Набоков стихи из романа дар

Обновлено: 24.12.2024

В «Новом издательстве» вышел грандиозный комментарий Александра Долинина к ключевому русскому тексту Владимира Набокова — роману «Дар». Мы поздравляем Александра Алексеевича и публикуем отрывок из долгожданной премьеры

Эта книга — впечатляющий результат многолет­них штудий одного из лучших знатоков набо­ковского творчества, благодаря которому чтение и перечиты­вание «Дара» приобрело новую глубину.

Теперь, держа в руках комментарий, заинте­ресованный и внимательный читатель (а именно ему и предназна­чен этот труд) найдет разгадки слож­ных набоковских шарад, разъ­яс­­не­ние литературных ассоциаций и злобо­днев­ных аллюзий, воочию увидит филигран­ную работу Набоко­ва с многочислен­ными источниками, последовательно обнаруженными Долининым, и — что не ме­нее важно — сможет восстано­вить тот объемный и сложный исторический и культурный контекст годов, в котором создавался роман.

Мы почти наугад выбрали несколько фрагмен­тов из нового комментария, поясняющих разного рода «темные места» «Дара». Не столь важно, кто создал эти загадки — всеведущий хитроумный автор или давно ушедшая эпоха, — важно то, что их разъяснение позволяет преодолеть непонимание, то есть приблизиться к тексту Набокова и увидеть за ним скрытые, но важ­ные смыслы.

© «Новое издательство»

Почему в самом начале романа Федор Годунов-Чердынцев обращает внимание на выгружаемый из фургона зеркальный шкаф?

«Переходя на угол в аптекарскую, он невольно повернул голову (блеснуло рикошетом с виска) и увидел — с той быстрой улыбкой, которой мы приветствуем радугу или розу, — как теперь из фургона выгружали параллелепипед белого ослепительного неба, зеркальный шкаф, по которому, как по экрану, прошло безупречно-ясное отражение ветвей, скользя и качаясь не , а с человеческим колеба­нием, обусловленным природой тех, кто нес это небо, эти ветви, этот скользящий фасад».

Глава первая

Ср. стихотворение Набокова «Зеркало» из сборника «Горний путь»:

Ясное, гладкое зеркало, утром, по улице длинной,
будто святыню везли, туча белелась на миг
в синем глубоком стекле, и по сини порою мелькала
ласточка черной стрелой… Было так чисто оно,
так чисто, что самые звуки, казалось, могли отразиться.
Мимо меня провезли этот осколок живой
вешнего неба, и там, на изгибе улицы дальнем,
солнце нырнуло в него: видел я огненный всплеск.

О, мое сердце прозрачное, так ведь и ты отражало
в дивные давние дни солнце, и тучи, и птиц!
Зеркало ныне висит в сенях гостиницы пестрой;
люди проходят, спешат, смотрятся мельком в него  Набоков : I, 553. .

Как и в стихотворении, образ движущегося зеркала, поднятого высоко над зем­лей и ясно отра­жающего небо, носит характер развернутого автометаописа­тель­ного тропа. Набоков усложняет и динами­зирует тради­ционное сравнение рома­на с зеркалом Ср., например, декларацию Сологуба в пре­дисловии ко второму изданию «Мелкого беса»: «Этот роман — зеркало, сделанное искусно. Я шлифовал его долго, работая над ним усердно. Ровна поверхность моего зер­кала, и чист его состав. Многократно изме­ренное и тщательно проверенное, оно не имеет никакой кривизны. Уродливое и прекрасное отражаются в нем одинаково точно» (Сологуб : VI, VIII). , которое он пароди­ро­вал в «Защите Лужина», где оно вложено в уста изъясняющегося пошлыми клише психиатра-фрейдиста Набоков : II, 408. .

Соединяя мотив зеркала с мотивом движения, Набоков, как показал Леонид Ливак Stendhal 1973: 74; Livak 2003: 173. , отталки­вается от афоризма, который приведен в качестве эпиграфа к главе XIII первой части «Красного и черного» Стендаля и приписан фран­цузскому писателю XVII века аббату Сезару Вишару де : «Un roman, c’est un miroir qu’on promène le long d’un chemin» «Роман — это зеркало, которое несут (про­носят, ведут на прогулку) по дороге». . <…> Набоков, как кажется, полемизирует с этой декларацией реализма, перенося ударение с объекта отражения на ати­пичные свойства движущегося отра­жателя: его необычный поворот Cр. в четвертой главе «Дара»: «…всякое под­линно новое веяние есть… сдвиг, смещающий зеркало». , особый ритм колебаний, обуслов­ленный индиви­дуальностью «но­сителей», обращенность к невиди­мому источнику света, чьи лучи зеркало «пере­сылает» герою.

Зачем в обувном магазине, где покупает ботинки Федор, стоит рентгеновский аппарат?

«Молодая женщина в черном платье… в восьмой раз села у его ног, боком на табуретку, проворно вынула из шелестнувшей внутренности картонки узкий башмак… и затем, достав из лона рожок, обратилась к большой, застенчивой, плохо заштопанной ноге Федора Константи­новича. <…> „Конечно, если хотите, можно подложить косок под пятку. Но они — как раз, убедитесь сами!“ И она повела его к рентгеноскопу, показала, куда поставить ногу. Взглянув в оконце вниз, он увидел на светлом фоне свои собственные, темные, аккуратно-раздельно лежавшие суставчики».

Глава первая

Реклама обувного магазина. США, 1922 год University of Wisconsin-Milwaukee Libraries

В 1920-е годы применение рентгеноскопов (другие названия — педоскоп, флюороскоп) в обувных магазинах было модным новшеством и считалось знаком техни­ческого прогресса, «американизации» быта. Подобную сцену покупки обуви в Берлине описал Эренбург в очерках о Германии:

«Не подозревая всей зловещести места, я запросто померил ботинки: хорошо, по ноге, беру. Не было! Продавщица, бесстрастно улыбаясь, заявила:
— Теперь, пожалуйста, к аппарату.
Нажата кнопка, вспыхнули лампочки, мою бедную ногу подвергают рентгеноскопии: нужно, мол, проверить, действительно ли ботинки по ноге. Гениальное приспособление! Я, правда, не верю в его практическую необходимость, зато я согласен признать всю его глубо­кую традиционность: это фантастика из новелл Гофмана, и Курфюр­стен­дам отныне тесно связан с туманами Брокена или даже со средне­вековым фонарем, хранящимся в каждом приличном музее».

Илья Эренбург. Собрание сочинений, годы

О рентгеноскопе как символе американского «комфорта и удобства» также писала Инбер в путевых очерках Инбер 1929: 47. .

Какой таинственной «румяной жидкостью» пользовалась первая возлюбленная Федора вместо помады?

«Была она худенькая, с высоко причесанными каштановыми волосами, веселым взглядом больших черных глаз, ямочками на бледных щеках и нежным ртом, который она подкрашивала из флакона с румяной, душистой жидкостью, прикладывая стеклянную пробку к губам».

Глава третья

Возлюбленная Федора вместо помады поль­зовалась душистым «Экстрактом розы для губ» («Extrait de roses pour les lèvres»), который французская косме­тическая фирма Guerlain выпускала с 1853 по 1925 год. Он продавался в стек­лянных флаконах с притертой пробкой, которые в годы выглядели так:

Мог ли быть реальный прототип у колоритной картины художника Романова «Футболист» и как сам Набоков относился к футболу?

«Поговорили о Романове. О его картинах. <…> Вы знаете его „Фут­болиста“? Вот как раз журнал с репродукцией. Потное, бледное, напряженно-оскаленное лицо игрока во весь рост, собирающегося со страшной силой шутовать по голу Шутовать по голу (устар.) — калька с англий­ского «shoot at goal» — то же, что «бить по воротам» в современном спортивном языке. . Растрепанные рыжие волосы, пятно грязи на виске, натянутые мускулы голой шеи. Мятая, промокшая фиолетовая фуфайка, местами обтягивая стан, низко находит на за­брыз­ганные трусики… <…> Но главное, конечно, — ноги: блестящая белая ляжка, огромное израненное колено, толстые, темные буцы, распухшие от грязи, бесформенные, а отмеченные необыкновенно точной и изящной силой; чулок сполз на яростной кривой икре, нога ступней влипла в жирную землю, другая собирается ударить — и как ударить! — по черному, ужасному мячу, — и все это на темно-сером фоне, насыщенном дождем и снегом. Глядящий на эту картину уже слышал свист кожаного снаряда, уже видел отчаянный бросок вратаря».

Глава третья

Футбол — относительно новая забава — в годы был популярной темой изобразительного искусства, особенно в коммунисти­ческом СССР и фашистской Италии. Однако лучшие советские футболь­ные картины этого времени (А. А. Дейнека, Ю. И. Пименов, П. В. Кузнецов и др.) нисколько не похожи на набоковский вымыш­ленный экфрасис, так как все они трактуют футбол как выражение коллекти­вистского молодежного духа нового мира, своего рода воздушную акробатику. Единственная известная нам реальная картина, на которой, как у Набокова, изображен бегущий по грязи и снегу рыжий форвард, готовый ударить по воротам, — это «Футбольный матч зимой» (1932) люксембургского спортивного художника Жана Жакоби Жан Жакоби — люксембургский художник. .

Жан Жакоби. Футбольный матч зимой. 1932 год Wikimedia Commons

Она была представлена на конкурс картин на спортивные темы, входивший в программу летних Олимпийских игр 1932 года, и вполне могла быть репродуцирована в футбольном журнале.

Некоторые детали экфрасиса напоминают описание футбольного матча в романе Олеши «Зависть». Ср.: немецкий футболист Гецке «бежал, нагнув спину, плотно обтя­нутую пропотевшей до черноты фуфайкой»; у советского вратаря Володи Макарова «чулок на одной его ноге спу­стил­ся, обернувшись зеленым бубликом вокруг грушевидной, легко волосатой икры» Олеша 1974: 84, 87. .

Набоков в Кембридже был вратарем студенческой футбольной команды своего колледжа и с точки зрения голкипера описал игру в стихотво­рении «Football» (1920), в романе «Подвиг» (где тоже появляется рыжий форвард, «главарь против­ников», чей удар герой отражает) и в автобиогра­фи­ческой книге «Другие берега» Набоков 1999–2000: I, ; III, ; V, . . Поэтому отсутствующий на картине Романова вратарь, которого тем не менее должен увидеть зритель, может быть соотнесен с отсутствующим в романе его автором, увидеть которого должен читатель.

Как во времена молодости Чернышевского доставали запрещенную литературу и кто такой букинист-ходебщик, якобы продавший Николаю Гавриловичу сочинения Фейербаха?

«Некогда, в юности, у него было одно несчастное утро: зашел знакомый букинист-ходебщик, старый носатый Василий Трофимович, согбенный, как , под грузом огромного холщового мешка, полного запре­щен­ных и полузапрещенных книг. Чужих языков не зная, едва умея складывать латинские литеры и дико, жирно произнося заглавия, он чутьем угадывал степень возмути­тельности того или другого немца. В то утро он продал Николаю Гавриловичу (оба присели на корточки подле груды книг) не разрезанного еще Фейербаха».

Глава четвертая

Вспоминая жизнь в Петербурге вместе с Чернышевским в 1850 году, А. Н. Пы­пин писал:

«Около этого времени в Петер­бурге… очень широко обращалась эта социа­листическая иностранная литература, конечно, строго запре­щен­­ная. Я очень хорошо помню особого рода букинистов-ходеб­щиков — тип, с тех пор исчез­нувший… Эти букинисты, с огромным холщовым мешком за плечами, ходили по квартирам известных им любителей подобной литера­туры… и, придя в дом, развязывали свой мешок и выкладывали свой товар: это бывали сплошь запре­щенные книги, всего больше французские, а также немецкие. <…> Один такой букинист прихаживал и к нам».  Пыпин 1910: ; Стеклов 1928: I, .

Людвиг Фейербах. Гравюра Августа Вегера. XIX век Wikimedia Commons

Набоков соединяет это воспоминание Пыпина с поздним рассказом Черны­шевского о том, как он познакомился с идеями немецкого философа Людвига Фейербаха . В предисловии к предполагавшемуся в 1888 году новому изданию «Эстети­ческих отношений искусства к действи­тель­ности» Н. Г. писал о себе в третьем лице: «Автор… получил возможность… употреблять несколько денег на покуп­ку книг в 1846 году. <…> В это время случайным образом попалось желав­шему сформировать себе такой образ мысли юноше одно из главных сочи­нений Фейербаха. Он стал последо­вате­лем этого мыслителя; и до того вре­мени, когда житейские надобности отвлекли его от ученых занятий, он усердно читал и перечитывал сочинения Фейербаха» Литературное наследие: I, 145; Чернышевский : II, 121. . При этом Набоков игнорирует замечание мемуа­риста, что Чернышевский «мог тогда приобрести главные сочинения Фейер­баха, как помню, в свежих неразрезанных экзем­плярах», незави­симо от «ходеб­щиков» Пыпин 1910: 69. . Как следует из студен­ческого дневника Черны­шев­ского, до 1850 го­да из сочинений Фейербаха ему была известна только книга «Происхож­дение христи­ан­ства» (1841), которую он получил от своего приятеля А. В. Ханыкова, члена кружка петрашевцев Литературное наследие: I, . .

Подробности сцены — имя, возраст, внешний облик, поза «ходебщика» — придуманы Набоковым.

Почему во время гражданской казни Чернышев­ского «стриженые дамы» наряжены в черные бурнусы и бросают к эшафоту сирень?

«…старший палач посматривал на серебряные часы. Черны­шевский чуть поворачивал руками, не поднимая глаз. Вдруг из толпы чистой публики полетели букеты. <…> Стриженые дамы в черных бурнусах метали сирень. Между тем Чернышев­ского поспешно высвободили из цепей и мертвое тело повезли прочь. Нет, — описка: увы, он был жив, он был даже весел!»

Глава четвертая

В справке Третьего отделения сообща­лось: «Замечено много дам стриже­ных (нигилисток); все они были в черных платьях и черных же башлыках и стара­лись пробиться как можно ближе к эшафоту» Стеклов 1928: II, 487. . Замена черных башлыков (съемных капюшонов с двумя длинными концами) на черные бурнусы (широ­кие плащи с большим откидным воротником) обусловлена, , эвфоническими соображениями: благодаря ей возникает тройная аллитерация (СтРижеНые / буРНуСах / СиРеНь), подсказы­вающая, что сирень (под)брошена СиРиНым.

Башлык (слева и справа). Иллюстрация из журнала Der Bazar. Берлин, 15 января 1868 года Bayerische Staatsbibliothek

С точки зрения историко-культурной, однако, замена представляется оши­бочной. В середине XIX века бурнус — обычная, социально не марки­ро­ванная часть дамского гардероба. Р. М. Кирса­нова предваряет статью о нем цитатой из пьесы А. Н. Остров­ского «Старый друг лучше новых двух» (1860): «Пульхерия Андревна. Ведь уж все нынче носят бурнусы, уж все; кто же нынче не носит бурнусов?» Кирсанова 1995: 54. . С другой стороны, женщины начинают носить баш­лык — ранее исключительно мужской капюшон — только в годы, когда в «передо­вую» моду входит короткая стрижка, и он восприни­мается как атри­бут «нигилисток». Так, в 1866 году временный нижего­родский губернатор предписал своей администрации обратить самое пристальное внимание на «особого рода костюм, усвоенный так называемыми нигилистками и всегда почти имеющий следующие отличия: круглые шляпы, скрывающие коротко остриженные волосы, синие очки, башлыки и отсутствие кринолина» Отечественные записки. № 12. С. 202. 1866. . Критикуя писателя М. В. Авдеева за поверхностное изображение «новой жен­щины» в романе «Меж двух огней», П. Н. Ткачев писал в своем журнале «Дело»:

«…г. Авдеев вообразил, что… достаточно изобразить женщину с силь­ными стремлениями к самостоятельности, женщину, покидающую родительский дом и заводящую швейную мастерскую, одевающуюся скромно, не уважаю­щую роскоши, читающую книжки и носящую башлык, чтобы и вышла новая женщина. Нет, этого немножко мало. Действительно, новая женщина не терпит пассивной зависимости, она… читает разного рода книжки и носит башлык; но… мы не считаем эти особенности существенным» Дело. № 10. 1868 // Современное обозрение. С. 18. .

Читайте также: