Старинный сборник стихов пушкина как редкое издание
Обновлено: 25.12.2024
Заканчивается юбилейный Пушкинский год. Пусть это моё эссе об уникальном юбилейном Пушкинском сборнике, изданном к столетию великого Александра Пушкина в 1899 году, опубликованное на портале TEXTURA 17 июля 2019 г., (моя огромная благодарность Борису Кутенкову!), хранится и здесь, на моей странице.
«Если книга обязана появлением своим человеку, то человечество обязано процветанием своим книге».
Это человек смертен, а книга… Книги — прежде всего, интересные и редкие — переживают своих авторов, меняют владельцев, а вместе с ними — адреса. Они переезжают с улицы на улицу, из города в город, перекочёвывают из эпохи в эпоху и, совсем как люди, обзаводятся собственной биографией, которая живёт в рассказах их владельцев, в вещественных свидетельствах в виде экслибрисов, фамильных и библиотечных штампов, дарственных надписей…
Судьба книг-долгожителей, особенно таких, о какой мне хочется рассказать, связана с судьбами многих людей, и наложение этих судеб — неважно, были ли эти люди авторы, издатели, персонажи (да-да!), владельцы или случайно пересеклись с книгой — порождает захватывающую картину прошлого, настоящего и даже позволяет заглянуть в будущее. Детали этой картины часто покрыты тайной, но это и делает историю книги интересной. Стоит представить, чьи руки перелистывали эти страницы, а вдруг это был… и тут от предположений и игры фантазии начинает захватывать дух.
Передо мной на полке книжного шкафа — «Пушкинский сборник», изданный в 1899 году в память столетия дня рождения великого Александра Пушкина, то есть в этом, 2019-м году, книге исполнилось 120 лет.
…В детстве я очень любила подолгу рассматривать эту удивительную книгу, вдыхать её запах, гладить прохладный и немного шершавый коленкор обложки, перелистывать страницы и находить в тексте незнакомые буквы дореволюционного алфавита, всматриваться в лицо поэта на офорте работы В.В. Матэ, размещённом на фронтисписе перед титульным листом. Разумеется, этих мудрёных полиграфических терминов я в ту пору не знала, а когда узнала — не из литературных источников, а поработав в качестве переводчика на монтаже немецкого полиграфического оборудования в различных московских типографиях, — то с удовольствием приняла их, прежде всего, применительно к этой книге: полиграфическому шедевру и лексический приклад должен соответствовать! Позже, когда подросла, с интересом вчитывалась в тексты, время от времени призывая на помощь бабушку, которая помогала разобраться со многими непонятными местами. Было странно, например, почему в одном коротком слове «себе» присутствуют две разных буквы «е»: одна из нашего современного алфавита, а вторая — из старославянского, «;», почему вместо привычного «о» часто используется «а», почему отсутствует буква «ё»… Но, по сравнению с церковнославянским языком молитвенников, которые постоянно читала бабушка и куда из любопытства заглядывала и я, чтение «Пушкинского сборника» доставляло гораздо меньше проблем понимания. Было забавно видеть иное написание привычных слов: «досчечка» вместо «дощечка» вызывала улыбку, как и многочисленные архаизмы, встречавшиеся в книге, но они удивительным образом помогали оказаться в том прошлом, которым была наполнена книга, — незнакомом, далёком, но при этом живом, поскольку и там были судьбы, и там была своя эпоха…
В нашу семью, вернее, в дом моих бабушки и дедушки, живших в городе Кимры, что на Волге, эта книга попала в 1946 году, то есть из 120-летней своей истории более 70 лет она находится в нашей семье. В тот год их сын Николай Хованский — мой будущий отец — с отличием окончил школу и получил эту книгу в подарок. Теперь я уже не могу сказать доподлинно, кем конкретно был сделан этот подарок (а спросить, увы, давно не у кого), но, по рассказам бабушки, это был кто-то из учителей, у которого он был любимым учеником, или (память подсказывает и такой вариант) кто-то из библиотекарей школьной или городской библиотеки, где любил пропадать мой отец — постоянный и верный их посетитель, выросший на чтении книг и уже к тому времени имевший обширные энциклопедические знания. Почему этот человек, понимающий ценность столь редкой книги, решил передать её в руки школьника-выпускника, какова была причина такого бесценного доверия? Жаль, что это звено в цепочке владельцев книги мне не известно, забыто мною, и в который раз корю себя — нужно было записывать, расспрашивать подробнее, не надеяться на крепкую память, оказавшуюся на поверку дырявой… Дарственных надписей на книге нет, и мне понятно, почему: на антикварных книгах, которые ждёт долгая история жизни с, возможно, неоднократным дарением или передачей по наследству, а то и продажей, такого рода надписи делать не принято, и дарящий, видимо, знал это. Я могу только догадываться, что это был непростой человек, если у него в руках оказалась такая книга. Кимры исстари — город промышленников и купеческих династий, не таких уж и бедных и вполне образованных мещан, содержавших большие или малые домашние библиотеки, а Кимры 30-40-х годов XX века — ещё и пристанище репрессированных ссыльных — сюда, за 101-й километр, высылали из Москвы на жительство представителей инакомыслящей интеллигенции, которые находили себе работу в том числе и в школах. Пример тому — Михаил Бахтин, филолог, литературовед, культуролог, с 1937 по 1945 г. живший в Савёлово (ныне район Кимр) и преподававший там же в савёловской школе.
В чьём доме и как долго жила книга в Кимрах до 1946 года, остаётся для меня тайной, но книга содержит два свидетельства о звеньях в цепочке её странствий, предшествующих этому периоду. Один из них — штамп библиотеки-читальни имени В.О. Ключевского Рогожско-Симоновского (впоследствии Пролетарского) района г. Москвы, который мог быть проставлен в книге не ранее момента основания библиотеки в 1914 году и не позднее её переименования в 1918 году, когда библиотека перешла в ведение Отдела народного образования Рогожско-Симоновского района г. Москвы. Имени В.О. Ключевского библиотека была лишена в связи с тем, что Ключевский был признан буржуазным историком. В это же время библиотека переехала по новому адресу, и при переезде было утеряно более 1,5 тысяч книг — огромная часть библиотечного фонда. На этом, скорее всего, и закончился в революционном хаосе период пребывания книги в этой библиотеке. Я представляю себе это «взятие Зимнего» в миниатюре, суету и мельтешение функционеров в кожаных куртках, рабочих, спешно погружающих книги на грузовики и увозящих их в новое «светлое будущее»… Где были сгружены они, где безнадзорно хранились, так что стала возможной их утеря?…
Второй артефакт — фамильный штамп одного из владельцев книги с именем, скорее всего, Сергей (или Серафим?) и трудно читаемой фамилией (штамп выполнен в виде витиеватой надписи, сделанной от руки). Владел ли этот человек книгой до периода её нахождения в библиотеке им. Ключевского или после него, сказать трудно: такой вывод смогли бы сделать только специалисты, занимающиеся историей экслибрисов и именных книжных штампов.
Если сложить условно известное мне время жизни книги в дореволюционной библиотеке им. Ключевского и время её жизни в нашем роду, то получается примерно 80 лет, Выходит, что треть жизни книги — белое пятно, о котором и книга, увы, ничего сказать не сможет, хотя и помнит книжные полки, на которых стояла, интерьеры домов, лица и руки людей, читавших её, а также баулы и коробки, в которых совершала переезды на новое место…
Но зато книга может поведать историю своего появления на свет, и эта история не требует никакого домысливания, поскольку изложена в предисловии, написанном от редакции. Это весьма редкий случай подробного изложения идеи создания книги и её воплощения, представляющий интерес не только в отношении самой книги, но и с точки зрения того, что в наше время принято называть литературным процессом.
Вот текст предисловия с минимальными сокращениями (он приведен мной в современном правописании, но с сохранением пунктуации оригинала):
«Осенью, на обеде беллетристов, возникла мысль — издать ко дню столетия рождения Пушкина Сборник, посвящённый его имени, и весь доход с него передать на устройство в селе Михайловском, или близ Святогорского монастыря, благотворительного учреждения в память поэта. Мысль эта, поданная А.В. Амфитеатровым, на следующем обеде явилась уже близкой к осуществлению: было сообщено, что А.С. Суворин предлагает произвести бесплатно всю типографскую работу, — и из числа присутствующих закрытой баллотировкой было избрано три редактора: П.П. Гнедич;, Д.Л. Мордовцев и К.К. Случевский, кандидатами к ним — А.В. Амфитеатров и Н.Н. Каразин, а секретарём редакции В.М. Грибовский, которым и была поручена организация сборника. … редакция оповестила через газеты авторов, желающих принять участие в сборнике, — о том, куда и как присылать рукописи. Собираясь по мере надобности, редакция имела двадцать заседаний, для разбора массы поступившего на её усмотрение материала.
… Желая дать в Сборник безусловно хороший портрет Пушкина, редакция обратилась к известному офортисту — профессору гравирования В.В. Матэ с просьбой исполнить на меди крепкой водкой (l`eau forte) копию с портрета Кипренского. В.В. Матэ любезно согласился безвозмездно исполнить этот труд и блистательно выполнил задачу: приложенный портрет, по мнению знатоков, едва ли не лучшее изображение великого поэта.
Откликнулись на идею издания и другие лица: писчебумажная фабрика Варгуниных нашла возможность скинуть значительный процент с платы за бумагу, — а переплётчик г. Гаевский сделал крупную скидку с ценности за переплёты как веленевых, так и простых экземпляров, и бесплатно брошюровал всё издание. …. типография А.С. Суворина безвозмездно исполнила весь труд печатания большого тома в количестве 4400 экземпляров…
Когда часть Сборника была уже напечатана, собрание беллетристов на февральском обеде, в виду некоторых изменившихся обстоятельств, постановило — сбор со Сборника пожертвовать на памятник Пушкину в Петербурге».
Итак, двадцать заседаний! Интересно, сколько из них прошло за обедом (ужином), где обедали, что вкушали, чем запивали, как добирались к месту встречи: пешим ли ходом, на конке ли, которую несколькими годами позже потеснит электрический трамвай? Наверняка собирались и в издательстве газеты «Новое время» или ли же поблизости — в доме издателя Суворина, в «интеллектуальной проходной», как называли друзья и единомышленники Суворина его огромную домашнюю библиотеку, в которой книги лежали повсюду, кроме потолка. И видится Невский, и видится Литейный, и представляется где-то правее после Мариинской больницы Эртелев переулок — простите! — улица Чехова.
Чехова… Вот она, одна из скреп, отчасти проливающих свет на то, как формировался авторский состав книги! Антон Чехов поддерживал дружеские связи с редакцией «Нового времени» и её издателем А.С. Сувориным, часто останавливался у него в доме в Эртелевом переулке. Глупо было бы полагать, что в «Пушкинский сборник» мой любимый Чехов попал со своим небольшим рассказом «Происшествие», прочитав объявление в газете. Будь я на месте издателя и к тому же доброго приятеля, я отвела бы ему места гораздо больше! Но все ли авторы, чьи произведения вошли в сборник, были так же близки с его издателем и редакцией? Наверняка не все, наверняка кому-то просто повезло — узнать через знакомых, купить именно тот экземпляр газеты, в котором было объявление о приёме рукописей в сборник и иметь, что предложить в тему… Его величество Случай! С какой надеждой думает о нём каждый начинающий автор!
В книгу, насчитывающую 670 страниц, вошли произведения более восьмидесяти авторов, включая, естественно, и закопёрщиков — всех членов редакции «Пушкинского сборника»
«В отделе поэзии: К.Р., Аверкиева, Абаза, Allegro, Амфитеатрова, Афанасьвева, Бальмонта, князя Барятинского, Быкова, Величко, Вуича, г-жи Гиппиус, графа Голенищева-Кутузова, Дворжецкого, Ковалевского, Коринфского, Круглова, Лебедева, Лихачёва, Лохвицкой, Льдова, Мазуркевича, Мережковского, Минского, Михаловского, Михневича, Никифорова, Порфирова, Ремезова, Случевского, Соколова, Сологуба, Тихонова (Лугового), Трефолева, Фидлера, Фофанова, князя Цертелева, Черемисинова, Чюминой, Шуфа и Щепкиной-Куперник.
В отделе прозы: Авенариуса, Баранцевича, Билибина, Боборыкина, Будищева, Василевского, Веселовского, Вентцеля (Юрьина), князя Волконского, Герасимова, Гнедича, князя Голицына, Грибовского, Добротворского, Ельца, Загуляева, Кайгородова, Кульмана, Лейкина, Майкова, Маркова, Михайловского (Гарина), Мордовцева, Муравьева, Накко, Подвысоцкого, Познякова, Полевого, Потапенко, Потехина, М. Соловьёва, Северцова, Сысоева, Сыромятникова (Сигмы), Влад. Тихонова, Худековой, Ант. Чехова, Шабельской, Шарапова, Щегловой и Ясинского».
Приведённый список позволяет получить представление как минимум об интеллектуальных и литературных кругах Петербурга и Москвы рубежа столетий, близких к газете «Новое время», издателем которой и был А.С. Суворин, а также других газет, через которые могло быть дано объявление об участии в сборнике (к примеру, газеты «Правительственный вестник», главным редактором которой на тот момент был К.К. Случевский, член редакции «Пушкинского сборника»). А ведь приславших свои работы в редакцию могло быть и существенно больше — вспомним количество заседаний по разбору рукописей! И это, выходит, некий характеристический срез, по которому — разумеется, с определённым коэффициентом погрешности — можно судить о писательской активности, об уровне подготовленности авторов, о наличии и характере литературной среды, в которой вместе с приближением нового календарного века происходила своя перезагрузка и открывались горизонты Серебряного века.
Многие произведения, вошедшие в сборник, прежде всего в разделе прозы, так или иначе связаны с именем А.С. Пушкина: чаще всего поэт присутствует в них строками своих стихов. Например, Юлий Елец, публицист и корреспондент на театре войны, в качестве эпиграфа к интереснейшим путевым заметкам «На броненосце у берегов Крита» берёт строки Пушкина, и его рассказ о днях пребывания у берегов Крита по пути в Египет приобретает особенный романтический флёр:
Когда по синеве морей
Зефир скользит и тихо веет
В ветрила гордых кораблей
И челны на волнах лелеет,
Забот и дум слагая груз,
Тогда ленюсь я веселее
И забываю песни муз:
Мне моря сладкий шум милее.
Некоторые рассказы представляют собой аллюзии на произведения Пушкина (В. Тихонов «Крестьянка-барышня») и даже смелое развитие пушкинского сюжета. Так, в мистической истории В.А. Добротворского «У памятника Пушкина в Москве» имеет место типичный ремейк «Евгения Онегина» с похоронами мужа Татьяны, а затем и постаревшего франта Онегина, так и оставшегося одиноким, да ещё и рифма к трагедии «Каменный гость» присутствует: оживший памятник роняет слезу в конце рассказа.
Отдельного упоминания заслуживает и «Шутливая заметка» В.В. Билибина, в которой автор приводит смысловые нестыковки, допущенные Пушкиным в его романе «Евгений Онегин», например, по поводу фактического возраста Онегина, его внешности, образования, а также описывает, как изменились Петербург и нравы общества за время, прошедшее с момента написания «Евгения Онегина».
Есть в сборнике и воспоминания современников о Пушкине в рассказах третьих лиц, а также повествования биографического характера. Так, в повести Ольги Наппа «Дни молодости» подробно описывается кишинёвский период жизни Пушкина и вынашивание им замысла поэмы «Цыгане».
И ещё переводы стихов А.С. Пушкина: «Сказка о рыбаке и рыбке» в переводе Ф.Ф. Фидлера на немецкий язык, семь переводов на французский, выполненных князем В.В. Барятинским, и даже переводы на халдейский, выполненные при содействии полковника войска донского Андрея Ивановича Золотарёва и архимандрита Ильи для жителей закавказских деревушек, выходцев из Персии, бывших христиан-несторианцев (древних халдейцев), принявших православие! Как бы хотелось мне посмотреть на этих потенциальных читателей книги… Дошла ли она до них?
А ещё хотелось бы знать, сколько было изготовлено веленевых экземпляров из общего тиража (4400 книг) — кто те статусные лица, которым предназначались экземпляры из бумаги высшего качества? Один из таких экземпляров, вне всякого сомнения, остался в собственной библиотеке А.С. Суворина — богатейшей книжной коллекции, собиравшейся им в течение пятидесяти лет, до конца жизни. Наверняка этот персональный экземпляр снабжён и суперэкслибрисом Суворина — монограммой «А.С.», располагавшейся, как правило, в нижней части корешка книги…
Завершает книгу «Родословие А.С. Пушкина» — подробная родословная роспись, составленная Михаилом Муравьёвым и начинающаяся с Ростислава-Стефана Ратши, прибывшего «из немцев» в Новгород, тиуна князя Всеволода Ольговича, с указанием одной единственной даты из его биографии: 1146 г. — года, в который киевлянами был разграблен его двор. Это имя, значащееся в родословной под № 1 — и есть самая первая судьба из бесчисленного количества судеб, незримо связанных с книгой, самый ранний слой в напластованиях времени, которые она несёт в себе…
Но это в конце, а начинается книга письмом самого Александра Пушкина к Надежде Андреевне Дуровой (1936 г.) и примечанием к нему Л.Н. Майкова.
Именно Пушкин благодаря стечению обстоятельств, своему лёгкому и весёлому характеру и любви к розыгрышам помог Надежде Дуровой опубликовать её мемуарные записки «Кавалерист-девица. Происшествие в России». В одном из своих писем к Пушкину Н. Дурова высказала своё неудовольствие тем, что дело идёт слишком медленно, что переписка рукописи и согласования с цензурой слишком затянулись. Чего больше было в этой женщине — кавалеристской решительности или женской наивности, когда она писала Пушкину следующие строки (от мужского лица): «Думал ли я когда-нибудь, что буду говорить такую проповедь величайшему гению нашего времени, привыкшему принимать одну только дань похвалы и удивления? Видно, время чудес опять настало, Александр Сергеевич! Но как я начал писать в этом тоне, так и хочу закончить. Вы и друг ваш Плетнёв сказали мне, что книгопродавцы задерживают вырученные деньги. Этого я более всего на свете не люблю; это будет меня сердить и портить мою кровь. Чтоб избежать такого несчастия, я решительно отказываюсь от них. Нельзя ли печатать и продавать в императорской типографии? Там, я думаю, не задержат моих денег»? (Цитата из Примечаний Майкова к письму Пушкина). Невероятная дерзость, на мой взгляд, но кто не рискует, тот…. сами знаете, что!
По какому принципу было отобрано для «Пушкинского сборника» именно ответное письмо А.С. Пушкина, а не какое-то иное письмо или произведение великого поэта, сказать трудно. Возможно, в каких-нибудь литературных источниках и найдутся объяснения этого выбора, я же осмелюсь объяснить его лёгким и весёлым, в чём-то авантюрным характером членов редакции «Пушкинского сборника» и той характеристикой, какую А.В. Амфитеатров — один из членов редакции — дал своему другу и единомышленнику А.С. Суворину: «Он представлялся мне… типическим русским мечтателем. Ему лишь… везло необыкновенное счастье не только строить воздушные замки, очередные планы, которые вплывали в его капризную, ищущую, беспокойную фантазию, но и осуществлять их».
Такой осуществлённой дерзкой мечтой — не только редакции и издателя, но и авторов — и видится мне «Пушкинский сборник», выпущенный на памятник поэту к его столетию. А для потомков это ещё и неоценимая их услуга культурно-исторического характера, литературное свидетельство времени — редкое, рассредоточившееся сохранившимся остатком тиража по разным уголкам земли русской и планеты и время от времени всплывающее то здесь, то там. На этот раз — на книжной полке нашего дома, в этом моём рассказе.
Читайте также: