Вячеслав попов там стихи
Обновлено: 05.10.2024
В «Объединённом гуманитарном издательстве» вышла первая книга поэта Вячеслава Попова. Сборник называется «Там» — по названию стихотворения ниже. Это лаконичное шестистишие, концентрирующее кромешные сверхспособности искусства — изобразительного, поэтического, искусства как такового: запечатлеть невыразимое, открыть и снова запечатать тайну, проникнуть за пределы в немыслимое там.
не будет там садов эдема
и дантова не будет ада
там будет пьеро пьеро делла
франческа фреска смерть адама
та девушка что смотрит вправо
посмотрит прямо
На обложке книги читателя встречает пара персонажей упомянутой фрески Пьеро делла Франческа (XV в.). «Девушка, что смотрит вправо» и притягивает взгляд автора и читателя, становясь воплощением невыносимой загадки инобытия и разрешая её одним движением глаз, принадлежит к одной из двух основных групп на переднем плане. В отличие от всех остальных, внимательный ангел и старец в хитоне явились из самой глубины фрески. Персонажи располагаются в отдалении и отдельно, как бы случайно оказываясь в поле зрения художника. Там, в глубине композиции, среди уменьшающихся по законам перспективы деревьев, ведётся некий иной, особенный разговор, и он одновременно значителен и недосягаем.
О фресковом цикле Пьеро делла Франческа на тему Животворящего Креста в Ареццо можно почитать (и посмотреть) здесь.
Заинтересовавшись символизмом фрески и углубившись в статью Н. Махова «Мистика Пьеро делла Франческа» (по ссылке — на стр. 88), предположу, какого рода беседу ведут эти двое. Сюжетная канва фрескового цикла связана с «Золотой легендой» Иакова Ворагинского — сводом рассказов из Священной истории, а конкретный сюжет смерти Адама восходит к апокрифическому Евангелию от Никодима. Умирающий Адам отправляет своего сына Сифа к вратам Эдема с просьбой принести масло прощения, но архангел Михаил отказывает — обещая, что через 5500 лет масло прощения будет даровано всему миру. Вместо этого он вручает Сифу ветвь от древа познания добра и зла, которую вкладывают в уста умирающему Адаму (этот эпизод реализован в левой, повреждённой части фрески). Из этой ветви позже прорастёт древо Животворящего Креста Господня, которому и посвящён фресковый цикл.
Таким образом, смерть первого человека изображается здесь дважды — на переднем плане. А там, в сокровенной глубине пейзажа, стоят запертыми райские врата и даётся утешительное обетование: они ещё будут открыты, причём для всех — от первого человека до последнего.
Пристальное движение вглубь, вооружённость зрения, умение вглядываться до самого последнего слоя и усилия, невозможность ограничиться явленным на переднем плане — эти черты во многом определяют поэзию Вячеслава Попова. То, что может показаться не более чем фоном с плохо различимыми и незначительными деталями, в этих текстах оживает и стремительно приближается, обретая лицо и значение. Вернее, это мы обретаем возможность приблизиться к постижению скрытых значений — хотя бы попытаться прочесть по губам и апокрифам, о чём могут разговаривать человек и ангел.
Детали, выхваченные из глубины перспективы, — словно случайные попутчики, с которыми состоялось знакомство, трансформирующее состояние мира до менее безликого и чужого. Возможность заметить — это начало понимания, это шаг на пути к Другому, и он не даётся легко: открывшееся мучит, заставляя надрывать и без того напряжённое зрение. Так выше мы вглядывались в фигуры Ангела и Патриарха, на которые нас побудила обратить внимание обложка книги, и ощущали: они выделены неспроста, они явно наделены особым значением, но каким — неизвестно, и эта неизвестность не даёт покоя.
Нечто похожее случается во сне: мы видим некий образ и осознаём (не без трепета), что ЭТО — не просто предмет: за ним символически возвышается что-то огромное, не способное быть познанным и, похоже, страшное. Наверное, рукотворное создание подобных образов — это и есть путь подбора наиболее точных слов для того, что часто именуется сутью и целью поэзии, а именно «выражения невыразимого». Парадокс разрешается символическим проявлением невидимых чернил этого невыразимого на материи языка. Но, в отличие от символизма в классическом понимании, это означающее без означаемого, символ «в никуда», симулякр символа, ведь он обращён к тому, что по своей природе не может быть выражено. Совы, как известно, не то, чем они кажутся. Но что же тогда такое эти совы — никому не известно. Ясно только, что это «что-то» совершенно иного порядка и находится не здесь, а там.
Перечитывая в процессе написания статьи стихи Вячеслава, я повстречала текст, в котором принцип непостижимо нагруженного «предмета-из-сна» получает отчётливое фигуральное воплощение:
приходит смерть вручает паспорт
без записей и без страниц
шар странный с атмосферой пасмурной
не знаю с чем ещё сравнить
смерть улыбается как музыка
со всех сторон просторы тьмы
и мы на тонких ножках ужаса
свой свет выносим из тюрьмы
Часто этот принцип реализуется в неуловимо убедительной детали, не оставляющей сомнения: вот она, точка невозврата, после которой неминуемо «разойдётся шов», и в прорехе обнаружится нечто иное.
ТЕТРАДЬ ЗАБОЛОЦКОГО
прочёл заболоцкий прекрасный поэт
не глядя в тетрадку столбцы
хозяйка квартиры алиса порет
гостям подала голубцы
поэты введенский и хармс (ювачёв)
едва прикоснулись к еде
и все понимали расходится шов
и кажется видели где
В этом контексте особенный интерес представляют стихи, «добытые» из снов, — их Вячеслав публикует в своей fb-хронике с пометкой «Ни сна без строчки». Так, например, автор комментирует стихотворение «Бронзовка» (которая тоже определённо не то, чем кажется): «…Это же абсолютно призрачные, часто сновиденческие фигуры и ситуации. Некоторые из текстов, собственно, и есть сны. Текст “Бронзовка”, например, мне приснился. Проснулся от него и записал».
БРОНЗОВКА
на могилу бродского
прилетала бронзовка
приносила бронзовка
лоскуток неброского
ноского не блядского
неба не московского
неба ленинградского
василеостровского
университатского
И другое стихотворение из этой серии:
нас в монахи постригали
слали на войну
на войне мы постигали
вдоха глубину
не дышали не молились
не тянули ааааааа
с неба белого валились
в черный рот нуля
Возвращаясь к аналогии с фреской Пьеро, нельзя не вспомнить стихотворение, вошедшее в прошлом году в премиальный лист премии «Поэзия»:
ДЕКАБРЬ 1941-ГО
павел николаевич
чёрен у окна
павел николаевич
череп как луна
в кружке небо невское
пальцы на лице
сколько пальцев несколько
шли пешком от невского
в полом пальтеце
ледяная карповка
мёртвая вода
павел негуляевич
больше никогда
лампочка включается
лампочка звенит
павел никогдаевич
падает в зенит
на столе лежит столбом
посреди квартиры
держит небо белым лбом
а кругом картины
гроб огромный рев миров
умирайский райский ров
Это стихотворение посвящено гибели художника Павла Филонова в первую, самую страшную зиму Ленинградской блокады. Отзывы и комментарии, последовавшие за публикацией текста, показали: большинство читателей опознали в герое Филонова, но некоторые — нет. Я тоже принадлежу к тем, кто не узнал, и хорошо помню метаморфозы читательских ощущений на разных стадиях интерпретации.
Сначала герой остаётся неразгаданным, совсем как Ангел и Старец в начале этой статьи. Но мы знаем, частью какой фрески и какой смерти они являются, и этого в некотором смысле достаточно: непосвящённость не становится препятствием в восприятии того великого и невозможного, что за ними стоит. Волею автора наши взгляды прикованы к пока что условным персонажам. «Невыразимость» в этом тексте — особого рода: невозможность применить человеческую речь к нечеловеческим ужасам войны, невозможность вместить их в сознании. Та невыразимость, что диктовала Геннадию Гору его невероятные блокадные стихи. Мёртвая вода невыносимого декабря 41-го хлещет из этих строчек, из самого кромешного и страшного «там», заливая всё кругом — все рубежи, все ориентиры, в том числе точку, до которой мы смогли или не смогли дойти в своей интерпретации.
А затем наступает момент узнавания, что же это за ангел и старец и кто такой павел николаевич — мы ищем и требуем этого момента, потому что сознание не может смириться с непостижимым, оно боится тёмной материи «вещи-из-сна» в её неразгаданной колоссальности. Всё это складывается в панораму возможностей и парадоксов человеческого познания, изучить которую стихи Вячеслава Попова предлагают не в теории, а на практике, на собственном опыте.
Возможно, познание как таковое и является здесь ключевым объектом высказывания. И больше, чем получение ответа, влечет только одно — заповедная область «там», где лежит недоступное познанию. Интересно открыть и исследовать планеты, но ещё интереснее понять, что находится за горизонтом событий чёрной дыры — именно потому, что это априори невозможно.
Мы так много говорили о всматривании в глубокие детали, изучении их смысловой и символической нагрузки, что как будто забыли о другой пространственной зоне в композиции картины. Что же на переднем плане? За него отвечает другая сторона творчества Вячеслава Попова — свободный стих. Верлибры представляют читателю группы персонажей и событий, намного легче поддающиеся истолкованию: здесь больше подойдёт «рассматривать», чем «всматриваться». Нарративы с участием этих героев — истории, сохранённые памятью с детства, — это ещё один путь познания, более прямой в силу прямоты характера высказывания:
ПОРОК СЕРДЦА. 1972
Мы играем в из-круга-вышибалу,
а худенький мальчик
с фиолетовыми губами
и очень выпуклыми филетовыми ногтями
сидит сверху на горке
и командует нами,
как будто он тренер или судья.
На его команды никто не обращает внимания,
а он всё равно.
Голос у него глухой и слабый,
но он старается говорить громко и строго,
в промежутках он часто дышит,
при каждом вдохе его тонкая шея
уходит в плечи.
— А чего ты всё время командуешь?
— У меня врождённый порок сердца.
Мне нельзя бегать.
Мне даже кричать нельзя.
Я могу умереть в любую минуту.
Скорее всего, я не успею стать взрослым.
Я не спрашиваю
что такое порок сердца.
Мне представляется
что-то вроде лезвия для безопасной бритвы
причудливой формы
там у него внутри,
страшное, как слово «врождённый»
ТЁМА И ЖУЧКА
когда мне было лет восемь
я болел тяжело
хроническое воспаление легких
доходило до кровохаркания
всю зиму лежал
и похоже должен был умереть
к нам иногда врачиха заходила
на меня посмотреть
или наверное она фельдшерица была
какие-то лекарства приносила
потом вполголоса отчитывала мать
я слышал что-то
и в общем стал понимать
что скоро умру
и по отношению понимал
что все этого уже ждут
но как-то дотянул до весны
до тепла
захотелось на солнце
по стеночке вышел на крыльцо
с книжкой
у меня была книжка
с которой я не расставался
«Тёма и Жучка»
ну или что-то такое
мать стоит
Иван
Анька
Ирина уже взрослая была
её в деревне не было
и я смотрю на них и говорю:
вы мне эту книжку
как помру
в гроб положите
а Иван мне со смехом:
о, писатель прощаться вышел
и на мать смотрит
я так думаю
нормальная мать ко мне бы кинулась
ну или там слёзы на глазах
а она на него смотрит
любуется
и шутке его улыбается
Анька меня в избу отвела
а эти так на дворе и остались
вот такой брат
вот такая мать
Несмотря на то, что статья получилась объёмнее запланированного, в неё не поместились многие важные и любопытные вещи. Потому что творчество этого автора — явление неисчерпаемое, непредсказуемое и многогранное, и говорить о разных его аспектах можно бесконечно. Например, о том факте, что сборник «Там» состоит из циклов, складывавшихся много лет: литературного, живописного, детского и многих других. Почитать о структуре книги и не только можно в рецензии новосибирского поэта Александра Кривошеева. А ещё в ней есть точные и созвучные сказанному выше слова:
Секрет таковой увлекательности вот, по-моему, в чём: мастерство Попова — мастерство художника и фотохудожника, не прихоть полубога, а цепкий глазомер. Зоркий глаз и безупречный вкус позволяют делать яркие, жанровые, исполненные внутренней драматургии снимки с действительности, привлекающие и удерживающие внимание читателя.
Орден Кромешных Поэтов сердечно поздравляет Вячеслава Попова и читателей с выходом книги и отправляется предвкушать её получение прямиком из магазина издательства ОГИ.
Читайте также: