Леонид шевченко поэт стихи
Обновлено: 04.11.2024
* * *
Стучат монеты, кости, спички,
на Лобном месте ночь и турки.
Полупустые электрички
катают в тамбурах окурки.
Ты обернулась и сказала,
про долгий-долгий путь сказала –
от Ярославского вокзала
до Ярославского вокзала.
Всего «пятёрка» – эдельвейсы,
смеются головы с помоста.
Платформа – справа, слева – рельсы.
Лосиный остров-полуостров.
Ты обернулась и сказала,
про долгий-долгий путь сказала,
что от Арбата до Арбата,
от Ярославского вокзала,
от Ярославского до прозы.
А у кремлёвского солдата
в шинели путаются слёзы.
* * *
Я обнимался с девушкой хромой.
В соломе спал, блуждал в тумане.
Я шёл домой и не пришёл домой
Из Палестины с фиником в кармане.
Я грелся у голландского огня,
Я пел баллады ветреной весною.
Кто знает жизнь — тот не поймёт меня,
Кто знает смерть — не встретится со мною.
Вот капли пота над моей губой,
Вот капли крови над моей губою.
И вольный каменщик за праздничным столом,
Когда идёшь под барабанный бой
Эпохи — с непокрытой головою —
Невольно заслоняешься крылом.
…День Победы: синева,
над головою ангел-мститель,
любая женщина — вдова,
любой мужчина — истребитель.
Я видел Гитлера во сне,
ну а потом пришла Победа.
«Купи мороженого мне
плодово-ягодного, деда…»
Но дед не смотрит на меня,
ему давно пора обратно,
он превращается в туман
и говорит: молчи, болван.
Троллейбус, почта, магазин.
На рынке клетка с попугаем.
Идём по городу, скользим
и пропадаем, пропадаем.
Повсюду флаги и сирень,
в моей руке воздушный шарик,
тяжёлый шарик, красный шарик.
И я кричу: «Купи, купи
(и просыпаюсь)—
плодово-ягодного, деда…»
Над городом салют. Победа.
ТАКОВА СПОРТИВНАЯ ЖИЗНЬ
Нравится Показать список оценивших
В этом городе погорели все карусели
и покончил с собою в зоопарке жираф.
Она хотела быть фотомоделью
или птицей французской Эдит Пиаф.
И чтобы о ней написали в газете,
а «Плейбой» напечатал бы её без трусов.
В этом городе нюхали клей дети
и чиновники убивали бродячих псов.
И какие-то люди, за водкой пришедшие,
в гастрономе махались, и работал вокзал.
Но однажды сбылися мечты сумасшедшие:
её фотографию телевизор показал:
«Ушла из дома, бесследно пропала,
чёрная куртка, молочный бидон».
А потом с принцем мёртвым она танцевала
менуэт, исполняла парижский шансон.
В этом городе ничего никогда не бывало,
только цирк лилипутов приезжал и поющий грузин.
Бал Господен начнётся в «горясщэм» Версале,
а потом наркоманы подожгут магазин,
и аптеку, и банк, и рынок цветочный,
и строительный трест, и центральный вокзал.
На маршрутном такси с бидоном молочным
она поехала к Богу – на сейшн, на бал.
ИЗ ПОВЕСТИ В СТИХАХ
. ещё асфальт от крови не остыл.
Не забывай красивую и молодую.
Не спрашиваю, кто тебя убил,
а только волосы твои целую.
Не забывай страну с беззубым ртом,
унылую многоэтажку
и абсолютно чёрный Белый Дом,
тюремный дождь и милицейскую фуражку.
Меня зовут, потом тебя зовут,
играют домбры, и стрекочут ложки,
бим-бом, бим-бом, часы двенадцать бьют,
два клоуна хихикают в ладошки.
Наш праздник — в облаках, в воде, в земле,
в ермолках, в кепках, в платьицах походных,
и Гурченко порхает на метле,
несут пирог весь в розочках загробных,
официальное лицо
в аэропорту встречает делегацию хлебом-солью.
Твои шаги — плащ, брошка и кольцо,
кольцо и брошка, плащ.
Все спят, и семьянину снится Троцкий
с рогами, жене — Кобзон,
а мальчику— перочинный новый нож,
старухе — человек, который вышел
с верёвкой и с мешком из дома — нет,
никто не думал засыпать, всё наяву.
Не наблюдатель, а скорее современник,
не провожающий — скорее проводник.
В одном мы танце кружимся, в одном
живём сыром заброшенном подвале
"на болоте у самого краюшка. ”.
Один Бог, один Шекспир, одна
луна над бритыми затылками, и мандрагора
под нами пышно расцветает. Аминь.
Как разболелась голова —
глаза откроешь: кладбища и рощи,
кругом одна полынь-трава,
степь безнадежная, сельскохозяйственные кущи,
далёкий трактор, близкие столбы,
штормовки ветеранов одноногих,
татарские названия судьбы
на станционных зданиях убогих.
или как было: душный коридор,
ночная откровенная работа,
и длинный разговор —
чёрт ногу сломит, чеховская нота —
на детских стульчиках, с мотором в голове.
Полынь-трава и девочка в траве.
Какой-то необычный свет,
Вернее – фосфора свеченье.
Всё было так давно, что нет
Для этих лет обозначенья.
Какой-то бесконечный день,
Поход на праздничную ёлку.
И длинный кожаный ремень,
И олимпийскую футболку
Ты купишь в дорогом ларьке,
Поедешь на родную дачу,
Сжимая в маленькой руке
Свою немалую удачу.
Уносятся колечки прочь,
Колечки свадебного дыма.
Как ты прекрасна в эту ночь,
Бесстрашна и неуловима.
И ты прикуриваешь, как
Лаура – если бы курила
Мадонна. Ты неуловима,
А я законченный дурак.
С бутылью грустного вина,
Приближенный к пустому раю,
«Будь только вымыслу верна», -
Цитирую и подражаю.
Какой-то бесконечный год –
Суровый, бесконечный, летний.
Ушёл последний теплоход –
Легчайший, молодой, последний.
В поезде – к тебе.
Я повторял стихи знакомые
И листьями дышал багряными,
И ангелы кружились новые
С глазами грустными и пьяными.
Мне было жарко или холодно.
Равнина расстилалась кроткая.
Вот и прошла другая молодость
Неискренняя и короткая.
Я мчался в этом громком поезде
Среди своих лесов изменчивых
И думал о беспечном возрасте
И о твоих руках доверчивых.
Звезда. Боярышника заросли.
Я счастлив, будто на свидании,
Кто знает о великом замысле?
Кто помнит о своём призвании?
Кино, пирог и день рождения.
Лепёшки овсяные, пшённые –
Вот исчезает поколение,
Как будто мотыльки сожжённые.
Когда они в полёт решающий
Идут серьёзные и бедные,
Где только твой фантом нетающий,
Мои иллюзии бессмертные.
Леонид Шевченко
(28 февраля 1972 — 25 апреля 2002, Волгоград)
*
Я повторяю "навсегда",
Как будто мёртвые проснутся,
Как будто наши поезда
Когда-нибудь пересекутся.
Давным давно - в одной стране
Моторчик пел и сердце билось,
Как будто всё приснилось мне,
А я не знал, что мне приснилось
Всё это: личный магазин,
И Дон Кихот,
и Санчо Панса,
Сюжет [нрзб] или картин
Смешной эпохи Ренессанса.
Когда под небо этажи
Тянулись в небо голубое,
Когда учёные мужи
Писали что-нибудь такое
Хорошее, и я купил
"Родона" и лепил из глины.
И хмурый Дант не говорил,
Что он дошёл до половины.
Давным давно - в одной стране
Моторчик пел и сердце билось,
Как будто всё приснилось мне,
А я не знал, что мне приснилось.
Мы на вокзале постоим -
На этом рубеже коротком.
И я прижмусь к рукам твоим
Губами или подбородком.
01.11.1997
Леонид Шевченко
(из книги "Саламандра", 2014)
*
28 февраля 1997
Я тоже прожил в одиночестве
Полжизни и стихи шептал.
И я вращался в светском обществе,
И водку залпом выпивал,
И вслух бессмертное читал.
Мне снятся времена прошедшие:
Какой-то день, какой-то год.
Меня любили сумасшедшие
И больно целовали в рот.
Я был и плотью и видением,
Прохожим, дождиком, трухой,
И громким увлекался пением,
Художественной чепухой.
В любви, в работе или в праздности,
Везде – и на краю земли,
Всегда большие неприятности
За мною почему-то шли:
Пускай мне не хватало мужества,
Товарища в моем пути –
Но время славы или ужаса
Останется в моей горсти.
И только возвращением не мучь.
Какой-то пасмурный невыразимый луч
воспоминания: двоящийся пустырь,
пятиэтажка, бабочка, снегирь.
Вот малолетка наполняет шприц
во мраке общежитий и больниц,
на лодочке катается дурак,
на маленькой Голгофе свищет рак.
Я жил в стране, которая была
прекрасней всех и потому светла
наполовину, вот такой расклад:
летит снегирь, а бабочки горят.
И снова возвращался он
Из путешествия большого,
И в зеркало, как на чужого,
Смотрел, наследство поражён.
Ты был когда-то молодым
Под этим молчаливым небом.
Что сделало тебя таким
Несимпатичным и нелепым?
Возможно, ты объездил свет
С каким-то спутником незрячим.
Возможно, циркачом бродячим
Ты отработал двадцать лет.
На все, на выдумки горазд,
Стрелял, играл и улыбался.
С тобою пьянствовал гимнаст,
Канатоходец целовался.
Ты пил вино и молоко,
Любил и потерял немало.
И только девушка в трико
Тебя за плечи обнимала.
Несколько стихотворений из сборника «Рок»:
Деревянные рогатки
1.
Я видел смерть весёлую во сне,
моей руки натянутые вены.
Меня убило на твоей войне,
эпоха пламени, столетие измены.
Я чувствовал губами: тишина,
хватался за казенные перила.
Ушла под землю сумасшедшая страна
и мальчику костяшкой погрозила.
Меня сожрёт бессмысленная боль
в походе вечном, в туристической палатке.
Два школьника подстрижены «под ноль»,
и наготове деревянные рогатки.
Они подстрелят чайку и стрижа,
они – состарятся, но это их работа.
А ты болтаешь, что славянская душа
загадочное и возвышенное что-то.
2.
Я помню всё, в особенности лето,
бескрайний пляж в начале дня
и волосы твои – восьмое чудо света,
а первое погибло для меня.
О, пляжники живые – дети, жёны,
загар крутой невечных тел.
Пошли на дно столичные пижоны,
директор санатория сгорел
от водки. Только никому не больно,
поговорим о чём-нибудь другом.
Мы – семиклассники, и этого довольно
для Хроноса с блудливым языком.
А никому не больно и не жутко.
Я вспомнил всё: и улицу, и дом,
твою мальчишескую импортную куртку
и «группу крови» на брелке твоём.
Мы – семиклассники, мы сделались сильнее,
мы целим в звёзды, а не в голубей.
…Вот день, который вечности длиннее,
короче жизни, истины страшней.
Бал Господен
(римейк)
В этом городе погорели все карусели
и покончил с собою в зоопарке жираф.
Она хотела быть фотомоделью
или птицей французской Эдит Пиаф.
И чтобы о ней написали в газете,
а «Плейбой» напечатал бы её без трусов.
В этом городе нюхали клей дети
и чиновники убивали бродячих псов.
И какие-то люди, за водкой пришедшие,
в гастрономе махались, и работал вокзал.
Но однажды сбылися мечты сумасшедшие:
её фотографию телевизор показал:
«Ушла из дома, бесследно пропала,
чёрная куртка, молочный бидон».
А потом с принцем мёртвым она танцевала
менуэт, исполняла парижский шансон.
В этом городе ничего никогда не бывало,
только цирк лилипутов приезжал и поющий грузин.
Бал Господен начнётся в «горясщэм» Версале,
а потом наркоманы подожгут магазин,
и аптеку, и банк, и рынок цветочный,
и строительный трест, и центральный вокзал.
На маршрутном такси с бидоном молочным
она поехала к Богу – на сейшн, на бал.
Такова спортивная жизнь
Нравится Показать список оценивших
Леонид Шевченко - единственный волгоградский поэт, чьи стихи Евгений Евтушенко включил в свою знаменитую антологию "Строфы века". Свою первую книжку под названием "История болезни" он выпустил, когда ему было 21. Очень многих эта книжка озадачила, даже раздражила. В ней был огромный заряд протеста, вызова. Эта была резкая, нервная, болезненная книжка. С тех пор прошло 6 лет и всегда останется загадкой: каким образом, в силу каких обстоятельств человек накапливает свой духовный опыт, как, каким образом он меняется, наращивает своё мастерство, выращивает душу. И вот, спустя 6 лет, Леонида Шевченко охотно печатает московский журнал "Знамя", его признаёт. С ним дружат знаменитые петербуржские поэты. (Евгений Рейн) Он признан, но не в Волгограде. В Волгограде до сих пор о нём помнят как о мальчике, который кинул всем вызов своей резкой, не похожей ни на чью поэзию.
Леонид Шевченко написал изумительный цикл "Годы", у него есть цикл "Городские ангелы". Похож ли он на кого-нибудь? Я не знаю. Но у него есть своя тема, только своя. Этот молодой человек "болеет" историей страны. Один из лучших циклов его называется "Фрагменты русской жизни", он пишет о 53-м годе, о 72-м, о 80-м, о 97-м. Его сравнить просто не с кем. И всё, что он пишет, исполнено такой болью, таким страхом за душу человеческую, что познакомившись с его поэзией, создаётся впечатление, что без неё уже не обойтись. Очень много боли, очень много ненависти к обывательству, к смертельному исходу, который грозит каждому человеку, который забывает, что такое душа.
Читайте также: