Миру глаза дзига вертов стихи
Обновлено: 22.11.2024
Издательство петербургского книжного магазина «Порядок слов» выпустило под названием «Миру — глаза» сборник поэзии Дзиги Вертова (составитель — Кирилл Горячок). Вертов писал стихи «в стол», и эта часть его наследия оказалась почти забыта: большая часть текстов в книге опубликована впервые. С разрешения издательства мы публикуем вступительную статью к сборнику, написанную Олегом Коваловым.
В благословенную пору «пленочного» кино автору этих строк посчастливилось работать с целлулоидными лентами Вертова. На них, навечно прошитых током его энергетики, с прихотливой ритмичностью сменялись ударные, часто в три-четыре кадрика, изображения, скажем: «глаз — ветка — глаз — рельсы — глаз — трамвай. » И как-то сразу представлялось, что монтажные листы фильма «Человек с киноаппаратом» (1929) походили на стихи футуриста, выстраивающего столбик строк из отдельных букв, слогов или назывных предложений.
Когда, нацепленные на выгнутые гвоздики за ушко перфорации, эти ленты заполняли весь проем непременного аксессуара тогдашней монтажной — шаткой конструкции в виде буквы «П», — то сам собой получался своего рода магический квадрат или же — ковер с затейливым орнаментом. А если врывался сквозняк — то пленки эти с нежным шелестом колыхались, переливаясь волнами, как ковер-самолет в полете, чем можно было любоваться, как еще одним творением Дзиги Вертова.
Фигура его казалась какой-то закрытой, этаким бесплотным придатком к своему легендарному, бойкому и зоркому «киноаппарату». Тем не менее сегодня именно стихи режиссера, впервые столь полно представленные в настоящем издании, сделают фигуру Вертова для зрителей его фильмов более объемной.
В первую очередь — поразит даже не натурализм в описании революций 1917 года, а веер интонаций в стихах о личных и глубоко интимных переживаниях. «Устами я открою, / Дрожа, твои уста», — размечтался было юный стихотворец, однако его лирический герой наивно и тщетно пытается привлечь внимание отдыхающей в гамаке девушки с красивым иноземным именем Ли. Строки эти — милы, легки, воздушны, и. даже не событие, а его отсутствие описано здесь незатейливым слогом то ли считалочки, то ли песенки из альманаха для детского чтения.
А вот — кстати, одно из лучших в этой подборке — стихотворение, посвященное возлюбленной Ольге Тоом, — звонко ликующее, с великолепной цепочкой футуристического восклицания: «О! — О! — О!», и — вестником разрыва отношений поэта и его Ольги является кошмар, описанный в стихах, жуткая детализация которых приводит прямо-таки к сюрреалистической образности: «Снилось: / В петле висит / На осине / Синяя, синяя Тоом».
В «личных» стихах Вертова — и звенящая нежность, и напряженный эротизм, и прямое бесстыдство вплоть до такой вот изысканной метафоры: «Декольте — овал полового органа / Сырыми губами дышит».
Все эти мотивы здесь, в общем, ожидаемы — ведь «женский» крен в лентах Вертова очевиден: город из «Человека с киноаппаратом» населен сплошь творящими, играющими, беззаботно. трудящимися женщинами, в «Трех песнях о Ленине» (1934) ушедшего в небытие Ильича оплакивают враз осиротевшие женщины Востока, в ленте «Колыбельная» (1937) сам «отец народов» оказывается центром притяжения и объектом вожделения опять же исключительно женского мира.
И — не обойти въедливый вопрос: Вертов на пленке — несомненный поэт, а на бумаге. Ведь самобытными его стихи не сразу и назовешь — очевидно же, «под кого» они написаны. В строках «Весна. / Вес сна. » — слышится словотворчество Хлебникова, а уж влияний Маяковского на строй его стихов не счесть. Скажем, когда читаешь у Вертова «Не штаны — / Душу / Пуговицами застегнутую / — на ладони / тебе / Протягиваю / — отстегни!», — то тут уж не знаешь: отблеск ли это потрясения от «Облака в штанах» или же — признательная отсылка к этой поэме? А может, это дружеская пародия на любимого поэта? Уж больно демонстративно сакраментальные «штаны» сюда притянуты.
Вот в стихах Вертова — задорные ритмы Андрея Белого: «Грубо бей еще / В бубен солнечный», вот — аллитерации в духе Константина Бальмонта: «В цепях поцелуев циклоп», а вот — жеманные позы и манерные неологизмы «короля» салонной поэзии Игоря Северянина: «Языки, языки, грезопламенны / Безрассудная жажда вина», — совсем уж немыслимые для пророка авангардных утопий.
В поэзии Вертова не удивила бы эстафета влияний: от символизма, скажем — к плетению заумных словес. Но подобной хронологии в ней нет: разнообразные воздействия отзываются в массиве его стихов как-то. все вместе, сплетаясь даже в границах отдельно взятого стихотворения.
Как, например, в «беспредметных» строках «Таа / Туи / Гонг / Уитт — уатт!! — тт — тт — тт. » — различимы и скрежещущий «наждак» звукописи Алексея Крученых, и нежное лепетание Елены Гуро.
Так что же, эта поэзия — сродни пресловутой «скрипке Энгра», дилетантскому залезанию гения в сферы, для которых он не был рожден?
А вот Ман Рэй оспорил уничижительный оттенок этого расхожего выражения. В своем знаменитом снимке «Скрипка Энгра» (1924), где змейки двух эфов украшают обнаженную сливочную талию не менее, кстати, знаменитой Кики с Монпарнаса, он «обыграл ‹. › и картину [Энгра «Купальщица Вальпинсона» (1808)] ‹. › и лингвистический каламбур, связанный с личностью живописца»Ман Рэй. Мастера рисунка и живописи. Вып. 45. Киев: Centauria, 2018. С. 52.. Так возник мощный, гениально простой и насыщенный смыслами образ.
«Многозначность поэтического образа и неопределенный ореол, которые ему свойственны, способность одновременного осмысливания различными способами»Шкловский В. Поэзия и проза в кинематографии // Шкловский В. Собр. соч. 2 т. М.: Новое литературное обозрение, 2019. Том 1: Революция. С. 562., — писал о сути поэзии Виктор Шкловский, и эту самую многозначность в фильмах Вертова не раз рождало сложное взаимодействие слова и изображения.
Именно словом Вертов приподнимал в значении иные кадры выпусков своей «Кино-Правды». Вот таежные мужики вдумчиво и политически грамотно толкуют о пользе механизации — схематизм этого сюжета оживляет титр, словно взятый из рассуждений философствующих героев Андрея Платонова: «Раньше мы мучились каждый в отдельности и мучили своих животных. » Нужно очень уж умудриться, чтобы столь отчаянно плохо, как в той же «Кино-Правде» No 5, снять конные бега. Но что здесь запоминается, так это звонкие имена лошадей — Брысь и Блеск. Крупно начертанные в титрах, они сами по себе складываются в отменную строку футуриста: «Брысь, блеск».
Пятилетию революции посвящена «Кино-Правда» No 13, так что с порядковым номером ей как-то не повезло. Революционный дух этой даты титры выражают здесь не смыслом слов, а их графикой. Они созданы Александром Родченко без всякого почтительного придыхания, вроде бы положенного по случаю государственных торжеств, — лихими мазками гуаши он будто футуристическую книжку оформлял. Строки эти скачут и выделывают затейливые коленца в унисон с настроем кадров, лишенных показной величавости, — люди просто толкутся на площади, смеются, глазеют, пихаются. Новые ритуалы еще не отстоялись — это явлено и веселой рассыпкой разномастных букв, что словно в пляс пустились вместе с жителями Красной столицы, радостно изумляясь тому, сколько именитых гостей сменяется на трибуне Мавзолея.
В этом выпуске «Кино-Правды» вызревает и то растворение слова в ткани изображения, что станет обычным в режиссерской практике Вертова. Так, плавную панораму Москвы, снятую сверху, предваряет кадр, где в небе парит не самолет, что было бы здесь естественным, а. птица, и эта склейка рождает абсолютно литературную метафору — «вид с высоты птичьего полета».
Вот средний план красноармейца, выкрикивающего что-то односложное, а в другом кадре — еще один кричит то же самое. А между этими кадрами врезан краткий крупный план. разинутого рта. Поскольку, судя по артикуляции, оба красноармейца явно кричат «Ура!», да и попробовали бы они скандировать что-нибудь неуставное, то изображение «рта как такового» сполна возмещает якобы недостающий титр. В этой монтажной конструкции подразумеваемое слово присутствует в свернутом, неявном и вообще незримом виде, и, кстати, вся она создает ощущение, что мощное «Ура!» сотрясает площадь. Функцией выпусков «Кино-Правды» объявлялась агитация через факты достижений Страны Советов. Но сама форма подачи материала была здесь куда как далека от всякой утилитарности.
Так, ничего чудесного или сенсационного «Кино-Правда» No 18 вроде и не показывает — это же не какая-нибудь растленная буржуазная хроника! Истинным же чудом становится здесь экранная интонация. Вот чешет по улице малец с газетами — и ни к чему вроде тратить титр на оповещение, что это — «Газетчик», однако он представлен именно таким способом. И вроде незачем пояснять специальной надписью, что затравленный, с просительным взглядом нищий на улице — нищий и есть, ведь и так видно, что он не банкир. Крупный план рабочего предварен все же относительно информативным титром «Рабочий Надеждинского завода», а когда его собрат по классу энергично шурует кувалдой, то автор как бы не находит ничего лучшего, чем аттестовать его так — «Другой рабочий», а общий план трудового процесса предваряется титром, содержащим совсем уж бесценную информацию: «Еще рабочие».
Столбики подобных назывных строк нередки в урбанистических стихах футуристов. Вот знаменитая «змейка» из слогов и слов, пущенная по типографской странице Маяковским: «У– / лица. / Лица / у / догов / годов / рез– / че»Маяковский В. Собр. соч. в 13 т. М.: Гослитиздат, 1953. Т. 1. С. 38.. В том же его поэтическом высказывании читаем: «Мы завоеваны! / Ванны. / Души. / Лифт»Там же.. А в стихотворении о Чаплине типовой город Запада описан им буквально так: «Мотоцикл. / Толпа. / Сыщик. / Свисток»Там же. Т. 5. Стр. 99..
Читайте также: