Владимир калиниченко стихи о войне

Обновлено: 22.11.2024

В те времена, когда периодику в стране было выписать не так то просто — в газетах и журналах был большой дефицит — мои родители много лет выписывали очень популярный тогда журнал «Юность», и у нас бережно хранились его подборки за все года.

И я до сих пор, как драгоценную память, храню тот 6-й номер журнала за 1970 год, где я впервые познакомилась со стихами Владимира Григорьевича Калиниченко — «Собака», «Табак» и «Хлеб», которые меня так потрясли! Помню, как я ревела навзрыд, когда читала и перечитывала их.

Потом в школе я читала «Собаку» на всех школьных вечерах (говорили, что у меня это неплохо получалось) и литературных конкурсах. И каждый раз даже самые отъявленные мальчишки-хулиганы замирали, не дыша, а уж девчонки и учительницы — все плакали навзрыд. А у меня на финальных строчках всегда дрожал голос.

Володя Калиниченко. Год неизвестен

Детство Владимира Калиниченко было опалено войной. Малолетним узником фашистского концлагеря он начал свой трудовой стаж.

Маленький Володя с мамой попали в концлагерь в 1943 году, когда он был ещё совсем ребёнком — в возрасте 8 лет. Перед самым концом войны советские войска освободили их. К счастью, оба остались живы.

Володю вместе с другими ранеными увезли во фронтовой лагерь в Вену. Там он и встретил Победу, стал сыном полка при воинской части гарнизона и получил первую в жизни медаль «За победу над Германией».

Потом Володя вырос и под сильным впечатлением от лет, проведённых в фашистской неволе, написал много стихов на основе своих детских воспоминаний.

Владимир родился в 1935 году, но днём рождения считает апрель 1945 года, когда десант советских войск освободил концлагерь Сан-Пёльтен (Австрия). Вернувшись домой, пытался забыть пережитое, но лагерь не отпускал, настигал во сне. Вот он закрывает глаза и видит лица пьяных немецких офицеров: те решили позабавиться и натравить на Володю огромного серого дога — любимца начальника лагеря.
Собака величиной с телёнка в один прыжок оказалась рядом. И тут мальчик словно услышал голос с небес: «Не двигайся, смотри ей в глаза». Холёное животное обнюхало жертву и с царственным достоинством отошло от мальчика. Хозяин взбешён — собака лишила его зрелища. Нетвёрдой рукой пьяный достал револьвер и прицелился. Пуля настигла собаку в прыжке, уже раненная, она успела сомкнуть клыки на плече обидчика. «Эту собаку я вспоминаю как человека. Единственного человека среди фашистских собак», — напишет потом Владимир.

© Мария Позднякова (журнал "Аргументы и факты" от 07.07.2010)

Итак. Стихотворение, написанное кровью сердца, потому что сам автор и был той самой жертвой, только чудом спасшейся от гибели!

СОБАКА

Я эту собаку запомнил, как человека.
Случилось такое в сорок четвертом, зимой.
Игрался спектакль «Охота двадцатого века»
Перед шеренгой, застывшей от страха, немой.
У коменданта была привязанность к догам
И был экземпляр, казался слоном среди всех.
Даже эсэсовцы боялись верзилу-дога.
И вот этот зверь шагнул величаво на снег.
…И вывели жертву… Стоял мальчишка, продрогнув.
Куда тут бежать? Он давно ослабел.
Лагфюрер нагнулся, подал команду догу,
И тот в два прыжка расстояние преодолел…
Обнюхал смертника, прошелся спокойно рядом,
Был он великолепен в размашистом легком шагу.
Вернулся дог к коменданту, и честным собачьим взглядом
Сказал человеку — пес: «Ребёнок ведь… Не могу».
Лагфюрер пожал плечами, ему-то разницы нету,
Раскрыл кобуру у пряжки с надписью «С нами Бог».
Но как только сверкнула вороненая сталь пистолета,
В эсэсовское горло впился красавец дог.

…Дога четвертовали, пустив под лопасти шнека.
Я вряд ли теперь найду в Санкт-Пёльтене свой барак,
Но эту собаку я вспоминаю как человека —
Единственного человека среди фашистских собак!

Как ему удалось выжить? Мальчика спас помощник коменданта. Вовсе не из человеколюбия. Ему было жаль терять ценного раба. Офицер выращивал в теплице виргинский табак. Володя, у которого от природы были тонкие и длинные пальцы, лучше других полол прихотливые растения. Правда, это не помешало «спасителю» вскоре чуть не до смерти забить мальчика за то, что тот нечаянно повредил куст.

© Мария Позднякова (журнал "Аргументы и факты" от 07.07.2010)

ТАБАК

Дело моё было — табак.
Не знаю, кто продал меня,
Скрутили руки и били так,
Что лопалась кожа ремня.

Потом сапогом пытали: зачем,
Кому табак воровал?
Зубы сцепив на своём плече,
Я лишь головой мотал.

Наш комендант был великий знаток
По части табачных дел.
Построил теплицу, провёл к ней ток,
Каждому дал надел.

Три ряда ростков — вирджинский табак.
Лучше нет табака!
Я перед тем, как идти в барак,
Тайком срывал два листка.

Не для себя, я тогда не курил.
Спал рядом, на нарах сосед —
Контуженный дядька… я имя забыл,
Прошло ведь немало лет.

Он гладил меня заскорузлой рукой,
Шептал: «Спасибо, сынок».
А мне казалось, то батя мой
В кулак пускает дымок.

Не мог же я вахманам выдать его.
Он взрослый, а я пацан.
Пусть, сволочи, бьют!
Стерплю!
Ничего!
Ведь я защищаю отца.

Меня принесли, швырнули под бак.
Ни есть, ни пить я не мог,
Но крепко сжимал вирджинский табак
Мой худенький кулачок.

Сосед оторвал бумаги кусок,
Цигарку свернул — вот так! -
И глухо сказал: «Покури, браток».
С тех пор я курю табак.

После войны семья Калиниченко обосновалась во Львове. Володя окончил общеобразовательную и музыкальную школы, был слушателем курсов по основам сценического мастерства при театре юного зрителя, вместе с ним там занимались Лариса Шепитько, Роман Виктюк, Михаил Резникович. Калиниченко учился на факультете журналистики Львовского университета и одновременно работал корреспондентом на Львовской телестудии и фоторепортером. Некоторое время руководил литературной студией Львовского университета.

Мог ли представить Володя, что впереди, уже в мирной жизни, его снова ждёт лагерь… 1961 год. Львов. Звонок у входной двери квартиры раздался в 6 утра. Начался обыск. Искали рукопись повести, которую Володя несколько раз читал друзьям. Кто-то из них донёс, что отнюдь не все герои произведения комсомольцы и отличники. «Я вырос во Львове в подворотнях Краковского рынка, где фарцовщики и проститутки не были редкостью, и перенёс персонажей из жизни на бумагу, — рассказывает Владимир Григорьевич. — На меня наклеили ярлык антисоветчика. Завели уголовное дело. За недописанную и неопубликованную повесть дали 10 лет строгого режима. Суд был за закрытыми дверями и без адвоката. Так после „оттепели“ Хрущёв решил „подморозить“ интеллигенцию».

На недавнего выпускника факультета журналистики и успешного фотографа надели арестантскую робу. Володе было 25 лет.

«Начальник лагеря поручил мне снимать новоприбывших фас и профиль, — вспоминает Калиниченко. — Но я в глазок фотокамеры видел не обыкновенного зэка, а судьбу человека. И за короткое время сделал несколько десятков художественных портретов. Негативы передал на свидании отцу, а ещё адрес знакомого чешского фотохудожника Вацлава Йиру, главного редактора журнала „Фоторевю“, издававшегося в Праге».

В «Фоторевю» вышло семь снимков Калиниченко, которые потом перепечатал известный американский журнал «Лайф». Причём дал под этот материал разворот. Скандал разразился чудовищный, полетели головы высокопоставленных милицейских начальников. В назидание Владимира так избили, что он потерял зубы. Правда, про зубы, равно как и про отбитые внутренние органы, он никогда в стихах не напишет, будет другое: «Как из меня выдушивали душу!/ И что ж? Она щедрее, чем вчера,/ мне говорит: «Живи. А я не струшу».

© Мария Позднякова (журнал "Аргументы и факты" от 07.07.2010)

Надрывается репродуктор
голосами торжественными разными.
А за окнами — солнечное утро,
нарядное, как сам праздник.
Только что нам до утра этого?
Только что нам до этих праздников?
Разве что вот — дадут котлету
Раз в полгода… Разнообразие.
Где-то люди под шутки и песни
по традиции выпьют чарку.
А у нас в предзоннике тесном
безразлично бродят овчарки,
да свистят часовые с вышек,
коротая нудную службу.
По инструкциям, спущенным свыше,
нам культмассовый отдых нужен.
И культорг, расшибаясь в лепешку,
матом гонит нас на собрание.
Замполит, голосистей гармошки,
снова будет вещать
про старание,
про досрочное освобождение,
про вину нашу перед обществом…
Знаем цену его суждениям, —
первый в зоне взяточник,
в общем-то.
А потом под гитары грустные
«И-ы-эх, чавыла!» —
споют цыгане,
и веселую пляску русскую
дробно выстучат сапогами,
и в какой-то там …надцатый случай
фильм посмотрим —
«Верьте мне, люди», —
в молчаливой тоске горючей
ожидая начала буден.

Той ночью избитый, но не сломленный Володя лёг на нары, закрыл глаза. Из тайников памяти всплыло лицо солдата, который на руках вынес его из фашистских застенков. Володя схватил его за шею, прижался, как к родному бате. На военную гимнастёрку закапали слёзы. «Ты поплачь. Это счастье, что мы не счерствели…» — сказал солдат. Когда Володю из Австрии эшелоном отправляли домой на Украину, старшина притащил на перрон футляр от огромного барабана. Он был доверху набит конфетами, которых мальчик не видел три года. И весь эшелон до Бреста смаковал леденцы…
Ещё ему приснилась завуч школы. Она сказала: «После уроков загляни». «Вроде бы ни в чём не провинился», — подумал Володя. Когда он зашёл в кабинет, на столе лежал кусочек хлеба. «Поешь», — сказала учительница и вышла. И он съел. Потом завуч не раз отдавала ему половину пайка. В том, что он всё-таки выжил, есть её заслуга. После концлагеря Володя в свои 11 лет весил 19 кг (как 4-летний ребёнок). На уроках падал в голодный обморок.

© Мария Позднякова (журнал "Аргументы и факты" от 07.07.2010)

Х Л Е Б

Фашист был сытым и хмельным,
а мы голодными и трезвыми
и по приказу шли за ним,
ведь нам не полагалось брезговать.
Он выдумал для нас игру,
когда спокойно ломти резал,
А мы должны были кричать:
«Моритури салютант, Цезарь!».*
И расшибать друг другу лбы:
поляк — французу, русский — чеху…
Катались по земле рабы,
А господин сдыхал от смеха.
Знаток латыни и манер,
он упивался этим действом…
Огромный черный Гулливер
топтался сапогом по детству…
Он уходил жрать коньяки,
петь «Роза мунде» под гитару,
а мы, держась за синяки,
ныряли под любые нары:
поляки, венгры, русаки,
французы, чехи и евреи —
выкладывали все куски,
от духа хлебного немея.
Захлебываясь от слюны,
шептал мой друг, держась за спину:
«Перестарались, пацаны…
Ну ничего. Дели, Калина!»
Съедали хлеб. Потом без слов —
язык для дружбы не помеха —
мы вытирали кровь с носов:
поляк — французу, русский — чеху.
__________________________

- «Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь!»

Заключение не сломило Калиниченко. Когда совсем уже было невмоготу, он «лечил свои боли стихами» — таким образом написав две книги стихов. Также он написал письмо Константину Симонову, даже не надеясь на ответ. Но тот не побоялся ответить политическому заключённому. Дружбу с корифеем советской поэзии, ставшим для Калиниченко «крёстным отцом» в литературе, поэт пронёс потом через всю жизнь вплоть до смерти автора легендарного «Жди меня».

После досрочного освобождения и реабилитации Владимир Григорьевич поселился на Донбассе, первое время работал шахтером, но не оставлял занятий литературой. Многократно публиковались и издавались его стихи, проводились фотовыставки.

Весьма нелёгкая судьба выпала на долю Владимира Калиниченко, но жизненные невзгоды не сломили его, потому что этого удивительного человека всю жизнь не покидали оптимизм и любовь к людям. Он весьма философски относился ко всем тем испытаниям, которые ему довелось пережить. Никогда никого не обвинял, всех давно простил.

Не стало Донбасского Хемингуэя, как его называли земляки, 5 декабря 2018 года.

А Великая Отечественная война — слишком больная и тяжелая тема для нас, советских людей, которые потеряли в ней своих отцов, дедов и прадедов.
Но она всё больше и больше отдаляется от нас с течением времени.
Даже мы знаем о ней только по рассказам стариков, а наши дети и тем более внуки не знают об этом вообще ничего. Да если честно, не очень то и хотят знать. А ведь это огромный и очень страшный пласт нашей советской истории.

Я в сети очень часто встречаю стихотворение «Собака», подписанное именем Эдуарда Асадова. И народ с пеной у рта доказывает, что это стихи именно его. А мне бывает очень обидно за Калиниченко, и я всегда пытаюсь доказать, что стихотворение это написал он.

Асадову в сети приписывают великое множество стихов, которые он никогда не писал, но которые по стилю очень похожи на его поэтический «почерк». Однако, Асадов в Великую Отечественную хоть и воевал, но был тогда уже взрослым человеком, а не ребёнком. Он на фронте потерял зрение, но в концлагере никогда не был.

Читайте также: