Воронов николай павлович стихи
Обновлено: 04.11.2024
Добродей дятлёша дядя Лёша
Дятел, Лёша, здравствуй, здравствуй.
Ты над лесом царствуй, царствуй.
Лес старательно лечил,
Вот и царство получил.
Дятел Лёша, ты природный
Хлопотун и благородный.
Всё ты делал без расчёта:
Не для власти и почёта.
Небоскрёб твоих квартир —
Это целый птичий мир.
В дуплах, что в сосне гигантской,
Кругло выбитых тобой,
Блещет колер индианский
Сойки, в крыльях голубой.
Там, румянее зари,
Угнездились снегири,
И полеживают в пухе
Поползни, щеглы, пищухи.
Приютились тут же белки.
Белки любят перестрелки:
Шишками друг в дружку бьют.
С озорством они снуют.
Присоседилась к ним ласка,
Гибко-милая, как сказка.
Но мила она наружно:
Кровожадная ухваткой.
Дятел всем сказал: «Не нужно.
Кто с убийственной повадкой».
Все при этом были строги,
Гнали ласку до дороги.
Здесь посадки, вороньё.
Чем тут ласке не житьё?
Дятлёша дядя Лёша, здравствуй, здравствуй.
Над округой царствуй, царствуй.
Ты у всех у нас в чести.
Правь и птенчиков расти.
Синицы
— Эй, синицы-озорницы,
Вы откуда, не из Ниццы?
— Мы синицы-озорницы.
Почему же мы из Ниццы?
— Вы шустры, ярки и звонки,
Как французские девчонки.
— Мы красивы, как зарницы.
Но мы вовсе не из Ниццы.
— Сразу видно — иностранки:
Итальянки иль испанки,
Даже, может, мексиканки.
— Не испанки-итальянки
И совсем не мексиканки.
— Как же, как же! А повадки?
Нрав открытый, голос сладкий.
Взять весёлый ваш наряд:
Карнавальный вам парад!
А жабо на шейке вашей
Бело-чёрное? Нет краше!
Сознавайтесь — иностранки?
Даже, может, англичанки?
— Ох, уж эти иностранки
И, конечно, англичанки.
Изумрудная сорока,
Ясно, с ближнего Востока.
А удод, зубчатый гребень,
Вырос в австралийском небе.
— Значит, близкие южанки:
Украинки, молдаванки?
— Мы южанки-то южанки:
Из России — калужанки.
Желна
Дятел цепкий, дятел крепкий
С тайным именем желна.
Козырьком в обратно — кепка.
Перьев чёрная волна.
Рано утром выбил ямку
В ели сизой, молодой.
В зной сюда привёл он самку
К каплям смолки золотой.
Самка той дышала смолкой,
И щипала смолку нежно.
Птицы замерли и смолкли.
Тишина легла безбрежно.
Я для пробы смолку эту
Ложкой опустил в кувшин.
Аромат на всю планету,
Выше храмов и вершин.
Я отпил глоток. Источник
Той воды на вкус был пресен.
Терпче пряностей восточных —
Вдруг — и звонче волн и песен.
Что предал секрет огласке,
Не сердись, мудрец желна.
Богатырь я, точно в сказке,
От елового вина.
Сорока
Сорока красовалась на снегу,
Осматриваясь, словно танцевала.
Кромсал просторы реактивный гул.
Она его совсем не замечала.
Бока её, литые, как фарфор,
Ловили синее свеченье наста.
И был в её верчении задор,
И шаг приманчивей, как у гимнасток.
Весёлые, летучие пробежки,
С подскоком и подкидкою хвоста.
Лукава. И счастлива. Небезгрешна.
С отливом голубая чистота.
Сорока красовалась, задавалась,
Как девушка, хлебнувшая вина.
Она себя ничуть не сознавала,
Для птицы это нежная вина.
Сорока стрекотала на сосне.
Она в узоры звуки простегала.
Она кого-то вроде привлекала.
Был в стрекоте её и зов, и смех.
Лесная музыка
На суку играет дятел.
Неужели дятел спятил?
Сук без струн и без смычка,
Без ладов и кузовка.
Тополёвый сук — не скрипка.
Но звучит он шибко-шибко:
Дребезжит, жужжит, рокочет,
Как того наш дятел хочет.
И теперь живу я, зная —
Есть и музыка лесная.
Кем придумана, да почему?
— А, весна!
Надоело обитать одному.
Откормился, отлежался,
С новой силою собрался.
Не до сна.
Без дятлихи и дятлят
И глаза ни на что не глядят.
Нет отрады и нету судьбы,
И семейной гурьбы.
Погоня
(сказка)
Ламбы, намбы, тимбы, чу.
Я на шарике лечу.
Гномик Глебушка со мной.
Он молчун, но заводной.
Сокол утащил бельчонка,
Заодно схватил котёнка.
Мой крылатый резвый пони
Отвертелся от погони.
Как его охватит лень,
Он ни с места, точно пень.
В этот раз давай лягаться,
Рявкать, щериться, кусаться.
Глебушка тут подоспел,
Шар надул и полетел.
Я в гондолу скоком — фыть,
Заскользили во всю прыть.
Глебушка толстоязык,
Но звенящий поднял крик.
Сокол быстренько исчез.
Явно, окунулся в лес.
Шар зигзагом среди сосен.
Разобьётся о стволы.
Гном зарвался, гном несносен:
Страшные даёт углы.
От руля его толкаю,
Рвусь ловчее порулить.
Он хитрит: — Я уплываю,
Чтоб тебя не погубить.
Я сержусь: — Во мне ли дело?
Я пока не поглупела.
Надо нам спасать бельчонка,
Заодно и с ним котёнка.
Долбанула гнома в бок, —
Покатился колобок.
Замерцало, закрутилось,
Солнце, кажется, разбилось.
Гномик стонет: — Ах, ты, ах, ты!
Кверхтормашки, чебурахты.
Мог покаяться, взмолиться
И хотя бы извиниться.
Так и быть уж порулю.
Гному веток подстелю.
Отлежится пусть зазнайка,
Как от лис удравший зайка.
Шар в восторге, шар послушен
И ничуть не оглоушен.
Сокола нашёл в два счёта.
Здесь и началась охота.
Сокол виль налево, вправо,
Ширк по травам, шурх по кронам.
Шар за ним безумно-браво,
Гуще лес. Грозит уроном.
Хоть и дерзок, струсил сокол:
Бросить хочет он малюток.
«Кинь в корзину, но не люто,
И лети себе высоко», —
Я внушаю, но без слов.
Мысль передаётся птицам.
Сокол кинул свой улов —
Он в корзине шевелится.
Ламбы, намбы, тимбы, чу.
Я домой спешу-лечу.
Белке сбросила бельчонка,
Киске — вёрткого котёнка.
Здесь — несчастье: лопнул шар.
Как же выручу я гнома?
Бородач он, но не стар —
Сам дотрюхает до дома.
Вечное и хрупкое
На вершинах берёз сороки.
Наст глазурью, а небо лазурно.
Наши зимние снежные сроки
Очень хрустки, ломаются бурно.
От мороза, утрами палящего,
К помягчанью полдневному, смутному,
От заката, в буране летящего,
До восхода, теплынью обутому.
Я подвержен теперь, как природа,
Перепадам московской погоды.
По-сорочьи, а есть ведь свобода,
Я не смог бы смотреть с небосвода.
Он почти что такой, как издревле,
Этот мир зачумлённо святой.
Птицы, точно старухи в деревне,
Не надышатся красотой.
Галчонок
Галчонок ел рябину.
Ему приятно было:
Горчило и сластило.
И ягодами било
В машинную кабину.
За ним следила кошка,
Таясь у колеса.
Глаза, как два окошка.
Хитра, но не лиса.
Метель того галчонка
Взялась сорвать с вершины,
Да так сорвать — под шины,
К когтям смешной страшилы,
Подстриженной под львёнка.
Галчонок не терялся.
Не поднял даже крик.
К вершине он приник.
Пушистый воротник
К берету задирался.
Он думал: «Я спружиню
И сразу в образину
Побольше ягод скину.
Ишь, ты, нашла разиню».
Галчонок изловчился
И долбанул по грозди,
И ягоды, как гвозди, —
На «Жигули» и возле.
А сам он не свалился.
И кошка облизнулась,
Глаза прижмурив грустно.
Ведь в животе-то пусто.
И вдруг: «А пахнет вкусно!»
И быстро обернулась.
Пахнуло пряно вроде.
«Смотри, не валерьяна —
А в голове-то пьяно,
Как в летнем огороде».
А запах по ноздрям
Бродил приятно, стойко.
«О, погоди, постой-ка,
Не ела долго сколько, —
Еда под носом прям. ».
Оранжевы, так близко
Лежали ягодинки,
Упавшие с вершинки
Золоченной рябинки!
И стала есть их киска.
Как ягоды кончались,
Мяукала, печалясь.
Рябина вниз летела,
Чтоб кошка всласть поела.
Галчонку в Тропарёво,
Где роща и холмы,
И красота зимы,
И снежные дымы —
Всё было мило, ново.
На свете жил он мало,
Вот и всему дивился.
От ветки отцепился,
Охотно в небо взвился.
Там солнышко сияло.
Виноватые
Было Санёке чудесно:
Глину месил сапогами.
Разве ему неизвестно —
Это не нравится маме?
Мамочка, мама молчала,
Ни разу не проворчала.
День-то какой погожий!
В лужах от солнца колёса.
Коля смотрел пригожий
Из фаэтона косо.
Колюшка, нет, не косился.
Дятлом малыш любовался.
Поползень рядом носился,
С белками он забавлялся.
Маме, как птичке певунье,
Глины коснуться — не фокус.
Всё ей фиалки, петуньи,
Примулы, пролески, крокус.
Саня юлой от свободы.
Саня нарочно балует.
И от душевной погоды
Братцу ручонку целует.
В лес журавли занырнули.
Вмиг расцвела бузина.
Мама сказа сынуле:
— Саня, твоя вина.
Тут же медведи явились
В гости с глазастым сохатым,
Мёдом и хлебом кормились.
Всем бы так быть виноватым.
Блуждающий лебедь
По весне, только вскроются реки
И волна под луной зарябит,
Прилетает блуждающий лебедь
И подолгу тревожно трубит.
Он садится на белом кургане.
Ходит по снегу, словно во сне.
На щемящей задумчивой гамме
Он в ночи всё кричит о войне:
— Мы летели вот в эту же пору.
Вдруг вблизи полыхнула заря,
И какую-то красную нору
Распахнула в потёмках земля.
И швырнуло меня в вышину,
И вращало беспамятным шаром.
Здесь впервые узнал я войну
И навек оказался без пары.
Я кружил над горящей округой
Среди жара, и смрада, и пепла,
Призывал дорогую подругу,
Но лишь взрывы и стоны из пекла.
Много дней и ночей я кружил.
В камыши меня сбил ураган,
А едва от тепла я ожил,
Обнаружил огромный курган.
Погребли там лебёдушки прах.
И зарыли солдат и крестьян.
Мне тоску не развеять в ветрах,
А кручину не скроет бурьян.
По весне, только вскроются реки
И волна под луной зарябит,
Прилетает блуждающий лебедь
И подолгу тревожно трубит.
Лета начало
Желтизна одуванчиков.
Пикульник рты поразинул,
Глядя на солнце,
На рощу, на жаворонка,
Который поёт над шоссе,
Где свирепы, угарней зверья,
Пробегают автомобили.
Серебристый кропун — ручей,
А всё ещё можно в нём поплясать,
Побарахтаться, охолонуть.
Чистосветно, тепло и зелено.
И вёсны покамест приходят.
И продолжает полёт
Многогневная наша Земля.
Предвестие
Навострились почки тополей.
Слякотно. В маслах и саже снег.
Меж домами ветер круговей,
Чуждый скуке утра женский смех.
В сырости и смоге глуше звуки:
Даже звонко-острый свист синицы
Быстро вязнет, будто пуля в тюке,
Словно кашель в мохнах рукавицы.
Жить опять без неба и вселенной.
Опасаться, что державная вода,
Точно кровь, что разрывает вены,
Хлынет гибелью в деревни, города.
Ожидание весны, как счастье,
С детских лет в душе моей гнездится,
И хотя страшны её напасти,
Мир отчасти ими и хранится.
Почки на тополях навострились,
И хочется им выпростать
Ладони листвы,
Чтоб здороваться с солнцем.
Зяблик
(поэма)
В Тропарёвской роще лето.
Там я с птицами дружу.
В нашей дружбе море света
Для души я нахожу.
Всё во мне навек согрето
Их весёлой простотой.
Тем, что ими в мае спето,
И природной красотой.
Спущусь я красным яром
К Смородинке ручьистой.
На дне кремнёво-ярком
Струинки, словно искры.
Отсюда тропка в горку,
На ней туннель ветвистый.
Приятная прогорклость
Живицы. Птичьи свисты.
На свисты и пойду я,
Чуть языком поклацав.
Сквозь губы трель продуя,
Я стану дожидаться,
Что зяблик отзовётся,
И начал отзываться.
Его пока не вижу,
Но он ко мне навстречу
С вершины себя нижет.
И я вот-вот замечу
Порханья-вспышки в кроне.
И точно к человечку,
Родному мне по крови,
С душевной вскинусь речью:
— Снижайся, кроха чистый,
Скучаю со вчера.
Не беспокойся, быстрый,
В разъезде детвора.
А та, что здесь гуляет,
Заботлива, добра.
Собака, слышишь, лает?
С квартального двора.
Созвучно с ним тюрлюкая,
И щёлкая при том,
Повыше вскину руку я
Посадочным листом.
Уже на ближней ветке,
Скользит, скользит впродоль.
Нацелился и, меткий,
Приткнулся на ладонь.
На редкость он наряден:
Клюв сиз, отлито лаков,
На крыльях лоск пестрядин,
Оплечья в белых латах.
На голове точёной
Сияет гладкий капор.
Клюёт орех толчёный
Не для себя, хоть лаком.
Листва кустов поката.
И на земле, и в кронах
Сидят его птенчата,
И каждый есть не промах.
На вид — воробышата,
Но в крыльях зеленца,
Уютно малышата
Сидят и ждут отца.
Дроблёнку из орехов
Он в клюве носит им.
И кормит без огрехов,
Безмолвный, будто мим.
Над мхами у тропинки
Обратно он летит.
Не съевши ни крупинки
К скамейке он спешит.
Без устали челночит,
Задорный, полный риска.
Но вдруг его сыночек —
Ко мне, ершась от писка,
И ласков, и бесстрашен,
Сел от ладони близко.
И тут сигнал папашин,
Пронзительный до свиста.
И оба, точно выхлоп
Машинный, улетели.
Задрал угрюмо в высь лоб,
Ищу их в иглах ели.
Там зяблик носом водит,
Ну, с гипнотичной силой!
Отводит взгляд он вроде?
О, усыпляет, милый!
Да, что тут скажешь? Кио!
Ведь усыпил зяблёнка.
Потерянно счастливо
Стою я, как мальчонка.
Потом пришла досада:
Он мне не доверяет.
Как будто здесь засада,
Зачем птенца пугает?
А, впрочем, я напрасно:
Да на кого сердиться?
На руку, как на прясло,
Обычно он садится.
Спокоен. Беззаветен.
Весь для птенцов — прекрасно!
Сильней всего на свете
За них ему опасно.
Зову его опять я.
Журю, но понарошку.
Твержу я, как заклятья:
— Сядь на ладошку,
Съешь хоть крошку.
Не бойся меня,
Высокого,
А бойся огня и сокола.
Хожу-брожу по роще,
То дуюсь, то отчаюсь.
Вдруг зяблик, словно росчерк,
Когда уж возвращаюсь:
Он промелькнул, но к ивам
У речки опустился.
Я всё-таки счастливым
Туда, к нему пустился.
Он спрятался в орешник
И носа не казал.
Как знал, что в детстве, грешник,
Я птиц ловил, держал.
В неволе они тают,
Как на ветру слова,
И только выживают
Дятлята и сова.
Ан, глядь, ещё сторожкий,
По веткам скок да прыг.
И вот уж на ладошке,
Минута — пообвык.
Клюёт он угощенье,
Поёт, глядит пригоже.
Спасибо за прощенье,
За недоверье — тоже.
В апреле я не чаю,
Когда придёт погода:
Весною я встречаю
Лёт птичьего народа.
Я жду: под солнцем алым,
Чуть разгорится утро,
С восторгом небывалым
Чирикнет зяблик мудро.
И я пойму, как рвался
Он к нам через просторы,
Едва не убивался
В грозе-дожде о горы.
В ладонях приоткрытых
Я нежить его буду,
Твердить: не знаменит он,
А чту вот, словно Будду.
И тут ко мне с деревьев
Поналетит родня.
Моё родство из древних,
Как тёплый ветер дня.
Здесь поползни, синицы,
Лазоревки и сойки,
И дятлы, как зарницы
На елях, что высоки.
Родня, родня крылатая,
Родня чадолюбивая,
Певучая, богатая,
Надеждой терпеливая.
Родня ты по России,
По милым звёздным росам,
Вершинной в небе сини,
По лесу и покосам.
А зяблик? Зябнет кроха.
Предзимье — в страны жаркие
Сквозь бури, моря грохот,
Где живность, земли яркие.
Края наши не тусклые
В его воспоминаниях.
Так помнят дом свой русские
Повсюду и в страданиях.
Родня
Моя родня крылатая,
Родня чадолюбивая,
Певучая, пернатая,
В полётах терпеливая.
Родня мне по России,
По золотому хлебу,
По васильковой сини,
По лесу и по небу.
Ах, нежно и отрадно
Мне видеться с тобой.
Как держишься ты ладно
Нарядною гурьбой.
Моё родство из древних,
Как солнышко приветно.
Оно в беду не дремлет,
В печаль — не безответно.
В мороз тебя я помню:
Кормушку грецким крошевом
И семечками полню,
А не охвостьем бросовым.
Читайте также: