви. О самом прославленном и самом дефицитном чувстве на свете. «Вот старая песня,/Ей тысяча лет:/Он любит ее,/А она его – нет» - написал когда-то Наум Коржавин. Но ведь есть и другая песня, и она не моложе коржавинской: «Она его любит, а он ее – нет». Снисходит, может быть, уступает себя урывками. Ведь в глубине души каждый мужчина – бог и царь. Но это не то, совершенно не то, чего жаждет любящая женщина. Не о такой ли неразделенной, ущербной ответной любви писали наши старшие сестры, начиная с Сапфо и кончая. назову хотя бы Веронику Тушнову, умницу и красавицу, ушедшую еще раньше Оли. Стихолюбам памятны ее «Сто часов счастья». Можно сказать, ей повезло: у ее преемниц счастья еще меньше. Зато любовь-испытание, любовь-страдание, воплощенная поэтессами последних десятилетий в искреннем, жарком современном слове, ранит и женские и мужские сердца.
Потом уже я узнала: жгучий отрывок из этого действительно огромного – 96 компьютерных страниц – поэтического произведения собирается опубликовать Владимир Батшев в журнале «Мосты». А в Петербурге роман должен быть напечатан целиком**.
«Призвание в любви» писала не очень счастливая женщина. Всё, вроде, было как у людей: послевоенный Ленинград, с трудом отогревшийся после блокады, ждановских наездов на культуру и других бед. Любящие друг друга и своё единственное чадо интеллигентные родители. Клуб юных поэтов при Дворце пионеров (а где же еще?). Ранняя публикация – в 7-м классе! Побег идейной идеалистки «с неряшливо закрученными косичками» . на Кубу – участвовать в революции. И неизбежная поимка «зайца» в московском поезде милиционером. Универ. А потом заклинило. Виной ли пятый пункт? Неуживчивый характер? Доходящая до абсурда прямота и принципиальность? Наверно, и то, и другое, и третье. Выпертая из газетки «Знамя прогресса», где в одной каморке на пятерых творил рядом с ней и Сергей Довлатов, Оля работала истопником. Правда, кочегарила в доме, где родился Мандельштам, о чем есть удостоверение в стихах. Но кто же, кроме неё и нескольких чудаков из окружения, знал про Мандельштама? И что это меняет.
В любимом городе долго не находилось для нее ниши, или попросту приличного рабочего места. А ведь рос сын. Старели родители. Надо было зарабатывать на жизнь. «Имей я тогда хоть какие-то деньги, ну, хоть на хлеб. » - не жалуясь, даже с юморком, проговорилась она в одном из прозаических эссе.
Под своё крыло ее принял «постбродский андерграунд». Появились друзья-единомышленники (почти о каждом она напишет потом с великолепной щедростью богатых духом людей). Бог послал ей завидных учителей: Давида Дара, Глеба Семенова. Первому она посвятила горячий мемуар. Второму – роман в стихах.
Всё можно найти в этом романе-монологе: раскрытое, как во время операции, сердце – навстречу жизни, навстречу людям. Безмерность чувств, которая не может не пугать при несоответствии темпераментов и полярном расхождении душ. Упоение каждым выпавшим светлым мигом (сто мигов счастья). И нелицеприятный портрет времени – середины семидесятых, - ее, моего, нашего времени, с узнаваемыми печально-комическими штрихами, времени-хамелеона, времени-оборотня, всегда настороженного и подозрительного к посланцу вечности.
Ее охотно печатали на Западе, а дома по головке за это, понятно, не гладили. Хорошо хоть не посадили.
В 1991-м, в самые дни августовского путча, она впервые ненадолго вылетела по приглашению в Лондон, где выступила на Би-би-си. А некоторое время спустя обосновалась с семьей в Германии.
Однако это уже новая эпоха жизни, не связанная с романом в стихах. А мой рассказ – именно о нем.
Слово поэт не нуждается в эпитетах. Поэт – это всегда с большой буквы, причем не только в немецком языке.
Стихи пишут очень разные люди. Тысячи людей или, скорее, десятки тысяч. В поэзии остаются самые внутренне свободные, самые талантливые, заплатившие за свой дар высокую цену. Я думаю, Ольга Бешенковская из таких.
Тамара ЖИРМУНСКАЯ
** Всё это выполнено.
Книга, которую Вы написали, безусловно, достойна гран-при в области современной поэзии. Увы, Вы – вне тусовки, я – тоже. И даже если переведу письмо на язык статьи или рецензии, - ее вряд ли напечатают и тем более примут к сведению. Но наше дело – высказаться, что мы и делаем. Вы – стихами. Я в данном случае – прозой о стихах и о нас двоих.
Вы на 12 лет моложе меня. Младшая сестра. Скорее, единоутробная, чем единокровная (крови я вообще не придаю большого значения). Как у сестер у нас немало общего. Хотя я в родстве с академиком В.М.Ж., выросла не под его сенью, - общение пришло довольно поздно. Как и Вы, я дитя коммуналки (в узком и широком смысле слова) и, что еще важнее, полукультуры, как Вы выразились. «Образованщина» - все-таки слишком сильно сказано (для таких, как мы). «Родители-интеллигенты», - по-моему, первый отважился признаться в этом Межиров, - в нашем случае не преувеличение. Вы сами определили суть этого растяжимого понятия: «деликатное сострадание к миру». И еще: книги, театр, желание получше образовать своё дитя, добрые друзья дома. Представьте себе, что моя мама, бухгалтер, без высшего образования, успела до замужества поработать в Туркмении, как и Ваш отец. И заболела там возвратным тифом, и была обрита наголо. А с моим будущим отцом встретилась уже в Москве, в Союзтрансе, скрыв голизну головы под занятной шапочкой, сшитой рукодельной старшей сестрой. Отец воевал в Первую мировую как вольноопределяющийся, а во Вторую – нет. Был уже пожилым человеком и занимался грузовым транспортом (бронь).
Я не такая строптивая и огнемётная, как Вы. Но многое рано поняла и держала про себя, помалкивала, чтобы не огорчать родителей.
Теперь о стихах. Честно говоря, я всегда с напряженным недоверием относилась к поэтам андеграунда. Помню, году в 63-м пришел ко мне по чьей-то рекомендации Лёня Губанов и часа три, без продыха, читал мне свои стихи. Отчитал и, не поинтересовавшись моим мнением, ушел. Я осталась обалдевшая, хотя стиховой поток захватил меня. Отдельные строки вспыхивали в мозгу, поражали. Долго потом смогистов и других «истов» я воспринимала через это болезненно-ошеломительное впечатление.
Но годы шли. Цитадель заостренного реализма, в которой я прижилась, начала трещать по швам. Меня познакомили с Оскаром Рабиным, и он щедро, интересно оформил мою вторую книгу стихов «Забота». Оказалось, что мне, хотя бы «до поворота», по пути с «лианозовцами», хотя и далеко не всеми. С тех пор, Оля, течениям в литературе и искусстве я придаю еще меньшее значение, чем крови в талантливом человеке. Они разъединяют, путают Божий дар с яичницей. Вы для меня поэт вне течений, вне терминов. Просто Поэт, а это такая редкость. Ваши стихи меня горячат, волнуют, вызывают массу ассоциаций. Что еще может дать поэт читателю?
Если бы я продолжала вести литературную студию в Королёве, как вела 10 лет, я бы учила своих великовозрастных учеников на примере Ваших стихов. Прежде всего внутренней свободе, независимости суждений. Ведь даже Пастернак «хотел быть, как все». Но пришла новая эпоха и привела своих глашатаев. Один из них Вы, провозгласившая: «Никогда не стремилась, „чтоб как у людей“». Весь пафос Вашей поэзии, очень человечной, совершенно особый пафос, суперчеловечный, что ли. А кто-нибудь скажет: сверхчеловечный, но это - неправда. Главное же, особенно в Вашем случае, конечно, не в том, что, а в том, как. Дерзкий образ, он же монограмма автора: «Блюдо ослепительно овально,/Как ночного тела ногота». Сравнение, метафора и одновременно рифма, которых скорее всего не было в русской поэзии: «И я живу – как сплю навеселе,/И по-немецки называю завтра. /И расправляю карту на столе -/Как будто нежно глажу динозавтра». Строчка, где лаконично, одним-двумя словами, дан социально-исторический штрих: «Беззапретная даль – опустели родителей койки». Вот эти «койки» меня особенно пронзили. Примеры можно длить и длить.
Если бы я перечисляла все Ваши стихи, которые приковали моё внимание, вызвали изнутри восхищенные междометия, пришлось бы переписать половину содержания. Но некоторые вещи, особенно пришедшиеся ко двору, выделю, проставив номера страниц, чтобы вышло не так длинно. Замечательные, на мой сегодняшний взгляд, стихи: стр. 15, 16, 18, 32, 34, 35, 37, 38, 43, 50, 51, 52, 54, 67, 69, 76, 77, 80, 81, 91, 116, 131, 149, 199. О последнем разделе – позже.
Когда я чего-то не понимаю: хода Вашей мысли, заковыристого тропа, - я говорю себе: «Эк, ее занесло, ну ничего, с младшими сёстрами это бывает. Еще остепенится. » Но это так: ворчливость старшей.
Удивительное совпадение: я тоже недавно вспомнила в стихах Яна Палаха. Если будет охота, откройте, пожалуйста, «Континент» № 128. Там пять моих относительно новых стихотворений. Там же ошибка в немецком (по моей вине): спутала инглиш и дойч.
Что же касается остального. Все мы ходим по лезвию ножа. Нынешняя моя травма далеко не первая, да и на ладони (когда-то увлекалась всерьёз хиромантией) Бог знает что написано. В 30 лет мне поставили тот самый диагноз. Я тут же села писать прощальное письмо дочке, - ей было тогда полтора года. Потом много чего случилось. Как я уверена, по воле Божьей. Мне очень близки Ваши стихи из последнего раздела. Тут почти каждое – шедевр. «Не умирай раньше смерти!» - предупредил Евтушенко, которого мы обе любим. Нежно обнимаю Вас и надеюсь переписываться как с сестрой, коллегой и другом. И с днем рождения, который послезавтра! А мужу Вашему и сыну поклон за всё хорошее по отношению к Вам. Тамара.
Жирмунская Тамара Александровна - современная писательница, автор двенадцати книг, вышедших в Москве, среди которых сборники лирических стихов: "Район моей любви", "Забота", "Нрав", "Праздник" и другие.
Ее избранные стихи, мемуарная проза и повесть "Вместе со светом" вошли в книгу "Короткая пробежка"(2001).
Недавняя работа Т.Ж. - беседы о Библии и русской поэзии за три века: «Я — сын эфира, Человек» (2009).
Свежая книга стихов «КИВИ» (2009).
Член Союза писателей Москвы и Русского ПЕН-центра.
Лауреат премии Союза писателей "Венец" в номинации поэзия.
Живет в Мюнхене (Германия).
Отдельного сайта нет. См. на ее имя и фамилию Яндекс, Рамблер, Гугль.
Читайте также: