И с проханов стихи
Обновлено: 04.11.2024
В Кремле разбилось голубое блюдце,
И с колокольни колокол упал.
Зажглись над Русью люстры революций,
И начался кромешный русский бал.
Ударил час, и мир сорвал личину,
И чаянье пророка воплотилось.
Пришла вода, и Кремль взяла пучина.
Чудовищный России Наутилус.
Святая Русь, берёзовая грусть,
Ты участи своей не избежала.
Мне, сыну своему, разъяла грудь,
Вонзив штыка отточенное жало.
Там празднослов, там остроумный спорщик,
А этот дам забавить не устал…
Но прячется за дверью заговорщик,
Его рука во тьме сжимает сталь.
В салон, где процветали недомолвки,
Где скептик остроумием блистал,
Влетел снаряд тяжёлой трехдюймовки
И повесть начал с белого листа.
Померкнут блески суеты мирской.
Повиснут флагов ветхие мочалки.
Тогда в ночи промчатся по Тверской,
Сверкая пулемётами, тачанки.
Там будет кровь в озёрах, как вода.
И упадут созвездья к горизонту.
Гремя огнём, пойдут на города
Танкисты из восставших гарнизонов.
Гори, гори, багровая звезда
Над миром истлевающих останков.
Мне пели песню бронепоезда
На стылых разорённых полустанках.
Ещё горят лучи в твоём бокале,
И ты прекрасна в белоснежном танце.
Под красным фонарём, в ночном квартале
Ты станешь отдаваться африканцу.
Москва красна от липкого варенья.
Под тяжестью согнулись фонари.
Моя жена, как в первый день творенья,
Войди ко мне при отблесках зари.
Когда уйдёт с земли последнее созданье,
И ангел улетит в сиянье белых крыл,
Ты нам оставишь нищее даянье,
Весенний снег оттаявших могил.
Какое будущее можно ожидать от союза России и Ирана?
Это моя не первая поездка в Иран. На этот раз меня влекли не дивные сады Шираза, не гробницы сладостного Саади, не могучие руины Персеполиса, в котором зороастрийская вера слилась с античностью, и в солнечном туманном воздухе громоздятся колонны, повисли в пустоте фронтоны несуществующих храмов, а на чёрном камне иранский лев, символизирующий солнце, ломает хребет хрупкой тонконогой лани. В прошлые свои визиты я посещал Бушерскую атомную станцию и на берегу Персидского залива газовые грандиозные месторождения «Южный Парс» - серебряная чешуя бесчисленных стальных конструкций, цилиндры, сферы, конические реакторы, откуда по зелёной воде залива уплывают танкеры со сжиженным газом.
На этот раз меня интересовал иранский взгляд на сражение, которое развернулось на территории Сирии, где русские бомбардировщики громят ИГИЛ, персидские подразделения и отряды ливанской «Хезболлы» атакуют опорные пункты ИГИЛ, а турецкие танки, перейдя границу, угрожают подавить курдских повстанцев. Меня интересовала природа этого небывалого треугольника, в котором Россия, Иран и Турция образовали шаткое, зыбкое единство, без которого невозможно разгромить ИГИЛ.
Я посещал исламские университеты в священном городе Кум, кабинеты министров, штаб-квартиры политических деятелей. Пытался понять: как сложился российско-иранский альянс, ещё вчера невозможный, а сегодня – речь о вероятности военно-политического союза, когда российские зенитные комплексы С-300 стоят на позициях вокруг Тегерана, а иракские аэродромы открыты для русских бомбардировщиков, которые садятся на эти аэродромы, заправляются топливом и боеприпасами и несутся в Сирию, бомбя ИГИЛ под Мосулом и Алеппо.
Посвящаю Захару ПрилепинуМой стих упал на дно сухого моря.
Ушёл на фронт, забыв полить цветок.
Лицо жены, померкшее от горя.
Блокпост. Стрельба. Алеющий восток.
Всю ночь в Донецке грохотали пушки.
Горел бетон, дымилась арматура.
В развалинах лежал убитый ГРУшник.
Зловещая войны архитектура.
Комбат убит. Мы молча пили водку
В прифронтовом дешёвом кабаке.
А рядом миномёты драли глотку,
И мины разрывались вдалеке.
Пронзённый в грудь, лежал на дне воронки.
Я был один, заброшен на земле.
В заре летели чёрные вороны
И что-то хриплое они кричали мне.
В степи, на месте минного разрыва,
Где бинт лежал разорван и кровав,
Растёт травы серебряная грива.
В народе имя ей — "разрыв-трава".
Кто ты, светловолосый украинец?
Кого любил? В каком посёлке жил?
Кому на праздник привозил гостинец?
Будь проклят час, когда тебя убил.
Он был сражён недрогнувшей рукой,
Всадившей пулю точно и жестоко.
И был подхвачен белою рекой,
В которой нет ни устья, ни истока.
В пшеничном поле — два подбитых танка.
Я заглянул в распахнутые люки:
Танкистов обгорелые останки,
На пулемёте скрюченные руки.
Как воск, потёк железный ствол винтовки.
Платок жены по небу гонит ветер.
Мокры, как кровь, в газетах заголовки.
Я умер. Я проснулся на рассвете.
Он был носатый одессит,
Играл в одесском джазе.
Его брелок ещё висит
В подорванном КАМАЗе.
Девушка в холщовой вышиванке.
Поцелуи сладкие, как мёд.
На рассвете появились танки.
Я стянул с плеча гранатомёт.
Мы ночью охраняем мост,
Отец и мы, два сына.
Когда б ты знала, сколько звёзд —
Зелёных, белых, синих.
Пусть ты издал последний крик,
Но жить не перестал.
Твой луч пройдёт в смертельный миг
Сквозь радужный кристалл.
Когда промчусь я по кругам,
И мой настанет срок,
Смерть поднесёт меня к губам
И сделает глоток.
Железных мух назойливое пенье.
Багровые зарницы вдалеке.
Я помню, как на праздник, на Успенье,
Ты подошла в сиреневом платке.
Они его втроем забили в угол.
Железный прут без устали хлестал.
В миру он добывал донецкий уголь.
Став ополченцем, умер за Христа.
Мой дед снискал георгиевскую славу.
А мой отец погиб под Сталинградом.
Я пережил шестнадцать войн кровавых.
Теперь лежу под украинским "градом".
Ваши алые знамёна,
Ваши рыжие чубы.
Огневые батальоны
И простреленные лбы.
Кто поднял бурю? Кто за ней грядёт?
Чей лик узрим? К какому исполину
Прильнут народы? Кто перегрызёт
Истории гнилую пуповину?
Я акушер. Я принимаю роды.
В моих руках грядущее родится.
Открылся зев, и истекают воды.
Своё дитё рождает дьяволица.
Весь этот опыт с кровью и слезами
Я никому на свете не отдам.
Я смерть встречал с открытыми глазами,
Закрыв глаза убитым городам.
Александр Андреевич Проханов – одна из самых романтических фигур нашего времени. Часть своей жизни он провёл среди лесов. Другую часть – среди белоснежных храмов. Третью – среди бесчисленных войн и сражений. Он – свидетель революций, падения и восстания царств. Мы знаем его как прозаика. Его стихи – неожиданность для нас. Что ещё хранится в таинственной прохановской душе?
Я книга неразрезанных страниц.
Я тот фонарь, где не бывает света.
Летела стая розовых синиц
И пропадала среди белых веток.
Последних снов обугленные тени.
Последних слов осенняя трава.
Последний вздох несбывшихся хотений.
И выпал снег. Настали Покрова.
Я в снегопад упал без одеяний.
Твоя рука в забытом серебре.
Брусничный лист божественных деяний
Красней, чем зори в чёрном ноябре.
Твоих лугов заплаканные лица
И стон слепых гармоник на селе,
Где вянет голубая медуница
С пером светлей лазури на крыле.
Я вижу сон. В часах опали стрелки.
Прошли на колокольню звонари.
Но звука нет. Две розовые белки
Высоких звёзд качают фонари.
Я вышел на крыльцо бездонной ночью.
Ведро воды с упавшею звездой.
Ты мне открой, о, милосердный Отче,
Зачем снега пахнули резедой?
И грянул бой, священный, рукопашный
Цветущих трав и птичьих голосов.
Так опадают осенью вчерашней
Цветные листья с голубых лесов.
Я жил в лесах. Крик ворона горластый.
Еловых веток тёмные ресницы.
Я припадал к серебряному насту
И целовал стеклянный след лисицы.
На белизне заснеженных страниц,
Где замерзает след стеклянный лисий,
У снегирей и золотых синиц
Расцвёл зари малиновый трилистник.
Моих полков, пропавших под Смоленском,
Последний след истаявших дорог.
Мне покажи на празднике вселенском
Родной избы обугленный порог.
Меня нашли в осенней лебеде
Средь чёрных стай, летевших на зарю,
Где золото на ветряной воде
И белый лев, склонённый к фонарю.
В мой сад слетелись вещие синицы.
Железный век свой совершил прыжок.
Твоё лицо на белой плащанице
С моим лицом, как огненный ожог.
Настольных книг лукавое коварство.
Винтовок сталь в кровавых кулаках.
Куда ж нам плыть? Плывёт за царством царство,
И Божий лик сияет в облаках.
Я вижу сны окаменелых баб.
В пустых глазницах синие рассветы.
Я вижу след окаменелых лап
И слышу стук окаменелых веток.
Мы шли с полками туркестанской степью.
Я помню командиров имена.
Мне губы обжигал солёный пепел,
Впивались в грудь колючек семена.
Благоухай, пион, цветок забвений.
Я вновь целую дивные персты.
На полотне белеющих мгновений
Шелками шиты алые кресты.
На горных ледниках сверкали грани.
И озеро, как голубое блюдо.
На той войне я был смертельно ранен.
Не пулей. Взглядом мёртвого верблюда.
Я различаю голоса растений,
Опутавших мой череп безымянный.
Я тот, кто не отбрасывает тени.
Я – в тёмном небе свет зари румяной.
Мне в колыбель упал зелёный лист.
На гроб легла сырая гроздь рябины.
Где та, с которой нежно обнялись,
Земную жизнь пройдя до середины?
Я стал слепой. Во мне сгорели очи.
Меня враги, как дерево срубили.
Но вижу, в синеве московской ночи
Горят пятиконечные рубины.
С кремлёвских стен, краснее земляники,
Сочится сок горячих топоров.
Где золотой главой Иван Великий,
Чернеют рты отрубленных голов.
Прости меня, что лучшую из лучших
Я обижал и вольно, и невольно.
Безумная луна бежала в тучах.
За ней гналась кривая колокольня.
У пулемёта разорвалась лента,
И вдруг такая тишина настала.
Трещал кузнечик в середине лета.
В саду на землю яблоко упало.
Морозный дождь летел полями
И, прозвенев, умолк вдали.
Берёзы стали хрусталями
И наклонились до земли.
Ещё был жив. Но мой прощальный взгляд
Следил, как богомольные старушки
Прилежно, по числу моих наград,
Кроили кумачовые подушки.
Мой сон. У голубой воды
У стен гончарного Герата
Стоят осенние сады
С плодами спелого граната.
Глаза без век и без ресниц.
Слепящий взрыв, горы паденье.
Огнём истерзанных глазниц
Мои последние виденья.
Два корабля из серой стали
Дробили лёд седой и хрупкий.
Пересекли залив и встали,
Блеснув стеклом гранёной рубки.
Я плыл по отражению дворцов.
Два белых льва ко мне тянули лапы.
Предзимний ветер дул в моё лицо
И мял края широкополой шляпы.
Я погибал в последний день сраженья.
Моей любви оплавленный янтарь,
Где на воде струятся отраженья.
Дворцовый мост и золотой фонарь.
Она ушла, как дивное виденье,
И на меня не обратила взгляд.
В пустом купе ещё витали тени,
Её духов печальный аромат.
Бежал беглец, покинув поле боя.
Мерцала звёзд бегущая строка.
Ему вослед, засыпана землёю,
Тянулась друга мёртвая рука.
Сияние даров не обретённых,
Воспоминаний меркнущая мгла.
Там фонарей струятся веретёна,
Там золотая невская игла.
Грибов осенних полная корзина.
Росой обрызган синий сарафан.
Тот дивный день, тот шелест стрекозиный,
Лесных цветов таинственный дурман.
Я – яма в прошлое. На дне её – цветы
И две войны, и лица милых женщин.
Но если в глубину заглянешь ты,
Увидишь дым, сочащийся из трещин.
Там на брусчатке серебро разлито,
Зубец стены, медовый цвет дворца.
Там мавзолей из красного гранита
И лунный камень мёртвого лица.
О жизни вечной вымыслам не верьте.
Как тень бесследная, пройдёт за родом род.
Я – мост, ведущий от рожденья к смерти.
Я – по мосту идущий пешеход.
Средь чёрных волн, на диком побережье
Чуть светится печальная коса.
Здесь с каждым днём всё глуше и всё реже
Звучат певцов усопших голоса.
Мой сон. У той горы высокой
Лилась река, блестя, как ртуть,
Струёй гранатового сока
На забинтованную грудь.
Над бездною протянутый канат.
Парящий в вышине канатоходец.
Твоих духов осенний аромат.
Моей любви заброшенный колодец.
Струитесь сны, места моих свиданий,
Средь синей мглы и зыбких фонарей,
У белых колоннад и жёлтых зданий
Лицо увидел матушки моей.
Тебя всё нет. Мы ждём тебя веками.
Хочу понять. Но мне не суждено.
Белеет в придорожье русский камень.
Под ним лежит заветное зерно.
БЕЛЫЙ ПАРОХОД
Милый друг, свиданье было долгим.
Ни друзей вокруг и ни врагов.
Белый пароход плывет по Волге,
А у Волги нету берегов.
Как светлы и кратки были ночки.
Как свистел за речкой соловей.
Посажу лазоревый цветочек
На могилу любушки моей.
Как цвело и пламенело лето,
Как сверкала моря бирюза.
Мне осина круглые монеты
Осенью положит на глаза.
Век мой вскрикнул, вспыхнул, и умчался,
И растаял где-то вдалеке.
Я в саду сиреневом качался
В клетчатом дырявом гамаке.
.
Прекрасен праздник в Северной столице.
Сияют зеркала, сверкают люстры.
Кругом мужчин восторженные лица
И женщин обольстительные бюсты.
В сиреневой Неве соборы отражались.
Смеялся рядом тучный иностранец.
Вдруг волны вальса дивно разбежались,
И в зале объявили «белый танец».
В нарядах белых, золотых и алых
Все женщины, как бабочки, взлетели.
Передо мной вдруг женщина предстала,
Вся в черном и бриллиант на белой шее.
«Вы — мой избранник»,— протянула руку.
Я был пленен ее волшебным взором.
Нас подхватили сладостные звуки,
Мы закружились на полу узорном.
ДАМА В ЧЕРНОМ
Когда-то смерть в меня стреляла метко,
Ее несли мне грозные враги.
Теперь она тиха и незаметна.
Я слышу ее близкие шаги.
Я слышал смерть. Она ходила рядом.
К ней для меня всегда открыта дверца —
То позовет меня к себе снарядом
Или окликнет перебоем сердца.
Не всякий раз я успевал молиться,
Лишь взглядом в небе помощи искал.
Там загоралась странная частица,
И пуля пролетала у виска.
СВЯЩЕННЫЙ ХОЛМ
Под стенами замшелыми Изборска,
В полях, где русский резался с тевтоном,
Темнеет множество камней неброских.
Одни легки, другие весом в тонну.
Но в редкий час волшебного заката,
Когда таинственные отсветы разлиты,
Блестят в полях сапфиры и агаты,
Упавшие с небес метеориты.
Здесь пролетело дивное светило,
Явившее святым волхвам знаменье.
Над Псковом след блестящий прочертило
И набросало чудные каменья.
Подолгу я бродил среди камней,
Внимая тихим свистам птиц весенних.
И неотступная являлася ко мне
Мысль о вселенском светлом воскресеньи.
Читайте также: