Почти год как я не принадлежу себе я разучился писать стихи и думать о стихах
Обновлено: 22.11.2024
В последние годы жизни Блок вёл большую литературную и общественную работу: в Государственной комиссии по изданию классиков, в Театральном отделе Наркомпроса, в Союзе деятелей художественной литературы, в издательстве "Всемирная литература", в Союзе поэтов. В апреле 1919 года был назначен председателем Режиссёрского управления Большого драматического театра (Петроград). Выступал с докладами, статьями, речами.
Жизнь в голодном Петербурге, обилие мешающих творчеству заседаний, начало НЭПа как спада "революционной волны" приводят к творческому кризису: после января 1918 года он почти не создаёт лирических стихотворений. 1920…1921 годы пронизаны настроениями глубокой депрессии, неразрешимым трагизмом мироощущения, переживанием острого разлада с действительностью.
Весной 1921 года Блок тяжело заболел. Постоянно возрастающий объём работы подорвал силы поэта. Начала накапливаться усталость – Блок описывал своё состояние того периода словами "меня выпили". Этим же, возможно, и объясняется творческое молчание поэта – он писал в частном письме в январе 1919 г.: "Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах…". Тяжёлые нагрузки в советских учреждениях и проживание в голодном и холодном революционном Петрограде окончательно расшатали здоровье поэта – у Блока возникли серьёзная сердечно-сосудистая болезнь, участились приступы астмы, появились психические расстройства. В довершение ко всем бедам зимой 1921 года у поэта началась цинга.
С.М. Алянский, единственный, кто кроме родных навещал больного поэта, пишет: "Александр Александрович перемогался всю вторую половину мая и почти весь июнь. Потом он слёг и пытался работать, сидя в постели. Болезнь затягивалась, и самочувствие неизменно ухудшалось. Однако Любовь Дмитриевна и все, кто заходил в эти дни на Офицерскую узнать о здоровье Блока, надеялись на выздоровление, никто не думал о грозном исходе болезни". Один только Александр Александрович чувствовал приближение конца и торопился сделать всё, что не успел сделать раньше.
Далее А.М. Алянский пишет: "…Спустя несколько дней Любовь Дмитриевна, открывая мне дверь, поспешно повернулась спиной. Я успел заметить заплаканные глаза. Она просила меня подождать, и, как всегда, я прошёл в маленькую комнату, бывшую раньше кабинетом Блока. Скоро Любовь Дмитриевна вернулась и сказала, что сегодня Саша очень нервничает, что она просит меня, если не спешу, посидеть: быть может, понадобится моя помощь сходить в аптеку. Но не прошло и десяти минут, вдруг слышу страшный крик Александра Александровича. Я выскочил в переднюю, откуда дверь вела в комнату больного. В этот момент дверь раскрылась, и Любовь Дмитриевна выбежала из комнаты с заплаканными глазами… Немного погодя я услышал, как Любовь Дмитриевна вернулась к больному… Пробыв там несколько минут, она вернулась ко мне и рассказала, что произошло. Она предложила Александру Александровичу принять какое-то лекарство, и тот отказался, она пыталась уговорить его. Тогда он с необыкновенной яростью схватил горсть склянок с лекарствами, которые стояли на столике, и швырнул их с силой о печку".
Через несколько дней А. Алянский был свидетелем того, как Блок отбирал и уничтожал некоторые свои записные книжки. Он делал это совершенно спокойно, и при этом был даже весел.
А вот как он описывает последнее свидание с поэтом: "Он пригласил меня сесть, спросил, как всегда, что у меня, как жена, что нового. Я начал что-то рассказывать и скоро заметил, что глаза Блока обращены к потолку, что он меня не слушает. Я прервал рассказ и спросил, как он себя чувствует и не нужно ли ему чего-нибудь.
- Нет, благодарю вас, болей у меня сейчас нет, вот только, знаете, слышать совсем перестал, будто громадная стена выросла. Я ничего уже не слышу, - повторил он, замолчал и, будто устав от сказанного, закрыл глаза.
Я понимал, что это не физическая глухота… Мне показалось, что я долго сижу. Александр Александрович тяжело дышит, лежит с закрытыми глазами, должно быть, задремал. Наконец, решаюсь, встаю, чтобы потихоньку выйти. Вдруг он услышал шорох, открыл глаза, как-то беспомощно улыбнулся и тихо сказал:
- Простите меня, милый Самуил Миронович, я очень устал.
Это были последние слова, которые я от него услышал. Больше я живого Блока не видел".
Другой современник поэта Георгий Иванов пишет, что врачи, лечившие Блока, "так и не могли определить, чем он собственно был болен. Сначала они пытались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий… Но всё-таки от чего он умер? "Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем". Эти слова сказанные Блоком на пушкинском вечере, незадолго до смерти, быть может, единственно правильный диагноз его болезни.
По свидетельству К. Чуковского "в начале июля стало казаться, что он поправляется…, числа с 25 наступило резкое ухудшение; думали его увезти за город, но доктор сказал, что он слишком слаб и переезда не выдержит. К началу августа он почти всё время был в забытьи, ночью бредил и кричал страшным криком, которого во всю жизнь не забыть…".
Весной 1921 г. Александр Блок вместе с Фёдором Сологубом просили выдать им выездные визы. Вопрос рассматривало Политбюро ЦК РКП (б). В выезде было отказано. Луначарский отмечал: "Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучили его". Ряд историков полагали, что В.И. Ленин и В.Р. Менжинский сыграли особо негативную роль в судьбе поэта, запретив больному выезд на лечение в санаторий в Финляндии, о чём, по ходатайству Максима Горького и Луначарского шла речь на заседании Политбюро ЦК РКП (б).
12 июля 1921 года. Выхлопотанное Л. Б. Каменевым и Луначарским на последующем заседании Политбюро разрешение на выезд от 23 июля 1919 года запоздало и уже не смогло спасти поэта. Наблюдавший поэта врач А.Г. Пекелис писал в истории болезни: "… Процесс роковым образом шёл к концу. Отёки медленно, но стойко росли, увеличивалась общая слабость, всё заметнее и резче проявлялась ненормальность в сфере психики, главным образом в смысле угнетения… Все предпринимавшиеся меры лечебного характера не достигали цели, а в последнее время больной стал отказываться от приёма лекарств, терял аппетит, быстро худел, заметно таял и угасал и при всё нарастающих явлениях сердечной слабости тихо скончался".
Болезнь всё больше одолевала его, и 7 августа 1921 года поэт умер в своей Петроградской квартире.
За несколько дней до смерти по Петербургу прошёл слух, будто поэт сошёл с ума. Действительно, накануне смерти Блок долго бредил, одержимый единственной мыслью: все ли экземпляры "Двенадцати" уничтожены. Однако поэт умер в полном сознании, что опровергает слухи о его помешательстве. Перед смертью, после получения отрицательного ответа на запрос о выезде на лечение за границу (от 12 июля), поэт сознательно уничтожил свои записи, отказывался от приёма пищи и лекарств. В некрологах и посмертных воспоминаниях постоянно повторялись его слова из посвященной Пушкину речи об "отсутствии воздуха", убивающем поэтов.
На похороны поэта на Смоленское кладбище собралось около полутора тысяч человек – огромная толпа для голодающего Петрограда 1921 года. Это были странные похороны – молча, без оркестра, открытый гроб с телом поэта шесть километров несли на руках. Отпевание было совершено в церкви Воскресения Христова. Его похоронили без речей, рядом с дедом и бабушкой – Андреем Николаевичем и Елизаветой Григорьевной Бекетовыми, и поставили высокий белый крест. Блоку хотелось, чтобы могила была простой, усеянной клевером. Позднее прах Блока был перезахоронен на Волковском кладбище.
ТАЙНА МОГИЛЫ А. БЛОКА
Поэту, не имевшему покоя при жизни, не суждено было успокоиться и после смерти. Во время блокады с захоронения исчез крест, развалилась деревянная скамейка, провалился холм. "На могиле Блока мы застали почти ровное место с едва взрыхленным земляным холмиком, украшенным осенними ветками и опавшими листьями. Между листьями виднелась воткнутая в землю узкая железка с грубо написанной надписью "Блок"", - писал основатель музея-некрополя Н. В. Успенский.
К 20-й годовщине смерти Блока по инициативе Союза писателей прах поэта решили перенести на Литераторские мостки. Помешала война. Планы удалось претворить в жизнь только после снятия блокады. И тут, по версии журналиста Александра Невзорова, произошёл неприятный казус. Якобы не успели привезти гроб, и останки поэта завернули в обычный ватник, на котором химическим карандашом надписали: "БЛОК". А когда нужный ящик подвезли, праха на месте не оказалось. Будто бы пришлось хоронить пустой ватник, который к тому моменту уже успел стать обновкой кладбищенского сторожа.
ХОЛМИК С КРЕСТОМ
Однако историки уверены, что это не более чем легенда. Тем не менее, странности при перезахоронении Блока всё-таки были. Это подтвердил академик Дмитрий Лихачёв в интервью, которое было опубликовано в 1994 году: "Перезахоранивали Блока в 1944 году. При этом событии присутствовал Дмитрий Евгеньевич Максимов. И ведь перезахоронили только череп Блока. Дмитрий Евгеньевич нёс череп Блока, потому что остальным, очевидно, было противно его нести, они боялись, а он не боялся. Он нёс череп Блока в платке и по дороге пальцем из глазниц выковыривал землю. Ему показалось, что так будет лучше. И тогда его остановили и сказали: "Вы выковыриваете прах Блока. Это нельзя делать". (У него есть воспоминания об этом перезахоронении). И "могила Александра Блока" – это чужая могила, какого-то барона (я забыл его фамилию). В эту чужую гробницу, в этот чужой склеп и поместили череп Блока. Один череп. Всё остальное осталось там, на Смоленском кладбище, рядом с матерью, и было сровнено с землей".
Действительно, простой деревянный белый крест, поставленный на могиле Блока в 1921 году, обветшал. На просьбы общественности позаботиться о месте упокоения великого поэта трест "Похоронное дело" в сентябре 1937 года установил типовую бетонную раковинку. Вид её был так безобразен, что вдова поэта Любовь Менделеева-Блок настояла на возвращении могиле прежнего вида: холмик с деревянным крестом. Любовь Дмитриевна скончалась в 1939 году, и её похоронили в лютеранской части Смоленского кладбища. Тогдашнее начальство не сочло возможным похоронить её на Литераторских мостках рядом с отцом, а на Смоленском кладбище к этому времени захоронения были запрещены.
Читайте также: