Новелла матвеева стихи сухие кусты
Обновлено: 17.05.2024
Завидую далеким временам,
Когда сонет мешал болтать поэтам.
А почему бы, думаю, и нам
Язык не укорачивать сонетом?
Нужна узда горячим скакунам,
Обложка – книгам, рама – всем портретам,
Плотина – разогнавшимся волнам,
Сонет – разговорившимся поэтам.
И если он врасплох мою строку обрубит –
Я не поэт. А он поэтов любит.
Не сам сонет состарился и умер,
А давняя сонетная пора.
Древесный сок извечно будет юным,
Хотя веков крепка на нём кора.
Застыла ода идолом чугунным.
Слегла элегия, чей плач как из ведра,
И только лишь сонет ещё щекочет струны,
Ещё качается на кончике пера.
Он жил давно. Но это не причина
Вновь не ожить для новых, лучших тем:
Его конец не смерть. Конец не есть кончина.
Смотря что кончено, кто кончил и зачем.
Заглянешь туда – и пронижет озноб,
Сейчас же упустишь мечту.
И только придумав морской телескоп,
Увидишь морскую звезду.
Там слабые блёстки, глухие струи.
Там водорослей леса,
Там тёмные рыбки таращат свои
Оранжевые глаза.
Бренчит лесной источник
В душистом забытьи,
Покуда не источит
Все камешки свои.
Потупилась фиалка
У бархатных корней…
А мне совсем не жалко
Истёртых в пыль камней.
Он умер в Голландии, холодом моря повитой.
Оборванный бог, нищий гений.
Он умер и дивную тайну унес нераскрытой.
Он был королем светотени.
Бессмертную кисть, точно жезл королевский, держал он
Над царством мечты негасимой
Той самой рукою, что старческой дрожью дрожала,
Когда подаянья просил он.
Закутанный в тряпки, бродил он окраиной смутной
У двориков заиндевелых.
Ладонь исполина он лодочкой складывал утлой
И зябко подсчитывал мелочь.
. Пылится палитра… Паук на рембрандтовой раме
В кругу паутины распластан…
На кладбище нищих в старинном седом Амстердаме
Лежит император контрастов.
И юный художник, взволнованный звонкой молвою,
И старый прославленный гений
На кладбище нищих с поникшей придут головою
Почтить короля светотени.
Любил он природу: сносил ее козни, насмешки,
Трясину месил и укусы прощал комарам.
Пил чай с муравьями
И с острым дождем вперемешку,
Давился туманом
И кланялся мокрым грибам.
По-прежнему ветер пройдет по дорогам весною
И в глину проталин тревожно
Просыплются иглы сосны.
Но больше не выйдет он с книжкой своей записною –
Разносчик мечты и седой проповедник весны.
Отстала ягода от кисти винограда,
Висит на кончике –
Всех меньше и темней.
Но здесь её выбрасывать не надо:
Наоборот,
Цена картины – в ней.
Вы объяснили музыку словами.
Но, видно, ей не надобны слова –
Не то она, соперничая с нами,
Словами изъяснялась бы сама.
И никогда (для точности в науке)
Не тратила бы времени на звуки.
Едва лишь солнышко прервало
Свои заботы о тепле,
Зима весну нарисовала
Стеклянным пальцем на стекле.
Едва цветы остеклен ели –
Сейчас же стёкла расцвели.
Но бледен оттиск повители,
И хвощ оторван от земли.
И призрак-мох подсинен небом,
И лотос холоден, как нож,
От орхидеи веет снегом.
От вида пальмы – в сердце дрожь.
Точь-в-точь – поэзия иная.
Где блеск мороза, звон стекла,
Где всё – и больше…
Не считая
Обыкновенного стекла.
– Как сложилась песня у меня? –
вы спросили.
Что же вам сказать?
Я сама стараюсь у огня
По частям снежинку разобрать.
(Из прошлого Чукотки)
Идет пурга слепыми облаками
В безлюдные и людные места.
Заносит снег лукавые капканы;
Рука ловца ласкает мех песца.
С улыбкою ловец переливает
Царька зверьков с ладони на ладонь,
С него снежинки бережно сдувает,
Как будто дует в бархатный огонь.
Торгуют очукоченные денди
В седой избе у крепкого стола.
Сквозь рев пурги чудовищные деньги
Звонят им в уши, как колокола.
Торгуют денди,
Взвешивают,
Курят,
Из поднятых глядят воротников.
Табачный дым
Большой звериной шкурой
Ползет по шкуркам дымчатых зверьков.
Дверь настежь –
И, в мехах до подбородка,
Вошел бесшумный северный герой.
Охотник, воплощенная Чукотка,
Повитая легендой и пургой.
Его добыча искрится роскошно,
Как бы в налете дымного стекла,
Но из-под меха смотрит он тревожно,
Испуганно,
Как белка из дупла.
Но вот глаза
С прицелом револьвера
В глаза пришельца глянули в упор:
"Купи ружье. Но чур – за меру мера.
Дороже денег честный уговор".
История выводит без помарки,
Как торговали "честные" купцы:
Во всю длину ружья
Известной марки
Ложатся в ряд чукотские песцы.
Когда зверьков лощеная полоска
Длину ружья отмерила длиной,
Сказал торговец весело и жестко:
"Песцы мои, зато винчестер – твой.
И шкуродер подмигивает шкуркам,
Что на полу положены рядком.
И потчует охотника окурком
И крестит (по-английски) дураком.
Охотник-чукча топчется на месте:
Его смутил американский смех.
И смотрит он с тревогой на винчестер
И с робким сожалением – на мех.
Ушел, но оглянулся напряженно
Охотник на торговца из дверей,
И был тот взор под мехом капюшона
Оленьего копыта тяжелей.
И в ритме румбы,
Только что ограбя,
Рука с кольцом от Мери дорогой
Похожа на танцующего краба,
На краба с окольцованной ногой.
Читайте также: