Мадонна читает стихи руми
Обновлено: 04.11.2024
Группа имеет внерелигиозный характер. Здесь рады всем, но не рады фанатизму и навязыванию своего мнения и воззрений в качестве объективной истины.
Для выдачи по поисковым запросам:
Стихи Руми
Суфийская поэзия
Руми творчество
Джалаладдин Руми
Руми цитаты
Руми о любви
Мевляна Джалаладдин Руми запись закреплена
Сидел, размышляя, что же мне делать, как вдруг получил такое откровение: «Открой свое сердце. Ощути близость к Богу. Смотри в себя. Направь сознание туда». Подумалось: есть Бог, и есть я — две отдельные субстанции. Бог — слепящее таинство, я — снадобье из смеси смерти и горечи, которые необходимо выстрадать, чтобы достичь Бога.
Подобные мысли навевают на меня дремоту. Во сне я превращаюсь в дерево, погруженное в ночное безмолвие и укорененное в небытии. Когда я просыпаюсь, дерево протягивает ветви и листья вперед. Возвращается способность видеть, двигаться. Пробуждается ощущение сердца — словно множество цветов распускается на ветвях. Молитва расцветает и приносит плод, а небытие — вкус слов у меня во рту.
Мевляна Джалаладдин Руми запись закреплена
Я предстою пред Богом, стеная, убиваясь, вознося хвалу — в поиске новых путей выказать свою любовь — как песня, что исполняется сперва только под скрипку, потом под тамбурин и най — и затем в сопровождении всех трех инструментов.
Каждый миг эта чаша видения наполняется видениями. Вот мое вино. Я пью текущий миг, и в моих жилах, теле, голове — распускаются цветы. Это и есть здоровье. Все иные ощущения — болезнь и мертвечина.
Мевляна Джалаладдин Руми запись закреплена
Среди обновленцев — (псевдо)-салафитов, ваххабитов, модернистов — распространена позиция, что суфизм — продукт языческих заимствований, чушь, изнеженность. Нередко они доходят до обвинений суфизма в отсталости ислама.
Показать полностью.
Другой крайностью является восприятие суфизма востоковедами, как чего-то отдельного от традиционного суннитского ислама. Чаще всего они представляют суфизм как что-то превосходящее сам ислам. Суфизм воспринимается, как аполитичное, нейтральное, духовное, уделяющее все свое внимание индивидуальному общению с Богом — в противовес мирскому, политическому традиционализму.
Среди обновленцев — (псевдо)-салафитов, ваххабитов, модернистов — распространена позиция, что суфизм — продукт языческих заимствований, чушь, изнеженность. Нередко они доходят до обвинений суфизма в отсталости ислама. О таком восприятии пишет, например, William Chittick:
«Суфизм стал козлом отпущения, которым можно было объяснить “отсталость” ислама. С этой точки зрения суфизм является религией простых людей и воплощает суеверия и неисламские элементы, заимствованные из местных культур; для того чтобы ислам сохранил свое первородство, включая современную науку и технологии, необходимо искоренить суфизм» (William Chittick, “Sufism: Sufi Thought and Practice,” Oxford Encyclopedia of the Modern Islamic World, ed. John L. Esposito et al. (New York: Oxford University Press, 1994), 107.)
Другой крайностью является восприятие суфизма востоковедами, как чего-то отдельного от традиционного суннитского ислама. Чаще всего они представляют суфизм как что-то превосходящее сам ислам. Суфизм воспринимается, как аполитичное, нейтральное, духовное, уделяющее все свое внимание индивидуальному общению с Богом — в противовес мирскому, политическому традиционализму. Такие линии, как замечают Gregory Lipton, Joseph Lumbard, и Omid Safi — прочертило протестантское просвещение. Это "протестантское просвещение" принесло особое понимание веры, как аполитичной "веры в душе". Оно полностью исключило исламскую историю, даже саму среду, и универсализировало протестантское понимание суфизма и веры, навязав это окружающему миру.
«<> Линии, которые были проведены светскими и возрожденческими мусульманскими интерпретаторами, а также востоковедами, в большей степени являются результатом современного мышления, в котором просвещение и протестантские христианские представления о мистицизме навязываются классическому исламскому миру» — Joseph Lumbard, “Ahmad Al-Ghazali, Remembrance, and the Metaphysics of Love”
«. представления Смита о том, что представляет собой подлинная духовность, могут почти служить образцом для наших унаследованных западных предпосылок относительно мистицизма как “подлинной” религии. Эти идеи, пожалуй, нигде так четко не сформулированы в отношении суфизма, как в небольшом отрывке из основополагающей работы Смита 1957 года "Islam in Modern History". Здесь Смит заявляет:
Суфизм радикально отличается от классического суннитского мировоззрения, и не в последнюю очередь в своем отношении к истории, мирскому. В нем подчеркивается личность, а не общество, вечное, а не историческое, Божья любовь, а не Его сила, и состояние человеческого сердца, а не поведение. Оно больше заботится о том, чтобы душа человека была чистой, чем о том, чтобы его действия были правильными. Некоторые суфии считали Закон неважным. Большинство рассматривало ее как частную дисциплину, направляющую человека к трансцендентной самореализации, и мало обращало внимания на ее функцию в упорядочении общества, в приведении истории в соответствие с предписанным образцом»
Каким же был суфизм и как он воспринимался самой уммой?
Проще говоря суфизм в современности воспринимается через линзу модернового запада, исключая или попросту политически не замечая того, что это модерновое восприятие не соответствует до-модерновому. Суфизм, как и любой другой досовременный мистицизм, нельзя исключать от собственной среды.
Если наше понимание мистицизма основано на личном опыте Божественного, проводимом в изоляции от социальной жизни, то мы неизбежно неверно истолкуем социальную значимость досовременных мусульманских мистиков.
Наглядный пример — действия футувватов в Османской империи, в Магрибе, где суфийские тарикаты сражались против оккупантов. Неужели после этого можно говорить о аполитичности наших героев?
Также стоит кратко рассмотреть утверждение о том, что для мистиков закон неважен. Гиганты суфизма, как Ибн Араби и аль-Газали, определяли веру как покорность шариату, первый путь в суфизме — шариат. Исторически не было различия меж суфийским помещением (ханака) с медресе, как и между улемами и суфиями - замечает Joseph Lumbard:
Мусульманский универсализм шел рука об руку с классической идеей халифа, который возглавлял бы религию и империю. На схожих основах держался и суфизм:
«И хотя на современном Западе суфизм часто представляют как основанный на типе внутренней “духовности”, которая превосходит все социальные и политические разделения, средневековый суфизм на самом деле был пропитан этим типом имперской иерархии. Как отмечает Маргарет Маламуд: [Суфийская] модель доминирования и подчинения, которая структурировала отношения между учителями и учениками, воспроизводила способ, которым власть создавалась и распределялась в средневековых исламских обществах: а именно, посредством многочисленных диадических и иерархических отношений власти и зависимости, которые постоянно распадались и реформировались. Эта всепроникающая модель действовала в духовной, политической и семейной сферах»
Таким образом, Маламуд утверждает, что средневековый суфийский дискурс и практика утверждали и освящали “иерархию и неравенство в мирском мире, связывая их с божественной волей и порядком”. Тем не менее, такие иерархические модели в суфизме также сыграли решающую роль в социальной сплоченности средневековых мусульманских обществ, которые “стали полагаться на авторитарные отношения, основанные на эзотерических доктринах, чтобы дисциплинировать и контролировать желания своих подданных”.
На аналогичных вещах держалась истина в христианстве: В “Генеалогиях религии” Талал Асад утверждает, что до современной универсализации религии "принуждение было условием для осознания истины и дисциплины, необходимой для ее поддержания". Далее Асад отмечает, что для раннехристианского теолога и мистика Августина Гиппонского, это были не просто символы, которые насаждают истинные христианские убеждения, но власть, начиная от законов (имперских и церковных) и других санкций (адский огонь, смерть, спасение, хорошая репутация, мир) до дисциплинарной деятельности социальных институтов (семья, школа, город, церковь) и человеческих тел (пост, молитва, послушание, покаяние). Августин совершенно ясно дал понять, что власть, результат целой сети мотивированных практик, принимает религиозную форму из-за цели, на которую она направлена, ибо события человеческой жизни являются инструментами Бога. Не разум спонтанно двигался к религиозной истине, а сила создала условия для переживания этой истины.
Таким образом, все попытки осмыслить суфизм в рамках модерновых взглядов терпят крушение. Закончить я хотел бы мыслями Gregory Lipton:
Joseph Lumbard, “Ahmad Al-Ghazali, Remembrance, and the Metaphysics of Love”
William Chittick, “Sufism: Sufi Thought and Practice”
Oxford Encyclopedia of the Modern Islamic World, ed. John L. Esposito et al. (New York: Oxford University Press, 1994), 107.
Safi, The Politics of Knowledge, 128.
Margaret Malamud, “Gender and Spiritual Self-Fashioning: The Master-Disciple Relationship in Classical Sufism,” Journal of the American Academy of Religion 64, no. 1 (1996): 102.
Читайте также: