Мастера художественного слова читают стихи
Обновлено: 24.12.2024
Итак, наш с Володей первый урок начался с общей беседы. Я не сторонник нравоучений и душеспасительных бесед. Но все же и к ним приходится прибегать в тех случаях, когда молодой диктор думает, что все искусство художественного чтения заключается в том, чтобы выучить рассказ или стихотворение наизусть, «проработать» и бойко, «с выражением» (ох, уж мне это «выражение»!) отбарабанить его перед микрофоном.
Ведь по сути дела все искусство выразительного чтения и заключается в том, чтобы не было этих «чужих словес», чтоб каждое сказанное тобой слово звучало как только что рожденное. Рожденное, а не выученное. Как единственно необходимое. Как именно то слово, которое только и может выразить мысль, идею, выношенную тобой, то есть автором. Значит ли это, что я ставлю знак равенства между чтецом-исполнителем и автором? И да и нет.
Да — в той мере, какая необходима, чтобы авторская идея, его взволнованность, его точное знание предмета, его видение предмета стали твоими собственными, тобой продуманными и выношенными, чтобы сказанное тобой слово стало результатом этой продуманности и выношенности.
В течение всей моей длинной речи Володя очень внимательно слушал меня, и когда мне показалось, что он в какой-то мере приготовился к серьезным занятиям, я прервал свои рассуждения и спросил его:
— Над чем же мы с вами будем работать?
— Над Чеховым,— ответил Володя.
— Вы любите Чехова?
— Да, очень!
— Читали всего Чехова, знакомы с его биографией, ознакомились хотя бы с основными критическими статьями о Чехове?
— Да, то есть не очень,— Володя смутился.— Мне бы только какой-нибудь рассказик чеховский приготовить, посмешнее.
— Володя,— попросил я,— оставьте этот легкомысленный тон. К самому смешному рассказу отнеситесь серьезно. И как вы полагаете, можно ли по-настоящему рассказать хотя бы самый маленький из рассказов Чехова, не зная всего Чехова? Вот вы мне сказали, что очень любите Чехова. Что вы в нем любите? И можно ли любить, не зная предмета любви?
— Да,— прервал меня Володя,— существует же в жизни любовь с первого взгляда?
— Допустим. Но после этого первого взгляда последует второй, третий, а потом вы знакомитесь со своей избранницей все больше и больше. Узнаете ее характер, ее особенности, ее привычки и, наконец, ее мировоззрение и только после всего этого предлагаете ей союз на всю жизнь. Скороспелый союз чаще всего приводит к разводу, к тому, что называется «не сошлись характерами». Я вам предлагаю союз с Чеховым на всю жизнь. И смею вас заверить, что, читая и перечитывая Чехова, изучив его творческую и личную биографию, ознакомившись с критическими работами о нем, вы не только больше и глубже полюбите всего Чехова, но пропитаетесь ритмом его великолепной прозы, почувствуете особенности его стиля, и все это в свою очередь отразится на исполнении одного маленького чеховского рассказа.
Пусть самая работа сделана мною в месяц, в то время как подготовка требовала полугода. Время это я не считаю потерянным: настоящая работа в искусстве всегда требует громадных издержек энергии».
Александр Закушняк Мастер художественного чтения
По мере чтения этой выдержки я видел, как Володино лицо вытягивалось и в глазах появился испуг.
— Натан Михайлович,— сказал он,— ведь это работа на всю жизнь.
— А я вам и предлагаю союз с Чеховым на всю жизнь. Уверяю вас, что когда вы познаете и полюбите Чехова по-настоящему, его произведения останутся в вашем дикторском репертуаре именно на всю жизнь.
Володя явно растерялся. Он испугался грандиозности предложенного ему труда.
— На каком же рассказе Чехова вы бы хотели остановиться?
Лицо Володи посветлело.
— Не знаю. может быть, рассказ «Нахлебники».
— Ну что ж, приступим. Расскажите мне «Нахлебников».
— Как рассказать? Ведь я этот рассказ читал давно и наизусть не знаю.
— А мне и не надо, чтобы вы наизусть знали. Но раз вы предложили именно этот рассказ, то значит, он вас чем-то взволновал, что-то вам запомнилось, ну хотя бы сюжет. Вот и расскажите мне то, что запомнилось.
Володя начал рассказывать. Медленно, сбивчиво, запинаясь, подыскивая отдельные слова и фразы, он коротко передал мне сюжет рассказа. Ни следа взволнованности, ни одной яркой интонации, ни одной краски не уловил я в его рассказе. И это естественно, ведь он не рассказывал, а с трудом вспоминал то, что когда-то читал, то, что уже почти забыл. Единственной его целью было вспомнить сюжет. Между прочим, и с чтецами и дикторами во время исполнения такое бывает, когда все усилия направлены не на передачу живых образов и картин, не на беседу со слушателями, а на то, чтобы не пропустить какое-нибудь слово или фразу, чтобы не сбиться с текста. Увы, как часто искусство художественного чтения превращается в демонстрацию своей памяти.
— Ну вот, кажется, и все,— закончил Володя свой мучительный пересказ.— Если б я знал, что буду рассказывать вам, я бы подготовился.
— А что значит — подготовился?
— Ну, хотя бы выучил текст.
— Вот этого как раз и не следует делать. Выражаясь словами Станиславского, могу сказать: «Учить надо не текст, а что-то другое».
Я предложил Володе рассказать мне какой-либо случай из его собственной жизни.
— Вам случалось бывать в затруднительном материальном положении? — спросил я.— Когда, попросту говоря, на хлеб не хватало и приходилось просить взаймы?
— Еще бы, — ответил Володя, даже не задумываясь. — Ведь я в недавнем прошлом студент. А вы знаете, стипендии, как ни экономь, всегда почему-то не хватало.
— Ну и как, приятно просить взаймы?
— Смотря у кого. Бывало и так, что сквозь землю готов провалиться, только бы не просить.
— Вот и расскажите именно о таком случае.
— А скажите,— спросил Володя,— какое отношение это имеет к рассказу Чехова «Нахлебники»?
— Самое прямое. Ведь когда чеховский Зотов просит у лавочника Марка Иваныча осьмушку овса, он именно готов сквозь землю провалиться.
— Ага! Понимаю,— сказал Володя.
— Кстати, обратите внимание на то, что Чехов так и пишет— у Марка Иваныча, а не Ивановича и старика Зотова зовут не Михаил Петрович, а Михаил Петров Зотов. Такое написание отчества само по себе подчеркивает социальную принадлежность чеховских героев к мещанскому сословию.
Володя начал рассказ из своей жизни. Сначала сбивчиво, подыскивая нужные слова, явно смущаясь моего пристального внимания, потом постепенно забыв о форме изложения, о моем присутствии, увлекаясь все больше и больше, он рассказал о трагикомическом происшествии в своей жизни. Суть происшествия в том, что Володя с трудом и унижением одолжил у дальнего родственника нужные до зарезу деньги, но по дороге в студенческое общежитие потерял их.
На моих глазах произошло чудо живого рассказа. Куда девалась Володина скованность! Яркими интонационными красками он передавал свою униженность и скупость родственника, и свои растерянность и горе, когда он обнаружил, что деньги потеряны. Свободные Володины жесты и мимика дополнили интонационную живость изложения. Передо мной, как живые, вставали действующие лица этого жизненного случая. Все это происходило у Володи без натуги, без старания, без желания придать какую-то форму повествованию. Рассказывая, Володя посмеивался над самим собой, над нелепостью случившегося. И я, увлеченный Володиной импровизацией, забыв о том, что он ученик, а я учитель, смеялся вместе с ним, сочувствовал его неудаче, сопереживал ему. Словом, превратился в естественного партнера-слушателя.
Кончился рассказ. Мы оба с удовольствием посмотрели друг на друга. Перебросились короткими репликами, уточняя и дополняя рассказанное. Мы оба, и рассказчик и слушатель, еще некоторое время находились во власти изложенного событии.
Читайте также: