Михаил кукин стихи читать
Обновлено: 24.12.2024
На закрытие офиса
Вроде апрель, но холодно в городе.
Голые ветки, ветер, бетон.
Кончено. Мы разбредаемся в стороны.
В множество разных сторон.
Лопнуло время. Пространство полощется,
хлопает, машет — пока ещё тут.
То как картонная тара топорщится,
то завивается в жгут.
Вьётся метелица. Ближе к двенадцати
арендодатель отрубит инет.
Смысла сидеть и смеяться-прощаться тут,
если по-честному, нет.
В тёмное, мутное — жёлтыми окнами
смотрят чужие дома.
Вроде апрель, ну а только ей по хрену —
в город приходит зима.
Устанем к вечеру —
в апартаментах тесных
вина чилийского бутылку открываем,
почти что чёрного.
— Ну, за искусство? — дзынь !
Лети, душа, не думая о смерти,
свободна будь, мудра и терпелива,
не поддаваясь суетному веку
с его кровавой лентой новостей.
Комки и крошки в краску разотру,
густую, грубую — как раз такую надо:
дымила ТЭЦ на ледяном ветру,
и лился свет на снег из «групп» детсада.
Те чёрные утра всегда со мной.
Песком посыпан двор. Скрипят полозья санок.
Искрится наст. Следы залиты мглой.
Но город копошится спозаранок.
Подъезды хлопают и выпускают пар,
авто заводятся, и глохнут, и по новой…
Остался дома новогодней жизни шар —
зеркальный, золотой, тёмно-лиловый.
Вези меня, отец (или я сам везу?),
навстречу свету ламп, в тоску казённой жизни,
у поздних звёзд зелёных на виду
скребя полозьями по темени отчизны.
Кто бухой, кто поддатый.
Ну а трезвых практически нет.
Нахлобучен, под мухой, подквашен слегка.
Восемь вечера. Полный вагон.
Что за праздник такой?
Просто пятница — вот и ответ.
А неделя была нелегка!
Кто сидит, кто стоит,
уцепившись за поручень или упёршись спиной,
большей частью по одному, т.е. каждый один.
Так и въехали мы в пятнадцатый год.
А четырнадцатый? Ну, не сказать «без потерь».
Наше время раскрашено страхом и ржакой .
О как! прямо в вагоне пьют!
Как живу я, ты спросишь?
Да так, как любой живёт.
Как я жить собираюсь?
Да как пойдёт.
Серо, мокро и уныло —
оттого так сердцу мило.
Дождевая дробь стучит.
Глубоко душа молчит.
Под крылом у непогоды,
всё на свете позабыв,
снова слышишь, через годы,
тот заброшенный мотив.
Хлеб. Камень. Огонь. Свет.
И не надейся, что проскользнёшь.
Ничего другого у Бога нет.
Хлеб. Камень. Огонь. Свет.
О чём ты, сердце, поёшь?
Ты говоришь: над алтарём,
даже если разрушен храм и следов не осталось,
стоит терпеливый ангел,
ждёт перемен.
У ворот постоять, прикоснуться к белой стене,
помедлить немного, голову наклонив.
И наконец онеметь, довериться тишине,
уловив невесомый её мотив.
Липы в зелёном золоте, что-то своё шепча,
теснее сойдутся. Птица присвистнет. Бабочка перелетит.
Луч пробьётся, скользнёт по траве, добежит до плеча
женщины, которая рядом стоит.
И фонтан — в тени, у ступеней, негромкий фонтан.
Века переживший мрамор, струя ледяной воды.
Вот, пожалуй, и всё.
Весь мир человеку дан,
чтобы его пересечь и войти в сады.
Борис Гребенщиков в подземном переходе в Екатеринбурге
Курс доллара, война, и о погоде
не скажешь доброго. Однако в ЕКБ
не перейти в подземном переходе:
поёт БГ.
Мёртв рок-н-ролл, а вместе с ним и мы.
Ни воздуха, ни денег не хватает.
Но пляшет улица из екабургской тьмы.
БГ играет.
21 декабря 2015
Сквозь проспекта шум надсадный,
из летучей зимней тьмы
мокрый воздух снегопадный
валит в комнату, где мы
спим с тобою (мы и кошки).
Спим, как будто смерти нет.
Или есть, но понарошку.
Вроде марли на просвет.
Ночевал великан у великана.
На закуску, что было, порубили.
Хорошо посидели, пошутили.
Что купили, то и потребили.
Головами над миром покачали.
От души поговорили, покурили.
О своём, великаньем , помолчали,
завернулись в прокуренные пледы,
и уснули под пледами в печали.
Без тяжких трудов и без ярких побед
кончается жизнь. Почему бы и нет?
Посмотришь в окно, полистаешь фейсбук —
чего там запостил далёкий твой друг?
В окне грязно-белая каша.
У друга такая же лажа.
А что я любил и куда я шагал,
о чём промолчал и о чём я солгал —
пора разглядеть бы уж в свете таком,
январском — прищуренном и слюдяном.
Стоят Ходасевич и поздний Иванов
на полке за общим стеклом.
ускользает, но важное нечто — сквозит ли? болит? —
как признанье в любви,
как молитва без слов,
как прощенье.
Через двор эта лампочка в чьей-то квартире горит,
как положено символу — не уточняя значенья.
Grande campagna,
piena di duolo e di tormento rio
Inferno, canto IX
Ослепнув, вниз.
Вперёд — и снова вниз.
Какой-то взвизг железный. Вой утробный.
Внезапно справа проступают из
овального окна, из тьмы загробной,
огни: один, другой — и сотни их
горят внизу, и им не видно края.
Да, приближаемся. Тверди заветный стих
про льва и змия, но не отрывая
глаз от стекла. Огни и мрак. Шестой
круг Ада? Раскалённые могилы?
Или река кипит, и над рекой
твердыня Дита , та, где тянут жилы,
Глаза не видят, и ты не веришь,
уткнулся лбом в стекло, а там деревья —
их серо-бурая кора,
и вверх торчат безжизненные ветки,
и грязноватый снег внизу. И слякоть у обочин.
Но просияет синь, и молодая,
сперва как редкий золотистый пух,
потом сочнее, и темней, и звонче,
ударит зелень.
Не видишь? Ну и что?
Так и любовь, покинув дом,
в нём оставляет память и надежду.
Живи давай.
Не можешь, а живи.
Читайте также: