Вера полозкова стихи города и числа
Обновлено: 22.11.2024
***
загадал, когда вырасту, стать никем.
камер видеонаблюдения двойником.
абсолютно каждым, как манекен.
мыслящим сквозняком.
как оступишься в биографию - сразу жуть,
сколько предписаний выполнить надлежит.
сразу скажут: тебе нельзя быть листок и жук.
надо взрослый мужик.
нет, я мудрый ящер, живущий среди пещер.
иногда я склоняюсь к спящему под плащом
и пою ему на ухо: мир бесконечно щедр.
ты теперь прощён.
***
нет, мой сын, надо мной не всегда шел снег, он не так и давно возник.
я был распорядитель нег, толкователь великих книг,
заклинатель вахтёрш и магистр ордена тунеядцев,
"кудри курса" единогласно и без интриг.
да, мой сын: когда я всё мог, я был добрый маг.
я смешил востроглазых дев, не берёг бумаг,
арию о том, как недуги лечит портвейн "массандра"
петь умел на целый универмаг.
мир как цирковая арена не исчезал, но меня исторг.
я узнал, что правят лишь торг и мена, что правят мена, вина и торг.
я старательно покупаю всё, о чем даже боялся грезить,
чувствуя злорадство, но не восторг.
да, мой сын, теперь вы юны и, вам кажется, короли:
всё, от остроумия до весны, вы на свете изобрели, -
ну а мы унылые сгустки скорби и беспокойства,
старые неудачники и врали.
и ты прав, и я буду глуп, если это значит, что мы враги,
только не суди никого, не лги и всегда отдавай долги,
только когда приведут в кабинет с портретом, предложат кресло,
разворачивайся,
беги.
***
господи мой, прохладный, простой, улыбчивый и сплошной
тяжело голове, полной шума, дребезга, всякой мерзости несмешной
протяни мне сложенные ладони да напои меня тишиной
я несу свою вахту, я отвоёвываю у хаоса крошечный вершок за вершком
говорю всем: смотрите, вы всемогущие (они тихо друг другу: "здорово, но с душком")
у меня шесть рейсов в неделю, господи, но к тебе я пришел пешком
рассказать ли, как я устал быть должным и как я меньше того, что наобещал
как я хохотал над мещанами, как стал лабухом у мещан
как я экономлю движения, уступая жилье сомнениям и вещам
ты был где-то поблизости, когда мы пели целой кухней, вся синь и пьянь,
дилана и высоцкого, все лады набекрень, что ни день, то всклянь,
ты гораздо дальше теперь, когда мы говорим о дхарме и бхакти-йоге, про инь и ян
потому что во сне одни психопаты грызут других, и ты просыпаешься от грызни
наблюдать, как тут месят, считают месяцы до начала большой резни
что я делаю здесь со своею сверхточной оптикой, отпусти меня, упраздни
я любил-то всего, может, трёх человек на свете, каждая скула как кетмень
и до них теперь не добраться ни поездом, ни паромом, ни сунув руку им за ремень:
безразличный металл, оргстекло, крепления, напыление и кремень
господи мой, господи, неизбывные допамин и серотонин
доживу, доумру ли когда до своих единственных именин
побреду ли когда через всю твою музыку, не закатывая штанин
через всю твою реку света, все твои звёздные лагеря,
где мои неживые братья меня приветствуют, ни полслова не говоря,
где узрю, наконец, воочию - ничего не бывает зря
где ты будешь стоять спиной (головокружение и джетлаг)
по тому, как рябью идет на тебе футболка, так, словно под ветром флаг
я немедленно догадаюсь, что ты ревешь, закусив кулак
***
вряд ли смерть говорит «не звони сюда больше» или там
из кабины пилота приветствует перед вылетом;
ждет в пустой операционной хирургом, вылитым
джесси спенсером; стоит ли затевать возню.
просит у тебя закурить на улице и подносит лицо к огню.
подает томограмму и результат анализов, как меню.
произносит безрадостно «подожди, я перезвоню».
и ты ждешь, когда перезвонит, до вечера.
до полуночи. до утра.
и под утро вдруг понимаешь, что да, пора.
моя смерть обитает во мне, поет из меня, как дженис, а
сама шлифует свои ухмылочки и движеньица;
у нее есть подружка, я жду, что они поженятся,
доиграются, нарожают себе смертят, -
каждый как пасхальный куличик свят, с головы до пят.
и я буду жить столько, сколько они того захотят.
моя смерть из тех, что кладет твою руку между ладоней
и шепчет «только не умирай».
и вот тут ты просто обязан сдохнуть – как трагикомик
и самурай.
***
пожилые рыбы лежат вдвоем,
наблюдают с открытым ртом,
как свинцовую реку в сердце моем
одевает тяжелым льдом
как земля черствеет как черный хлеб,
как все небо пустой квадрат
и как ветер делается свиреп
не встречая себе преград
и одна другой думает: "день за днем
тьма съедает нас не жуя.
бог уснул, и ночью блестит на нем
серебристая чешуя"
и другая думает: "мир охрип,
только, кажется, слышно мне,
как снаружи двое горячих рыб
все поют у себя на дне"
фонари, воздетые на столбы,
дышат чистым небытием.
мы лежим и дуем друг другу в лбы.
рыбам кажется, что поем.
***
давай как будто это не мы лежали сто лет как снятые жернова, давились гнилой водой и прогорклой кашей
знали на слух, чьи это шаги из тьмы, чье это бесправие, чьи права, что означает этот надсадный кашель
как будто мы чуем что-то кроме тюрьмы, за камерой два на два, но ждем и молчим пока что
как будто на нас утеряны ордера, или снят пропускной режим, и пустуют вышки,
как будто бы вот такая у нас игра, и мы вырвались и бежим, обдирая ладони, голени и лодыжки,
как б?6?
Читайте также: