Иван козлов пермь стихи
Обновлено: 05.10.2024
Иван Козлов род (род. 1989) – русский поэт.
Живёт и работает в Перми. Сменил множество мест работы: был дворником, грузчиком журналистом, фотографом и т. д.
Выпустил книгу стихов «Ритуальный смех».
В сети есть поэтический выпуск передачи «Вслух. Стихи про себя» с участием Ивана.
Стихи его довольно мрачные, зачастую рассказывающие фантастические и страшные истории, нечто в жанре современных «хорроров». Однако вдумчивый читатель обнаружит за мрачным антуражем окраин уездных городов, описанием несчастных случаев, и за страшными сказками о монструозных старухах «второе дно» - на самом деле все эти стихи, конечно же, о нашей жизни, какой бы непритягательной она ни была сквозь стёкла авторской оптики.
Из интервью с Иваном Козловым:
* * *
Вспоминает о тех, кого когда-то любила
выброшенная в урну палочка от пломбира
на углу минимаркета в жаркий полдень уснул
старый, с отломанной спинкой фанерный стул
думает о друзьях и знакомых, глядя на облака,
монетка, подложенная детьми под колёса товарняка
философски настроенный пустой спичечный коробок
иногда размышляет над тем, насколько он одинок
к бетону холодному в скуке смертельной приник
рваный, лежащий на лестничной клетке цветной половик
в картонной коробке для всякого мусора тихо бредит
флакон из-под детского мыла “Мишутка” в форме медведя.
каждого жалко по-своему, но особенно жалко
тех, кого утащила к себе придорожная свалка
наверняка у неё внутри, в самой гуще отбросов
тоже шевелится чьей-то живой души отголосок
* * *
Детство. Раннее утро субботы. Станция Пермь Вторая.
Дверь с надписью “не прислоняться”, открываясь, натужно стонет.
Старухи, спешащие к дачным участкам, словно в ворота рая,
Лезут в тамбур, боясь не найти свободного места в вагоне.
Старухи, все как одна, в потёртых спортивных костюмах.
Сжимают коробки с цветочной рассадой в объятьях сухих,
На них висят скорбные связки разнообразных сумок,
А на хилых плечах, словно коконы, болтаются рюкзаки.
Под влиянием этих пугающих женщин с полуистлевшей кожей
Моя инфернальная космогония сложилась примерно так:
Если в круге девятом, как известно, грешники заморожены,
То в десятом старуха, на дачу стремясь, сажает их в свой рюкзак.
Я тогда знать не знал, кто такой Данте, но мне, ещё шестилетнему,
Ужасно тоскливым и мрачным казалось нутро старушачей ноши.
Я думал о том, кто сидит в рюкзаке, и, чтобы хоть как-то согреть его,
Напевал про себя всевозможные детские песни о чём-то хорошем.
Мне казалось, такая крупная армия старых и неинтересных
Наверняка объединена каким-то дьявольским делом.
Я боялся, что в их рюкзаках мне тоже найдётся место,
Но тележки скрипели, стучали в тамбуре двери, время летело.
Ту реальность, что была в детстве, тихонько сменяла другая,
А старухи всё так же снуют с тележками, чем-то нагруженными,
Всё так же в вагонах давят друг друга и матом друг друга ругают,
Словно внутри кто-то ждёт их сильнее, чем ждал бы снаружи.
Однажды я понял — ну вот, теперь всё. Что-то перегорело,
А может, за этими страхами ничего и не было никогда,
Но сейчас-то я знаю, что в их рюкзаках
Лишь вонь мешковины прелой
Дряблые клубни картофеля
Пустоты световые года
* * *
В Перми неподалёку от улицы Малкова есть болото —
Копия самой гнусной трясины, только уменьшенная.
У его берегов на скамейке всё время бухает кто-то,
В основном женщины — скучные, толстые женщины.
У женщин такие же толстые и скучные имена
Клавдия, Люда, как вариант — Зинаида.
Они покупают дешёвого пива, нефтяного вина
Или ещё какого-то пойла отталкивающего вида.
Они здесь общаются, лузгают семечки, делают шашлыки,
Называя мужей козлами, а общих подруг — коровами.
Иногда к ним приходят тощие загорелые мужики
В клетчатых шортах и с пальцами татуированными.
Жизнь людей, которые тут бухают, как правило, не задалась,
Настолько нереспектабельно это вонючее место.
В болоте, в самой трясине всё время булькает мразь,
Которая современной науке вполне может быть неизвестна.
В общем-то, всё предельно понятно. Но иногда, ночами,
Когда я прохожу вдоль болота, употребив “Ягуара”,
Мне кажется — здесь российский вариант легенды о Нараяме,
И все эти грустные бабы, когда становятся старыми
И когда понимают, что их смертный час всё ближе,
Подходят к болоту, допивают дешёвое пиво,
Заходят в токсичную мутно-зелёную жижу
И, растворяясь, булькают в ней тоскливо.
В их судьбе было мало хорошего:
Полуграмотный школьник не сладил с решеньем задачи
Впопыхах получив отчего-то
Результат "полтора"
И теперь по дороге заброшенной
Полтора землекопа (один - с головою собачьей)
Чертыхаясь, идут на работу
В понедельник с утра
Сквозь метель, с рюкзаками за спинами.
Умирать в середине зимы несказанно паршиво
Молчаливые снежные птицы
Стерегут облака
На январском погосте покинутом
Полтора землекопа жгут автомобильные шины
Чтобы было мне, где разместиться,
И согреться слегка.
А закончив со мной, горемычные
Побредут через кладбище, землю оставив в покое
Но помедлят у самого края
Средь забытых могил
И помянут меня как привычно им:
Землекоп Христофор выпьет рюмку, неслышно завоет,
И ему на трубе подыграет
Землекоп Гавриил
***
С тех пор, как помер, Иуда – не произнёс ни слова.
Этим он, мёртвый, гораздо лучше живого.
Иуду в дороге настигает осенний вечер.
Падает с неба пепел ему на плечи.
Ласкает бока Иуде жгучее пламя.
Вечером на дороге Иуда встречает камень.
Надпись на камне бросает Иуду в дрожь:
«Налево, направо, прямо пойдёшь – умрёшь».
На камень кем-то посажено чучелко смоляное.
Иуда бросается на колени и в голос воет:
«Была у меня изба лубяная, а теперь вот не знаю –
Видимо, в скором времени ждёт меня ледяная.
Отвечает Иуде чучелко смоляное:
«Ты крепко сшит, да, похоже, неладно скроен.
Так что, пойми, судьба у тебя такая».
Сказавши это, чучелко замолкает.
«Не оставляй, помоги ты мне, бога ради» –
Иуда кричит, в глаза смоляные глядя.
Пепел кружится в небе, журчит вода.
В пламени медленно тают осколки льда.
* * *
Темнота боится людей, поэтому появляется только ночью,
Да и то избегает разного рода иллюминаций,
Но всё равно даже в ярких огнях присутствует как бы заочно,
И это уже само по себе заставляет её опасаться.
Темнота любого из нас уделает на раз-два.
С её родословной я, признаться, не очень знаком,
Но вроде её занесло из туманности “Конская голова”,
И она расцвела на Земле плотоядным чудовищным сорняком.
С тех пор Вечный Свет, как бы это помягче сказать, померк,
Так что ангелы, если и забредают к нам — от ужаса прячут лица.
Примерно в то время у нас как раз начинался каменный век,
Который (учёные врут, конечно) до сих пор ещё длится.
Темнота — вроде вируса, и каждый с рожденья больной;
Излечиться вполне реально, есть даже пара методик.
Например, если стать частицей и одновременно волной,
То тогда темнота проходит.
И всё проходит.
Читайте также: