Веселый трамвай рассказы стихи сказки пантелеев л

Обновлено: 04.11.2024

У одной мамы было две девочки.
Одна девочка была маленькая, а другая побольше. Маленькая была беленькая, а побольше — чёрненькая. Беленькую звали Белочка, а чёрненькую Тамарочка.
Девочки эти были очень непослушные.
Летом они жили на даче.
Вот они раз приходят и говорят:
— Мама, а мама, можно нам сходить на море — покупаться?
А мама им отвечает:
— С кем же вы пойдёте, доченьки? Я идти не могу. Я занята. Мне надо обед готовить.
— А мы, — говорят, — одни пойдём.
— Как это одни?
— Да так. Возьмёмся за руки и пойдём.
— А вы не заблудитесь?
— Нет, нет, не заблудимся, не бойся. Мы все улицы знаем.
— Ну, хорошо, идите, — говорит мама. — Но только смотрите, купаться я вам запрещаю. По воде босичком походить — это можете. В песочек поиграть это пожалуйста. А купаться — ни-ни.
Девочки ей обещали, что купаться не будут.
Взяли они с собой лопатку, формочки и маленький кружевной зонтик и пошли на море.
А у них были очень нарядные платьица. У Белочки было платьице розовенькое с голубеньким бантиком, а у Тамарочки — наоборот — платьице было голубенькое, а бант розовый. Но зато у них у обеих были совсем одинаковые синенькие испанские шапочки с красными кисточками.
Когда они шли по улице, все останавливались и говорили:
— Вы посмотрите, какие красивые барышни идут!
А девочкам это приятно. Они ещё и зонтик над головой раскрыли: чтобы ещё красивее было.
Вот они пришли на море. Стали сначала играть в песочек. Стали колодцы копать, песочные пирожки стряпать, песочные домики строить, песочных человечков лепить.
Играли они, играли — и стало им очень жарко.
Тамарочка говорит:
— Знаешь что, Белочка? Давай выкупаемся!
А Белочка говорит:
— Ну что ты! Ведь мама нам не позволила.
— Ничего, — говорит Тамарочка. — Мы потихоньку. Мама и не узнает даже.
Девочки они были очень непослушные.
Вот они быстренько разделись, сложили свою одёжку под деревом и побежали в воду.
А пока они там купались, пришёл вор и украл всю их одёжку. И платьица украл, и штанишки украл, и рубашки, и сандалики, и даже испанские шапочки с красными кисточками украл. Оставил он только маленький кружевной зонтик и формочки. Зонтик ему не нужен — он ведь вор, а не барышня, а формочки он просто не заметил. Они в стороне лежали — под деревом.
А девочки и не видели ничего.
Они там купались — бегали, брызгались, плавали, ныряли.
А вор в это время тащил их бельё.
Вот девочки выскочили из воды и бегут одеваться. Прибегают и видят ничего нет: ни платьиц, ни штанишек, ни рубашек. Даже испанские шапочки с красными кисточками пропали.
Девочки думают:
«Может быть, мы не на то место пришли? Может быть, мы под другим деревом раздевались?»
Но — нет. Видят — и зонтик здесь, и формочки здесь.
Значит, они здесь раздевались, под этим деревом.
И тут они поняли, что у них одёжку украли.
Сели они под деревом на песочек и стали громко рыдать.
Белочка говорит:
— Тамарочка! Милая! Зачем мы мамочку не послушались! Зачем мы купаться пошли! Как же мы с тобой теперь домой попадём?
А Тамарочка и сама не знает. Ведь у них даже трусов не осталось. Неужели им домой голыми придётся идти?
А дело уже к вечеру было. Уж холодно стало. Ветер начинал дуть.
Видят девочки — делать нечего, надо идти. Озябли девочки, посинели, дрожат.
Подумали они, посидели, поплакали и пошли домой.
А дом у них был далеко. Нужно было идти через три улицы.
Вот видят люди: идут по улице две девочки. Одна девочка маленькая, а другая — побольше. Маленькая девочка — беленькая, а побольше — чёрненькая. Беленькая зонтик несёт, а у чёрненькой в руках сетка с формочками.
И обе девочки идут совершенно голые.
И все на них смотрят, все удивляются, пальцами показывают.
— Смотрите, — говорят, — какие смешные девчонки идут!
А девочкам это неприятно. Разве приятно, когда все на тебя пальцами показывают?!
Вдруг видят — стоит на углу милиционер. Фуражка у него белая, рубашка белая и даже перчатки на руках — тоже беленькие.
Он видит — идёт толпа.
Он вынимает свисток и свистит. Тогда все останавливаются. И девочки останавливаются. И милиционер спрашивает:
— Что случилось, товарищи?
А ему отвечают:
— Вы знаете, что случилось? Голые девочки по улицам ходят.
Он говорит:
— Эт-то что такое? А?! Кто вам позволил, гражданки, голышом по улицам бегать?
А девочки так испугались, что и сказать ничего не могут. Стоят и сопят, как будто у них насморк.
Милиционер говорит:
— Вы разве не знаете, что по улицам бегать голышом нельзя? А?! Хотите я вас за это сейчас в милицию отведу? А?
А девочки ещё больше испугались и говорят:
— Нет, не хотим. Не надо, пожалуйста. Мы не виноваты. Нас обокрали.
— Кто вас обокрал?
Девочки говорят:
— Мы не знаем. Мы в море купались, а он пришёл и украл всю нашу одежду.
— Ах вот оно как! — сказал милиционер.
Потом подумал, спрятал обратно свисток и говорит:
— Вы где живёте, девочки?
Они говорят:
— Мы вот за тем углом — в зелёненькой дачке живём.
— Ну, вот что, — сказал милиционер. — Бегите тогда скорей на свою зелёненькую дачку. Наденьте на себя что-нибудь тёплое. И никогда больше голые по улицам не бегайте.
Девочки так обрадовались, что ничего не сказали и побежали домой.
А в это время их мама накрывала в саду на стол.
И вдруг она видит — бегут её девочки: Белочка и Тамарочка. И обе они совсем голые.
Мама так испугалась, что уронила даже глубокую тарелку.
Мама говорит:
— Девочки! Что это с вами? Почему вы голые?
А Белочка ей кричит:
— Мамочка! Знаешь, — нас обокрали.
— Как обокрали? Кто же вас раздел?
— Мы сами разделись.
— А зачем же вы раздевались? — спрашивает мама.
А девочки и сказать ничего не могут. Стоят и сопят.
— Вы что? — говорит мама. — Вы, значит, купались?
— Да, — говорят девочки. — Немножко купались.
Мама тут рассердилась и говорит:
— Ах вы, негодницы этакие! Ах вы, непослушные девчонки! Во что же я вас теперь одевать буду? Ведь у меня же все платья в стирке.
Потом говорит:
— Ну, хорошо! В наказание вы у меня теперь всю жизнь так ходить будете.
Девочки испугались и говорят:
— А если дождь?
— Ничего, — говорит мама, — у вас зонтик есть.
— А зимой?
— И зимой так ходите.
Белочка заплакала и говорит:
— Мамочка! А куда ж я платок носовой класть буду? У меня ж ни одного кармашка не осталось.
Вдруг открывается калитка и входит милиционер. И несёт какой-то беленький узелок.
Он говорит:
— Это здесь девочки живут, которые по улицам голые бегают?
Мама говорит:
— Да, да, товарищ милиционер. Вот они, эти непослушные девчонки.
Милиционер говорит:
— Тогда вот что. Тогда получайте скорей ваши вещи. Я вора поймал.
Развязал милиционер узелок, а там — что вы думаете? Там все их вещи: и голубенькое платьице с розовым бантом, и розовенькое платьице с голубым бантом, и сандалики, и чулочки, и трусики. И даже платки носовые в кармашках лежат.
— А где же испанские шапочки? — спрашивает Белочка.
— А испанские шапочки я вам не отдам, — говорит милиционер.
— А почему?
— А потому, — говорит милиционер, — что такие шапочки могут носить только очень хорошие дети. А вы, как я вижу, не очень хорошие.
— Да, да, — говорит мама. — Не отдавайте им, пожалуйста, этих шапочек, пока они маму слушаться не будут.
— Будете маму слушаться? — спрашивает милиционер.
— Будем, будем! — закричали Белочка и Тамарочка.
— Ну, смотрите, — сказал милиционер. — Я завтра приду. Узнаю.
Так и ушёл. И шапочки унёс.
А что завтра было — ещё неизвестно. Ведь завтра-то — его ещё не было. Завтра — оно завтра будет.

Тащи сюда стулья,
Неси табуретку,
Найди колокольчик,
Тесёмку давай.
Сегодня нас трое,
Давайте устроим
Совсем настоящий,
Звенящий,
Гремящий,
Совсем настоящий
Московский
Трамвай.
Я буду — кондуктор,
Он будет — вожатый,
А ты — безбилетный пока
Пассажир.
Поставь свою ножку
На эту подножку,
Взойди на площадку
И так мне скажи:
— Товарищ кондуктор,
Я еду по делу,
По срочному делу
В Верховный Совет.
Возьмите монету
И дайте за это
Мне самый хороший
Трамвайный
Билет.
Я дам вам бумажку,
И вы мне — бумажку,
Я дёрну тесёмку,
Скажу:
— Поезжай.
Вожатый педали
Нажмёт у рояля,
И медленно
Тро
нется
Наш
настоящий,
Как солнце блестящий,
Как буря гремящий,
Совсем настоящий
Московский
Трамвай.

Меня искали
Днём с огнём
И не нашли
В траве густой.
Вот я какой!
А ночью
Даже без огня
Нашли меня
В траве густой.
Кто я такой?

Жили-были две лягушки. Были они подруги и жили в одной канаве. Только одна из них была храбрая, сильная, весёлая, а другая — ни то ни сё: трусиха была, лентяйка, соня.
Но всё-таки они жили вместе, эти лягушки.
И вот однажды ночью вышли они погулять.
Идут себе по лесной дороге и вдруг видят: стоит дом. А около дома погреб. И пахнет из него очень вкусно: плесенью пахнет, сыростью, мохом, грибами. А это как раз то самое, что лягушки любят.
Вот забрались они поскорей в погреб, стали там играть и прыгать. Прыгали, прыгали и нечаянно свалились в горшок со сметаной.
И стали тонуть.
А тонуть им, конечно, не хочется.
Тогда они стали барахтаться, стали плавать. Но у этого глиняного горшка были очень высокие скользкие стенки. И лягушкам оттуда никак не выбраться.
Та лягушка, что была лентяйкой, поплавала немного, побарахталась и думает:
«Всё равно мне отсюда не выбраться. Зачем же я буду напрасно барахтаться? Только мучиться зря. Уж лучше я сразу утону».
Подумала она так, перестала барахтаться — и утонула.
А вторая лягушка — та была не такая. Та думает:
«Нет, братцы, утонуть я всегда успею. Это от меня не уйдёт. А лучше я ещё побарахтаюсь, ещё поплаваю. Кто его знает, может быть, у меня что-нибудь и выйдет».
Но только — нет, ничего не выходит. Как ни плавай — далеко не уплывёшь. Горшок маленький, стенки скользкие — не вылезти лягушке из сметаны.
Но всё-таки она не сдаётся, не унывает.
«Ничего, — думает, — пока силы есть, буду барахтаться. Я ведь ещё живая, значит, надо жить. А там — что будет!»
И вот из последних сил борется наша храбрая лягушка со своей лягушачьей смертью. Уж вот она и память стала терять. Уж вот захлебнулась. Уж вот её ко дну тянет. А она и тут не сдаётся. Знай себе лапками работает. Дрыгает лапками и думает:
«Нет! Не сдамся! Шалишь, лягушачья смерть. »
И вдруг — что такое? Вдруг чувствует наша лягушка, что под ногами у неё уже не сметана, а что-то твёрдое, что-то такое крепкое, надёжное, вроде земли. Удивилась лягушка, посмотрела и видит: никакой сметаны в горшке уже нет, а стоит она, лягушка, на комке масла.
«Что такое? — думает лягушка. — Откуда взялось здесь масло?»
Удивилась она, а потом догадалась: ведь это она сама лапками своими из жидкой сметаны твёрдое масло сбила.
«Ну вот, — думает лягушка, — значит, я хорошо сделала, что сразу не утонула».
Подумала она так, выпрыгнула из горшка, отдохнула и поскакала к себе домой, в лес.
А вторая лягушка осталась в горшке.
И никогда уж она, голубушка, больше не видела белого света, и никогда не прыгала, и никогда не квакала.
Ну что ж! Если говорить правду, так сама ты, лягушка, и виновата. Не падай духом! Не умирай раньше смерти!

Дело было в Крыму. Один приезжий мальчик пошёл на море ловить удочкой рыбу. А там был очень высокий, крутой скользкий берег. Мальчик начал спускаться, потом посмотрел вниз, увидел под собой огромные острые камни и испугался. Остановился и с места не может сдвинуться. Ни назад ни вниз. Вцепился в какой-то колючий кустик, сидит на корточках и дышать боится.
А внизу, в море, в это время колхозник-рыбак ловил рыбу. И с ним в лодке была девочка, его дочка. Она всё видела и поняла, что мальчик трусит. Она стала смеяться и показывать на него пальцем.
Мальчику было стыдно, но он ничего не мог с собой сделать. Он только стал притворяться, будто сидит просто так и будто ему очень жарко. Он даже снял кепку и стал ею махать около своего носа.
Вдруг подул ветер, вырвал у мальчика из рук удочку и бросил её вниз.
Мальчику было жаль удочки, он попробовал ползти вниз, но опять у него ничего не вышло. А девочка всё это видела. Она сказала отцу, тот посмотрел наверх и что-то сказал ей.
Вдруг девочка спрыгнула в воду и зашагала к берегу. Взяла удочку и пошла обратно к лодке.
Мальчик так рассердился, что забыл всё на свете и кубарем покатился вниз.
— Эй! Отдавай! Это моя удочка! — закричал он и схватил девочку за руку.
— На, возьми, пожалуйста, — сказала девочка. — Мне твоя удочка не нужна. Я нарочно её взяла, чтобы ты слез вниз.
Мальчик удивился и говорит:
— А ты почём знала, что я слезу?
— А это мне папа сказал. Он говорит: если трус, то, наверно, и жадина.


ЗАДАЧА С ЯБЛОКАМИ

Нам из Гомеля тётя
Ящик яблок прислала.
В этом ящике яблок
Было в общем немало.
Начал яблоки эти
Спозаранок считать я,
Помогали мне сёстры,
Помогали мне братья..
И пока мы считали,
Мы ужасно устали,
Мы устали, присели
И по яблочку съели.
И осталось их — сколько?
А осталось их столько,
Что пока мы считали —
Восемь раз отдыхали,
Восемь раз мы сидели
И по яблочку ели.
И осталось их — сколько?
Ох, осталось их столько,
Что когда в этот ящик
Мы опять поглядели,
Там на дне его чистом
Только стружки белели.
Только стружки-пеструшки,
Только стружки белели.
Вот прошу угадать я
Всех ребят и девчонок:
Сколько было нас братьев?
Сколько было сестрёнок?
Поделили мы яблоки
Все без остатка.
А всего-то их было —
Пятьдесят без десятка.

Учил я когда-то одну маленькую девочку читать и писать. Девочку звали Иринушка, было ей четыре года пять месяцев, и была она большая умница. За каких-нибудь десять дней мы одолели с ней всю русскую азбуку, могли уже свободно читать и «папа», и «мама», и «Саша», и «Маша», и оставалась у нас невыученной одна только, самая последняя буква — «я».
И тут вот, на этой последней буковке, мы вдруг с Иринушкой и споткнулись.
Я, как всегда, показал ей букву, дал ей как следует её рассмотреть и сказал:
— А это вот, Иринушка, буква «я».
Иринушка с удивлением на меня посмотрела и говорит:
— Ты?
— Почему «ты»? Что за «ты»? Я же сказал тебе: это буква «я»!
— Буква ты?
— Да не «ты», а «я»!
Она ещё больше удивилась и говорит:
— Я и говорю: ты.
— Да не я, а буква «я»!
— Не ты, а буква ты?
— Ох, Иринушка, Иринушка! Наверное, мы, голубушка, с тобой немного переучились. Неужели ты в самом деле не понимаешь, что это не я, а что это буква так называется: «я»?
— Нет, — говорит, — почему не понимаю? Я понимаю.
— Что ты понимаешь?
— Это не ты, а это буква так называется: «ты».
Фу! Ну в самом деле, ну что ты с ней поделаешь? Как же, скажите на милость, ей объяснить, что я — это не я, ты — не ты, она — не она и что вообще «я» — это только буква.
— Ну, вот что, — сказал я наконец, — ну, давай, скажи как будто про себя: я! Понимаешь? Про себя. Как ты про себя говоришь.
Она поняла как будто. Кивнула. Потом спрашивает:
— Говорить?
— Ну, ну. Конечно.
Вижу — молчит. Опустила голову. Губами шевелит.
Я говорю:
— Ну, что же ты?
— Я сказала.
— А я не слышал, что ты сказала.
— Ты же мне велел про себя говорить. Вот я потихоньку и говорю.
— Что же ты говоришь?
Она оглянулась и шёпотом — на ухо мне:
— Ты.
Я не выдержал, вскочил, схватился за голову и забегал по комнате.
Внутри у меня уже всё кипело, как вода в чайнике. А бедная Иринушка сидела, склонившись над букварём, искоса посматривала на меня и жалобно сопела. Ей, наверно, было стыдно, что она такая бестолковая. Но и мне тоже было стыдно, что я — большой человек — не могу научить маленького человека правильно читать такую простую букву, как буква «я».
Наконец я придумал всё-таки. Я быстро подошёл к девочке, ткнул её пальцем в нос и спрашиваю:
— Это кто?
Она говорит:
— Это я.
— Ну вот. Понимаешь? А это буква «я»!
Она говорит:
— Понимаю.
А у самой уж, вижу, и губы дрожат и носик сморщился — вот-вот заплачет.
— Что же ты, — я спрашиваю, — понимаешь?
— Понимаю, — говорит, — что это я.
— Правильно! Молодец! А это вот буква «я». Ясно?
— Ясно, — говорит. — Это буква ты.
— Да не ты, а я!
— Не я, а ты.
— Не я, а буква «я»!
— Не ты, а буква «ты».
— Не буква «ты», господи боже мой, а буква «я»!
— Не буква «я», господи боже мой, а буква «ты»!
Я опять вскочил и опять забегал по комнате.
— Нет такой буквы! — закричал я. — Пойми ты, бестолковая девчонка! Нет и не может быть такой буквы! Есть буква «я». Понимаешь? Я! Буква «я»! Изволь повторять за мной: я! я! я.
— Ты, ты, ты, — пролепетала она, едва разжимая губы. Потом уронила голову на стол и заплакала. Да так громко и так жалобно, что весь мой гнев сразу остыл. Мне стало жалко её.
— Хорошо, — сказал я. — Как видно, мы с тобой и в самом деле немного заработались. Возьми свои книги и тетрадки и можешь идти гулять. На сегодня — хватит.
Она кое-как запихала в сумочку своё барахлишко и, ни слова мне не сказав, спотыкаясь и всхлипывая вышла из комнаты.
А я, оставшись один, задумался: что же делать? Как же мы в конце концов перешагнём через эту проклятую букву «я»?
«Ладно, — решил я. — Забудем о ней. Ну её. Начнём следующий урок прямо с чтения. Может быть, так лучше будет».
И на другой день, когда Иринушка, весёлая и раскрасневшаяся после игры, пришла на урок, я не стал ей напоминать о вчерашнем, а просто посадил её за букварь, открыл первую попавшуюся страницу и сказал:
— А ну, сударыня, давайте-ка, почитайте мне что-нибудь.
Она, как всегда перед чтением, поёрзала на стуле, вздохнула, уткнулась и пальцем и носиком в страницу и, пошевелив губами, бегло и не переводя дыхания, прочла:
— Тыкову дали тыблоко.
От удивления я даже на стуле подскочил:
— Что такое? Какому Тыкову? Какое тыблоко? Что ещё за тыблоко?
Посмотрел в букварь, а там чёрным по белому написано:
«Якову дали яблоко».
Вам смешно? Я тоже, конечно, посмеялся. А потом говорю:
— Яблоко, Иринушка! Яблоко, а не тыблоко!
Она удивилась и говорит:
— Яблоко? Так значит, это буква «я»?
Я уже хотел сказать: «Ну конечно, «я»! А потом спохватился и думаю: «Нет, голубушка! Знаем мы вас. Если я скажу «я» — значит — опять пошло-поехало? Нет, уж сейчас мы на эту удочку не попадёмся».
И я сказал:
— Да, правильно. Это буква «ты».
Конечно, не очень-то хорошо говорить неправду. Даже очень нехорошо говорить неправду. Но что же поделаешь! Если бы я сказал «я», а не «ты», кто знает, чем бы всё это кончилось. И, может быть, бедная Иринушка так всю жизнь и говорила бы — вместо «яблоко» — тыблоко, вместо «ярмарка» тырмарка, вместо «якорь» — тыкорь и вместо «язык» — тызык. А Иринушка, слава богу, выросла уже большая, выговаривает все буквы правильно, как полагается, и пишет мне письма без одной ошибки.

Читайте также: