О чем писал бродский в своих стихах
Обновлено: 17.05.2024
Ну что ж, видимо, пришло время и моего первого поста. Неразумно обмолвился в комментариях по поводу того, что, мол, есть соображения о природе феномена Бродского — и нате, пожалуйста, два подписчика. Если вдруг @4ydoIIec среди тех двоих нет, то призываю, вы же спрашивали.
Двадцать лет назад, 28 января 1996 года, не стало Иосифа Бродского. Он жил в сверхскоростном двадцатом веке, летал на самолётах, разговаривал по мобильному телефону, а умер — и сразу стал живым классиком. Хочется сказать — античным.
А заключается феномен Бродского вот в чём.
Отчасти он есть следствие биографии, ведь Бродский — наш единственный крупный эмигрант-поэт. Эмигрантов в ХХ веке Россия поставила миру множество, но практически все они относились к другим цехам. Было много критиков, переводчиков, публицистов, биографов и иных околотворческих специальностей (объясняется это, думаю, тем, что мера интеллигентности, в отечественном случае приводящая к оппозиционности, в среднем выше меры таланта). Были изобретатели — Сикорский, Зворыкин, Прокудин-Горский. Были танцоры — Годунов, Барышников. Были актёры — Видов, Сичкин, Крамаров. Литераторов было больше остальных, но практически все — прозаики: Солженицын, Довлатов, Некрасов, Синявский, Набоков, Бунин. Были поэты, как, например, последние два, но поэзия в их жизни не занимала главенствующую роль, да и основной её корпус относится к доэмиграционному периоду.
Дело в том, что поэзия куда более национальна по своей сути, чем все остальные сферы человеческой деятельности и искусства в частности, поскольку завязана на языке. Она становится отображением этого языка, смесью его мелодики, выраженной через форму, с национальной культурой в момент времени, выраженной через содержание. Поэтому, собственно, переводить стихи затруднительно.
Поэт — это человек, очень сильно привязанный к родной стране. Эмиграция для них, как правило, заканчивалась плохо. Уехал Галич, скажем. Но за рубежом он себя не нашёл.
Говоря, что Бродский — единственный эмигрант-поэт, нужно добавить: оставшийся в живых и продолживший писать.
С поэтом, перемещающимся в другую языковую среду, не могут не произойти определённые изменения. С писателем, кстати, могут — такова особенность формата. Прозой можно писать что угодно; ты сам выбираешь слова, синтаксис, сюжет — ты можешь покрыться налётом другой культуры, но не стать её частью, если не захочешь. Набоков вот стал американским писателем, а Бунин французским — нет.
Но от поэта эти изменения не очень зависят, потому что в поэзии, в отличие от прозы, дело не во владении языком, а в том, какие слова этот язык тебе предлагает.
Поспорить с этим сложно.
Но не менее сложно назвать Бродского великим русским поэтом, чем в последнее время многие грешат. Проблем с первым прилагательным нет. Есть со вторым. Поэзия Бродского, какой бы прекрасной она ни была, вываливается из русского контекста. Дело не столько в словах и грамматике, сколько в духе и междустрочиях.
Захолустная бухта; каких-нибудь двадцать мачт.
Сушатся сети — родственницы простыней.
Закат; старики в кафе смотрят футбольный матч.
Синий залив пытается стать синей.
Чайка когтит горизонт, пока он не затвердел.
После восьми набережная пуста.
Синева вторгается в тот предел,
За которым вспыхивает звезда.
Это читается как переводная английская поэзия. Или стихи английского поэта, знающего русский язык.
Русской души за этими стихами не стоит. Это не из мира литературного анализа, это нечто, считываемое мгновенно. Доказать это невозможно, вы можете лишь согласиться или не согласиться.
Эти стихи никогда не приходят, когда в тебе звенит боль национальная. Но они придут, когда потребуется общечеловеческое.
Феномен Бродского вот в чём: он поэт-космополит. Что в принципе нонсенс.
Подозреваю, что многих литературоведов сбивали с толку многочисленные признания в любви к России и русской культуре, твёрдая уверенность в принадлежности к ним. Но тут нет большого противоречия: отечественную культуру Бродский любил, но не имел возможности к ней относиться. Для него был открыт весь мир, кроме родины. Такое положение, вкупе с обширными путешествиями, со временем стёрли его национальную идентичность, не дав новой взамен.
И дело здесь не только в эмиграции. Процесс изолирования начался ещё в России. Это, подозреваю, Бродского и спасло: он вырывал себя из контекста самостоятельно, и потому грубая и быстрая высылка не подорвала его, а лишь завершила обособление.
Популярность его, как и популярность Печорина, думаю, этим и объясняется, этой его холодностью, а также желанием людей проецировать на себя красивые биографии. Одинокий непонятый гений, да ещё и отчасти мизантроп, да ещё и интеллектуал. Чем не образец для подражания?
Бродскому с самого начала было трудно найти себя. Защитой от абсурдности советской системы стал не алкоголь, а философский взгляд на мир, возвышение над реальностью (за что и был судим — ничего действительно антисоветского в его стихах не было). За рубежом этот процесс логически завершился.
Не знаю, хотел ли он этого сам. Судя по настойчивому причислению себя к русской культуре — вряд ли. Это была его индивидуальная защита, в итоге его спасшая.
Но поэзия, как я писал в начале статьи, от поэта мало зависит. А национальная идентичность тесно связана с географией.
И здесь произошла другая интересная штука: вырванный из русской культуры и не нашедший себя как поэта в культуре американской, Бродский ощутил почву под ногами на другой земле, истинно подходящей для него — пилигрима-скитальца, интеллектуала, классика.
А кто-нибудь пробовал вообще переводить Бродского на латынь? По-моему, он зазвучит там более чем органично.
И здесь можно только гадать, что врождённое, а что привнесённое. Он был далеко не единственным, кто не был доволен советской системой, но только он выбрал такой христианский путь борьбы — уход в себя и возвышение над мирским. С одной стороны, этот уход доброволен. С другой — он есть реакция защиты.
Стихи Бродского полны ностальгии по давно ушедшему — в современном мире ему было очевидно тесно. В Италии, полной мраморных колоннад и античных скульптур, он и нашёл вечный приют.
Поэтому-то его стихи и не отдают ни русской, ни английской поэзией, а автопереводы с одного языка на другой показали их взаимозаменяемость. И заодно обогатили обе традиции, добавив в английскую — отечественный хаос смысла и строгость формы, а в русскую — строго говоря, наоборот: упорядоченный и уплотнённый смысл — с одной стороны — и отсутствие рифм, редкую прежде свободную форму и анжамбеман [2] в непредсказуемых местах — с другой. Да, русскую поэзию, как родную, он любил гораздо больше, но принадлежать к ней уже не мог.
Зато, как и похожий на него в этом смысле Набоков, мог её преподавать, поскольку разбирался в ней прекрасно.
. естественно, что стремиться
к сходству с вещами не следует. С другой стороны, когда
вы больны, необязательно выздоравливать
и нервничать, как вы выглядите. Вот что знают
люди после пятидесяти. Вот почему они
порой, глядя в зеркало, смешивают эстетику с метафизикой.
Но она не объясняет всего предыдущего. Не объясняет, почему заголовок другого его стихотворения гласит: империя — страна для дураков. А письма римскому другу добавляют: если выпало в ней родиться, лучше жить в глухой провинции у моря. Бродский не тянет на главного поэта империи не потому даже, что он был слишком возвышен над окружающим, сколько потому, что стихи его, как я уже говорил выше, на русские не похожи.
Отмахнуться не получается ни от того, ни от другого.
Остаётся синтез двух противоположностей.
Синтез даёт критику мира со стороны римского старца, много повидавшего. Он может выразить сопереживание Риму, хоть первому, хоть третьему, но в целом он осознаёт условность политических дрязг и войн.
Он — имперец в прошлом, причём не в ленинградских шестидесятых, а в двух тысячах лет назад.
И тема смерти, осмысленная им не столько как поэтом, сколько как философом, гораздо более важна для него, и значит — для нас, если мы хотим понять его поэзию.
На фоне этой темы любые лязганья железом меркнут, и стихи становятся холодными — имяреку, тебе, от меня, анонима.
И при этом этот же холодный человек страстно, на протяжении пары десятков лет, любил одну и ту же женщину, оставив целый цикл сильнейших стихов о любви.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
Читайте также: