Мутанабби стихи на арабском
Обновлено: 05.10.2024
Абу-т-Тайиб ибн аль-Хусейн аль-Джуфи вошел в историю классической арабской литературы под прозвищем Аль Мутанабби, что в переводе означает «лжепророк».
Он родился в городе Эль-Куфа, расположенном в 170км от Багдада, в сердце Ирака в 915 году. Будущий поэт был сыном водоноса, благородные корни которого по сведениям шли из древнего племени Кинда. Образование Аль Джуфи получил в Дамаске.
Когда Карматы, крупная ветвь секты исмаилитов, в 924 году разграбили Эль Куфу наш герой присоединился к ним, и жил долгое время среди бедуинов племени Бану Кальб и других бедуинских племен, изучая их диалекты и доктрины. Будучи высокообразованным человеком, блестящим оратором, изучавшим глубоко доктринальные основы ислама, у него было множество последователей и восхищенных почитателей, что в конечном итоге сподвигло его провозгласить себя Наби, пророком. В 932 он попытался организовать карматийское восстание в Сириии. Оно было подавлено, а аль-Джуфи был заточен на два года в темницу и, собственно, тогда он и получил свое прозвище, которое за ним прочно закрепилось – лжепророк, аль-Мутанабби.
Свое литературное творчество он начал с панегириков, поэтических восхвалений, политиков, битв, героев эпохи, в которой он жил. Панегирик на военные победы Саифа Аль Даула, хамданидского правителя северной Сирии, основателя Алеппского эмирата, стал его «пропуском» в королевский двор в 948 году. Саиф Аль Даула был не только искусным и бесстрашным воином, но и щедрым покровителем искусства, литературы и поэзии. И хвалебный панегирик пришелся ему по сердцу. Панегирики, которые аль-Мутаннаби написал, находясь при дворе, признаны шедеврами арабской поэзии и составляют треть всего поэтического наследия поэта. Он приписывал адресату своих произведений все древнебедуинские добродетели, в которых видел залог возрождения арабского могущества и некогда великой славы.
Но где бы аль-Мутанабби не появлялся, он обрастал не только почитателями, но и многочисленными злопыхателями, недругами и завистниками, чинившими ему козни.
История его жизни отражение его личности. Яркой, мощной, неуемной и очень противоречивой. В нем в равной степени уживалось чувство собственного достоинства и непомерная гордыня, жажда независимости и раболепие. При этом эти чувства и порывы подчас сменяли одно другое, рисуя в судьбе поэта резкие повороты и зигзаги. В его стихах читается не только восхваление того или иного героя, но и фигура самого поэта, его личность. Он восхваляет себя, свой талант и свою храбрость наравне с личностью адресата своего стихотворения.
В конце жизни он страдал от того, что не мог найти себе места в мире, где нет места былым ценностям, где так сильно изменилось сознание, все больше удаляясь от славного прошлого, к которому он принадлежал и стремился всем своим сознанием и душой. Позднее творчество поэта пропитано разочарованием, болью, грустью и пессимизмом. Аль-Мутанабби разуверился во всем, во что так свято верил в начале своего творческого пути.
«О сердце, которое не веселит…»
Перевод С. Северцева
О сердце, которое не веселит чаша с хмельною влагой,
О жизнь, что подобна скудным дарам, поданным жалким скрягой!
О век, о ничтожные люди его — презренные, мелкие души,
Хотя иногда и сопутствуют им огромные, важные туши.
Но знайте: я — не из их числа, хотя среди них и живу я,—
Не так ли земля среди грубых камней россыпь таит золотую.
На глупых кроликов погляди, которых зовут царями:
Раскрыты глаза у них широко, но спят они целыми днями.
А смерть разрушает тучную плоть — бренные их жилища,
Хоть нет у таких иного врага, кроме их жирной пищи.
Взгляните на конницу этих владык — сражения ей не знакомы,
Как будто копья ее бойцов сделаны из соломы.
Ты сам — свой единственный друг, а не тот, кого называешь другом,
Пускай он любезен, пускай на словах готов он к любым услугам.
Когда берутся закон блюсти без разума и без толку,
Не падает меч на шею того, кто меч точил втихомолку.
Подобное ищет подобья себе, — и, этот закон признавая,
Скажу я: таков этот мир, что ему подобней всего негодяи.
Когда бы возвысился тот, кто душой достиг высоты геройской,
Тогда опустилась бы мутная пыль, возвысилось храброе войско.
«И если когда-нибудь пастырем стать достойному удалось бы,
Наверно, достойнее паствы самой пастыря не нашлось бы.
А прелесть красавиц — кто знает ее, тот скажет вместе со мною:
Свет, а внутри его темнота — вот что она такое!
Но если молодость нас пьянит, словно хмельная чаша,
А старость печали одни сулит, то жизнь — вот погибель наша!
Одним прощается скупость их, в других порицают скупость,
Одним прощается глупость их, в других обличают глупость.
Невольно сравниваю себя и тех, кто со мною рядом,—
Жить среди них такому, как я, становится сущим адом!
Что хочешь, увидишь на этой земле, — но после исканий бесплодных
Поймешь ты, чего не хватает ей: отважных и благородных.
«Вот если бы отдали люди земле пороки и недостатки,
А взяли себе совершенство ее, — иные пришли бы порядки!
«О помыслах великих душ…»
Перевод С. Северцева
О помыслах великих душ могу ли не скорбеть я?
Последнее, что помнит их, — ушедшие столетья.
Ведь люди при царях живут, — пока стоят у власти
Лишь инородцы да рабы, не знать арабам счастья.
Ни добродетелей у них, ни чести, ни познаний,
Ни верности, ни доброты, ни твердых обещаний.
В любом краю, где ни шагну, одно и то же встречу:
Везде пасет презренный раб отару человечью.
Давно ль о край его ногтей писец точил бы перья,
А ныне он на лучший шелк глядит с высокомерьем.
Я на завистников смотрю, как на ничтожных тварей,
Но признаю, что я для них подобен грозной каре.
Как не завидовать тому, кто высится горою
Над человеческой толпой, над каждой головою!
Вернейший из его друзей пред ним благоговеет,
Храбрейший, видя меч его, сражаться не посмеет.
Пускай завистливой молвы ничем не остановишь,
Я — человек, и честь моя — дороже всех сокровищ.
Богатство для скупых — беда. Не зрит их разум слабый!
Таких скорбей и нищета в их дом не принесла бы!
Ведь не богатство служит им, они богатству служат,
И время рану исцелит, а подлость — обнаружит.»
«Кто всех превосходит…»
Перевод С. Северцева
Кто всех превосходит, в того наш век безжалостно мечет стрелы,
А мыслей лишенный — лишен и забот, — такие останутся целы.
Увы, мы в такое время живем, что всех уравнять бы хотело,
И пагубней это для гордой души, чем злейший недуг для тела.
Я в нынешней жалкой породе людей горько разочарован,—
Не спрашивай «кто?», узнавая о них: ведь разум им не дарован.
Нет края, куда я приехать бы мог, опасности не подвергаясь:
Повсюду от злобы кипят сердца, везде на вражду натыкаюсь.
Сегодня любой из властителей их, каких я немало видел,
Достойней удара по голове, чем богомерзкий идол.
Но многое я соглашусь простить, за что их ругал, а в придачу
Себя принужден я ругать за то, что время на ругань трачу.
Ведь тонкие знания для дурака, погрязшего в чревоугодье,
Как для безголового ишака — узорчатые поводья.
Бывал я и с теми, что к скудной земле пригвождены нуждою,—
Обуты они только в липкую грязь, одеты в тряпье гнилое.
Бывал с разорителями пустынь, — они голодны и нищи,
Готовы и яйца ящериц есть, считая их лакомой пищей.
Украдкою выведать, кто я такой, немало людей хотело,
Но правду скрывал я, чтоб мимо меня стрела подозренья летела.
Не раз и глупцом притворялся я, в беседу с глупцами вступая,
А иначе мне бы наградой была лишь злоба да брань тупая.
Коверкал слова, чтоб они не смогли мой род опознать при встрече,
Хоть было и невмоготу сносить их грубое просторечье.
Любую невзгоду способны смягчить терпенье и неустрашимость,
А грубых поступков следы стереть сумеет моя решимость.
Спасется, кто смело навстречу идет опасностям и потерям,
Погибнет, кто силы свои связал трусостью и маловерьем.
Богатство одежды не тешит тех, чью душу поработили,—
Красивому савану рад ли мертвец в темной своей могиле?
Как велико и прекрасно то, чего домогаюсь страстно! —
Судьбу за медлительность я кляну — ждать не хочу напрасно.
Хоть кое-кого и восславил я, хоть я и спокоен с виду,
Но время придет — я еще им сложу из грозных коней касыду.
Разящие рифмы в пыли загремят, обученные сражаться,—
От этих стихов головам врагов на шеях не удержаться!
B бою я укрытий не признаю — бросаюсь в гущу сраженья,
Меня к примирению не склонят обманы и обольщенья.
«Свой лагерь в пустыне расположу, под зноем степных полудней,
И будет усобица все страшней, а ярость — все безрассудней.
По предков святые заветы живут! И счастлив я, не лицемеря,
Судье аль-Хасиби хвалу воздать за верность Закону и Вере.
Храня добродетели, над страной простерлась его опека,
Отец для сирот он, источник добра для каждого человека.
Премудрый судья, если спутать в одно два самых неясных дела,
Способен — как воду и молоко — их разделить умело.
Как юноша, свеж он, заря далека его многодумной ночи,
Он долго дремать не дает глазам, разврата и знать не хочет.
Он пьет, чтобы жажду слегка утолить, но чтоб не разбухло тело,
А ест, чтобы силы в нем поддержать, но лишь бы оно не толстело.
«Открыто ли, тайно ли — правду одну искренне говорящий,
И даже порой ради правды святой себе самому вредящий,
Смелей, чем любые из древних судей, свой приговор выносящий,
Глупца защищающий от хитреца — таков ты, судья настоящий!
Деянья твои — родословье твое. Когда б о прославленном предке
Ты нам не сказал: «Аль-Хасиби — мой дед», — узнали б мы корень по ветке.
Ты — туча огромная, льющая дождь, и сын ты огромной тучи,
И внук ты, и правнук огромных туч, — таков этот род могучий.
Поводья великих наук держа, начала времен с концами
Впервые связали твои отцы, — гордись же такими отцами!
Как будто задолго они родились до дня своего рожденья,
А их разуменье раньше пришло, чем может прийти разуменье.
«Когда ж горделиво против врагов шли они в час тревожный,
Деяния добрые были для них крепких щитов надежней!
О наш аль-Хасиби, при виде тебя и женщины и мужчины
Сияют от радости и на лбах разглаживаются морщины.
А щедрость твоя! Словно весь народ, что жил и бедно и угрюмо,
Из рук твоих черпает ныне дары от Йемена и до Рума.
В тебе все достоинства тучи есть — нет лишь потоков грязных,
В тебе все могущества моря есть — нет лишь ветров ненастных.
В тебе и величье и сила льва — нет только мерзкой злобы,
В тебе не найдем мы только того, что запятнать могло бы.
С тех пор как вступил в Антиохию ты, мир и покой воцарились,
Как будто, забыв о жестокой вражде, кровинки помирились.»
С тех пор как по этим холмам ты прошел, не видно на склонах растений,
Так часто стал благодарный люд, молясь, преклонять колени.
Товары исчезли, базары пусты, не стало былых ремесел,—
Твоими дарами кормясь, народ торговлю и труд забросил.
Но щедрость твоя — это щедрость тех, кто жизни превратность знает,
Воздержанность тех, кто земную юдоль отчизной своей не считает.
Не помнит такого величия мир, не помнит подобных деяний,
Да и красноречья такого нет средь всех людских дарований.
Так шествуй и правь! Почитают тебя! Ты словно гора — громаден.
Аллах да воздаст по заслугам тебе, блистающий духом Хадын!
Читайте также: