Артемов владислав владимирович стихи
Обновлено: 04.11.2024
Мой кум-инспектор, чуть «под мухой»,
Хоть врач корил его: «Не пей!» —
Ко мне приехал со старухой
Сухой и крепкой, как репей.
«Ах, очень рад, входите, гости,
И как от веку повелось,
Сюда вот, в угол, ставьте трости,
А шляпы вешайте на гвоздь…»
Страшна старуха вековая,
Как дата жизни роковая,
Но тихо, с прялкою в руке,
Как бы фигура восковая,
Она уселась в уголке.
И я подумал: бляха-муха,
Какая странная старуха.
А кум меж тем, тая ухмылку,
Сгорбатив плечи, как медведь,
Из сумки вытащил бутылку,
Уже початую на треть.
И затянувшись крепким дымом,
Качнув охапкой бороды,
Сказал: «Неси, браток, еды нам,
Жить надоело без еды!»
Я беден, но отнюдь не жаден,
Какая, думаю, еда,
Ах, куманек, будь ты неладен,
Локтей не вырастишь без ссадин,
Не сносишь рожи без стыда.
Подумав, я ему ответил:
«Во всем хозяйстве, государь,
Нет ни шиша, один лишь — Петел,
(Как выражались предки встарь),
По-современному ж — Петух,
В селе известнейшая птица,
Из бессловесных — лучший друг
Для бобыля. Да что хвалиться,
Лишь небо сумраком нальется,
И мир стемнеет, как нора,
Когда все лягут, где придется,
Тогда Петух на волю рвется —
Чтоб выгнать нечисть со двора!
Как можем мы убить его,
Когда он так певуч и нежен. »
Но кум ответил: «Ничего,
Возьмем за крылья и — зарежем».
И вслед за этими словами
Раздался треск в оконной раме,
И засмеялся кто-то глухо,
И за окном качнулась мгла,
И побледневшая старуха
Метнулась к печке из угла.
И я подумал: бляха-муха,
Какая шустрая старуха.
Я с топором рванулся в сени,
А ну, посмотрим — кто кого.
Под потолком шептались тени,
И все, и больше ничего.
За лесом голос плакал тонко,
Визжало что-то на реке,
Как будто воры поросенка
Несли в украденном мешке.
Я шел, на кума огрызаясь,
Шумел вдали суровый лес,
И потревоженный, как заяц
Пугливый призрак в землю лез.
Дымилась ночь, как пепелище,
На ферме тихо выли псы,
И в это время на кладбище
Двенадцать пробили часы.
И мы, забыв, как ходят шагом,
Неслись по воздуху, как дым,
Вокруг деревни, над оврагом,
Кум впереди, а я — за ним.
И в даль туманную утоплен,
Мерцал могильщика фонарь,
А из-под ног с внезапным воплем
Рвалась невидимая тварь,
Что в изобилии была там,
Откуда только развелась.
Угрюмый кум ругался матом,
Кого-то втаптывая в грязь.
А я, приземист и горбат,
Шел, озираючись назад.
Остатки храбрости теряя,
Мы очутились у сарая.
Собрав в кулак ошметки духа,
Мы встали с кумом на углу.
В окне маячила старуха,
Свой нос расплющив по стеклу.
И я подумал: бляха-муха,
Какая страшная старуха.
Внезапно кум махнул рукою,
Как бы хватая комара…
Уже светало над рекою,
Ночь уплывала со двора,
И зябкий, резкий ветерок
Настырно лез под свитерок.
Бледнели звезды в небесах,
Хорек выглядывал из лаза,
А на кладбищенских часах
Ударил колокол три раза.
И тут, в молчании великом
В хлеву проснулся Петел с криком!
Ему в ответ по всей деревне,
Как трактора взревели певни…
Скрипела дверь, гремел засов,
Рыдал младенец в колыбели,
Металась в роще стая сов,
Дубы столетние скрипели,
Ведро в колодце дребезжало,
А по дороге столбовой
Скакал табун, земля дрожала
И конюх никнул головой.
Неслись по улице собаки,
Оскалив страшные клыки,
Всегда готовые для драки, —
Худы, свирепы и легки…
Навстречу шло коровье стадо,
Звенела песня комара,
Шли мужики, куда им надо,
Спала на печках детвора…
А мы, забыв на время совесть,
Стояли, к делу приготовясь.
Вот кум, не вымолвив ни слова,
Нож из кармана бокового
Движеньем егерским извлек
И поглядел куда-то вбок…
А я, всем телом обмирая,
Поспешно трубку докурил,
Смахнул слезу и дверь сарая
Ногой предательской открыл.
Не видно было нам ни зги,
Но только стены задрожали
И чьи-то тяжкие шаги
Из мглы кромешной зазвучали.
Раздался шпор ужасный звон
И, в цепи ржавые замотан,
Петух из хлева вышел вон,
И прошептал я куму: «Вот он!»
Тут кум присвистнул: «Ну и ну!» —
К забору мелко отступая.
Четыре метра в вышину,
И это — гребня не считая,
На лапах, грубых как столбы,
Окутан клекотом и паром,
Поднявши перья на дыбы,
Пылая пламенем и жаром,
К мольбам пощады нем и глух,
На нас, осклабясь, шел Петух.
Двенадцать тонн живого веса,
Моих усилий зрелый плод,
Дитя науки и прогресса,
Его растил я целый год.
И вот, взлохмаченный от злости,
Страшон, как темный лес в грозу,
Петух обрушился на гостя,
Как дуб столетний на лозу.
И перепуган, и угрюм
В глуби двора метался кум.
И вздыбив перьев целый спектр,
Глухим вулканом воркоча,
Петух взлетел. Кричал инспектор.
А я ружье срывал с плеча.
И мы, от страха раскорячась,
Как неразлучные друзья
Метались, друг за друга прячась,
И отбивались из ружья.
Клубилась гарь пороховая,
Звенели гильзы в лопухах,
Цвело пространство у сарая
В каких-то пестрых петухах.
И только лишь десятый выстрел
Финал трагический убыстрил,
И как подбитый цеппелин
С высот, едва доступных зренью,
На землю рухнул исполин,
Давая волю оперенью.
В углу двора на груде щебня,
Среди разбитых кирпичей,
Лежал, поднять не в силах гребня,
Как будто некий книгочей,
Щекой уткнувшийся в страницу,
Лежал Петух, козы покорней,
И громоздились вдоль стены
Две лапы, черные как корни
Грозой поверженной сосны.
И я, качаясь и вздыхая,
Ружье на землю опустив,
Стоял, как нежить, у сарая,
Лицом повинным загрустив.
Передо мной, большой и сытый,
Хвостом рассыпанным светя,
Лежал в пыли Петух убитый,
Как беззащитное дитя.
И я побрел хромой походкой,
Забросив за спину ружье.
А кум уже сидел за водкой
И все дивился: «Е-мое!»
Икал он, бледный от испуга,
Он водки выпил, я — чайку.
И мы глядели друг на друга,
Не понимая, кто чей кум.
А за стеной, на кухне где-то,
Средь дыма, зрением плоха,
Старуха жарила котлеты
И потрошила потроха.
И я подумал: бляха-муха,
Какая прыткая старуха.
И тихой грустью обуян,
Совсем как ты теперь, читатель,
Сидел я голоден и пьян,
С клеймом пожизненным: «Предатель!»
Сидел и слушал я угрюмо
Слова докучливого кума…
А из подполья, как из трюма,
Толпясь, толкаясь и калечась,
В избушку с визгом лезла — нечисть.
Крестясь, я бросил взгляд косой —
Кралась из кухни смерть с косой…
И я подумал: бляха-муха,
Так вот какая ты старуха.
Не видел я, что вся деревня
Уже столпилась у плетня,
Постановив на гибель Певня
Ответить гибелью — меня.
Читайте также: