Павел васильев стихи о сталине
Обновлено: 02.07.2024
Пора мне бросить труд неблагодарный.
Я, полоненный, схваченный, мальчишкой
Стал здесь учен и к камню привыкал.
Барышникам я приносил удачу.
Здесь горожанки эти узкогруды,
Им нравится, что я скуласт и желт.
В тростинку дуть и ударять по струнам?
Скудельное мне тяжко ремесло.
Нет, я окреп, чтоб стать каменотесом,
Искусником и мастером вдвойне.
Еще хочу я превзойти себя,
Чтоб в камне снова просыпались души,
Которые кричали в нем тогда,
Когда я был и свеж и простодушен.
И, может быть, я берег отыщу,
Где привыкал к веселью и разгулу,
Где первый раз увидел облака.
Тогда сурово я, каменотес,
Отцу могильный вытешу подарок:
Коня, копытом вставшего на бочку,
С могучей шеей, глазом наливным.
Но кто владеет этою рукой,
Кто приказал мне жизнь увековечить
Прекраснейшую, выспренною, мной
Не виданной, наверно, никогда?
Ты тяжела, судьба каменотеса.
Нравится Показать список оценивших
И имя твое, словно старая песня.
Нравится Показать список оценивших
Я помню Есенина в Санкт-Петербурге,
Внезапно поднявшегося над Невой,
Как сон, как виденье, как дикая вьюга,
Зелёной листвой и льняной головой.
Я помню осеннего Владивостока
Пропахший неистовым морем вокзал
И Павла Васильева с болью жестокой,
В ещё не закрытых навеки глазах…
Рюрик Ивнев, март 1965 года
Для современников его талант был очевиден. Приведённые выше строки Рюрика Ивнева — далеко не единственные, в которых этот патриарх русской поэзии сравнивал Павла Васильева с Сергеем Есениным, своим близким другом. Алексей Толстой отозвался о нём, как о советском Пушкине. Анатолий Луначарский считал его восходящим светилом новой русской поэзии. Владимир Солоухин ставил его имя сразу вслед за именами Пушкина, Лермонтова, Блока и Есенина. А Борис Пастернак в 1956 году написал о нём такие слова:
В начале тридцатых годов Павел Васильев производил на меня впечатление приблизительно того же порядка, как в своё время, раньше, при первом знакомстве с ними, Есенин и Маяковский. Он был сравним с ними, в особенности с Есениным, творческой выразительностью и силой своего дара и безмерно много обещал, потому что, в отличие от трагической взвинченности, внутренне укоротившей жизнь последних, с холодным спокойствием владел и распоряжался своими бурными задатками. У него было то яркое, стремительное и счастливое воображение, без которого не бывает большой поэзии и примеров которого в такой мере я уже больше не встречал ни у кого за все истекшие после его смерти годы…
Нравится Показать список оценивших
Как тень купальщицы - длина твоя.
Как тень купальщицы - длина твоя.
Как пастуший аркан - длина твоя.
Как взгляд влюбленного - длина твоя.
В этом вполне уверен я.
Пламени от костра длиннее ты.
Молнии летней длиннее ты.
Дыма от пальбы длиннее ты.
Плечи твои широки, круты.
Но короче
свиданья в тюрьме,
Но короче
удара во тьме -
Будто перепел
в лапах орла,
Наша дружба
с тобой
умерла.
Пусть же крик мой перепелиный,
Когда ты танцуешь, мой друг,
Цепляется за твою пелерину, -
Охрипший в одиночестве длинном,
Хрящами преданных рук.
18 ноября 1934
Москва
Поэзия Васильева оказала заметное влияние на других поэтов.
С его неистовым, жизненным, неукротимо неутолимым, охваченным пламенем высокой гражданственной страсти талантом он не прошёл бесследно ни для читателей, ни для поэтов. Его народная почва, его из-под корней древа народной жизни истоки, обогащённые недюжинным талантом, даже будучи под спудом временной неизвестности, оплодотворяли советскую поэзию верным опытом советского в полном смысле этого слова поэта. И то, что не до конца получилось, скажем, у Васильева, когда он пытался создать песню-поэму, закончено, осуществлено Прокофьевым в его «Песне о России». И в таких поэтах, как Сергей Поделков, Василий Фёдоров и Борис Ручьёв, разве не чувствуется, особенно в более раннем периоде их развития, если не школа, то воздействие Васильевского таланта. Я не говорю уже о более молодых, скажем, о Цыбине, «Родительская степь» которого не намекает, а имеет прямой отправительный адрес из эпической лирики Павла Васильева.
Вот отрывок (концовка) из известного стихотворения «Стихи в честь Натальи», которое датировано маем того же самого 1934 года и которое поэт написал под впечатлением от своего очередного (и, разумеется, очень сильного) увлечения, на этот раз — Натальей Кончаловской, внучкой художника Василия Сурикова:
Читайте также: