В каком журнале впервые напечатали афоризмы козьмы пруткова

Обновлено: 14.11.2024

В «Некрологе» и в других статьях о нем было обращено внимание на следующие два факта: во-первых, что он помечал все свои печатные прозаические статьи 11-м числом апреля или иного месяца; и во-вторых, что он писал свое имя: Козьма, а не Кузьма. Оба эти факта верны; но первый из них истолковывался ошибочно. Полагали, будто он, помечая свои произведения 11-м числом, желал ознаменовать каждый раз день своего рождения; на самом же деле он ознаменовывал такою пометою не день рождения, а свое замечательное сновидение, вероятно только случайно совпавшее с днем его рождения и имевшее влияние на всю его жизнь. Содержание этого сновидения рассказано далее, со слов самого Козьмы Пруткова. Что же касается способа писания им своего имени, то в действительности он писался даже не «Козьма», но Косьма, как знаменитые его соименники: Косьма и Дамиан, Косьма Минин, Косьма Медичи и немногие подобные.

Но как бы ни были велики его служебные успехи и достоинства, они одни не доставили бы ему даже сотой доли той славы, какую он приобрел литературного своею деятельностью. Между тем он пробыл в государственной службе (считая гусарство) более сорока лет, а на литературном поприще действовал гласно только пять лет (в 1853—54 и в 1860-х годах).

Упомянутые трое опекунов Козьмы Пруткова заботливо развили в нем такие качества, при которых он оказывался вполне ненужным для своей страны; и, рядом с этим, они безжалостно обобрали у него все такие, которые могли бы сделать его хотя немного полезным. Присутствие первых и отсутствие вторых равно комичны, а как при этом в Козьме Пруткове сохранилось глубокое, прирожденное добродушие, делающее его невинным во всех выходках, то он оказался забавным и симпатичным. В этом и состоит драматичность его положения. Поэтому он и может быть справедливо назван жертвою своих опекунов: он бессознательно и против своего желания забавлял, служа их целям. Не будь этих опекунов, он едва ли решился бы, пока состоял только в должности директора Пробирной Палатки, так откровенно, самоуверенно и самодовольно разоблачиться перед публикою.

Дорожа памятью о Козьме Пруткове, нельзя не указать и тех подробностей его наружности и одежды, коих передачу в портрете он вменял художникам в особую заслугу; именно: искусно подвитые и всклоченные, каштановые, с проседью, волоса; две бородавочки: одна вверху правой стороны лба, а другая вверху левой скулы; кусочек черного английского пластыря на шее, под правою скулой, на месте постоянных его бритвенных порезов; длинные, острые концы рубашечного воротника, торчащие из-под цветного платка, повязанного на шее широкою и длинною петлею; плащ-альмавива, с черным бархатным воротником, живописно закинутый одним концом за плечо; кисть левой руки, плотно обтянутая белою замшевого перчаткою особого покроя, выставленная из-под альмавивы, с дорогими перстнями поверх перчатки (эти перстни были ему пожалованы при разных случаях).

Когда портрет Козьмы Пруткова был уже нарисован на камне, он потребовал, чтобы внизу была прибавлена лира, от которой исходят вверх лучи. Художники удовлетворили это его желание, насколько было возможно в оконченном уже портрете; но в уменьшенной копии с портрета, приложенной к настоящему изданию, эти поэтические лучи, к сожалению, едва заметны.

Ввиду являвшихся в печати ошибочных указаний на участие в деятельности Козьмы Пруткова разных других лиц, представляется нелишним повторить сведения о сотрудничестве их:

Во-первых: литературную личность Козьмы Пруткова создали и разработали три лица, именно: граф Алексей Константинович Толстой, Алексей Михайлович Жемчужников и Владимир Михайлович Жемчужников.

Во-вторых: сотрудничество в этом деле было оказано двумя лицами, в определенном здесь размере, именно:

1) Александром Михайловичем Жемчужниковым, принимавшим весьма значительное участие в сочинении не только трех басен: «Незабудки и запятки», «Кондуктор и тарантул» и «Цапля и беговые дрожки», но также комедии «Блонды» и недоделанной комедии «Любовь и Силин» (см. о ней в начальной выноске), и

Примечания

Обручальное кольцо есть первое звено в цепи супружеской жизни.

Жизнь нашу можно удобно сравнивать со своенравною рекою, на поверхности которой плавает чёлн, иногда укачиваемый тихоструйною волною, нередко же задержанный в своем движении мелью и разбиваемый о подводный камень.— Нужно ли упоминать, что сей утлый чёлн на рынке скоропреходящего времени есть не кто иной, как сам человек?

Никто не обнимет необъятного.

Нет столь великой вещи, которую не превзошла бы величиною еще большая. Нет вещи столь малой, в которую не вместилась бы еще меньшая.

Смотри в корень!

Лучше скажи мало, но хорошо.

Наука изощряет ум; ученье вострит память.

Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?

Самопожертвование есть цель для пули каждого стрелка.

Память человека есть лист белой бумаги: иногда напишется хорошо, а иногда дурно.

Слабеющая память подобна потухающему светильнику.

Слабеющую память можно также сравнивать с увядающею незабудкою.

Слабеющие глаза всегда уподоблю старому потускневшему зеркалу, даже надтреснутому.

Воображение поэта, удрученного горем, подобно ноге, заключенной в новый сапог.

Влюбленный в одну особу страстно — терпит другую токмо по расчету.

Если хочешь быть красивым, поступи в гусары.

Человек, не будучи одеян благодетельною природою, получил свыше дар портного искусства.

Не будь портных, — скажи: как различил бы ты служебные ведомства?

Скрывая истину от друзей, кому ты откроешься?

Что есть лучшего? — Сравнив прошедшее, свести его с настоящим.

Полезнее пройти путь жизни, чем всю вселенную.

Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану.

Женатый повеса воробью подобен.

Эгоист подобен давно сидящему в колодце.

Гений подобен холму, возвышающемуся на равнине.

Умные речи подобны строкам, напечатанным курсивом.

Начало ясного дня смело уподоблю рождению невинного младенца: быть может, первый не обойдется без дождя, а жизнь второго без слез.

Если бы тени предметов зависели не от величины сих последних, а имели бы свой произвольный рост, то, может быть, вскоре не осталось бы на всем земном шаре ни одного светлого места.

Стрельба в цель упражняет руку и причиняет верность глазу.

Бердыш в руках воина то же, что меткое слово в руках писателя.

Магнитная стрелка, непреодолимо влекомая к Северу, подобна мужу, который блюдет законы.

Первый шаг младенца есть первый шаг к его смерти.

Смерть для того поставлена в конце жизни, чтобы удобнее к ней приготовиться.

В доме без жильцов — известных насекомых не обрящешь.

Ничего не доводи до крайности: человек, желающий трапезовать слишком поздно, рискует трапезовать на другой день поутру.

Пища столь же необходима для здоровья, сколь необходимо приличное обращение человеку образованному.

«Зачем, — говорит эгоист, — стану я работать для потомства, когда оно ровно ничего для меня не сделало?» — Несправедлив ты, безумец! Потомство сделало для тебя уже то, что ты, сближая прошедшее с настоящим и будущим, можешь по произволу считать себя: младенцем, юношей и старцем.

Вытапливай воск, но сохраняй мед.

Пояснительные выражения объясняют темные мысли.

Не всякому человеку даже гусарский мундир к лицу.

Камергер редко наслаждается природою.

Никто не обнимет необъятного.

Три дела, однажды начавши, трудно кончить: а) вкушать хорошую пищу; б) беседовать с возвратившимся из похода другом и в) чесать, где чешется.

Прежде чем познакомишься с человеком, узнай: приятно ли его знакомство другим?

Здоровье без силы — то же, что твердость без упругости.

Все говорят, что здоровье дороже всего; но никто этого не соблюдает.

Достаток распутного равняется короткому одеялу: натянешь его к носу, обнажатся ноги.

Не растравляй раны ближнего: страждущему предлагай бальзам. Копая другому яму, сам в нее попадешь.

Если у тебя спрошено будет: что полезнее, солнце или месяц? — ответствуй: месяц. Ибо солнце светит днем, когда и без того светло; а месяц — ночью.

Но, с другой стороны: солнце лучше тем, что светит и греет; а месяц только светит, и то лишь в лунную ночь!

Самолюбие и славолюбие суть лучшие удостоверения бессмертия души человеческой.

Рассуждай токмо о том, о чем понятия твои тебе сие дозволяют. Так: не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо?

Принимаясь за дело, соберись с духом.

Перо, пишущее для денег, смело уподоблю шарманке в руках скитающегося иностранца.

Щёлкни кобылу в нос — она махнет хвостом.

Не робей перед врагом: лютейший враг человека — он сам.

Всякий необходимо причиняет пользу, употребленный на своем месте. Напротив того: упражнения лучшего танцмейстера в химии неуместны; советы опытного астронома в танцах глупы.

Часами измеряется время, а временем жизнь человеческая; но чем, скажи, измеришь ты глубину Восточного океана?

Говорят, что труд убивает время; но сие последнее, нисколько от этого не уменьшаяся, продолжает служить человечеству и всей вселенной постоянно в одинаковой полноте и непрерывности.

На дне каждого сердца есть осадок.

Под сладкими выражениями таятся мысли коварные: так, от курящего табак нередко пахнет духами.

Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий.

Никто не обнимет необъятного!

Болтун подобен маятнику: того и другой надо остановить.

Два человека одинаковой комплекции дрались бы недолго, если бы сила одного превозмогла силу другого.

Не все стриги, что растет.

Ногти и волосы даны человеку для того, чтобы доставить ему постоянное, но легкое занятие.

Иной певец подчас хрипнет.

Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза.

Единожды солгавшы, кто тебе поверит?

Жизнь — альбом. Человек — карандаш. Дела — ландшафт. Время — гумиэластик: и отскакивает и стирает.

Продолжать смеяться легче, чем окончить смех.

Смотри вдаль — увидишь даль; смотри в небо — увидишь небо; взглянув в маленькое зеркальце, увидишь только себя.

Где начало того конца, которым оканчивается начало?

Чем скорее проедешь, тем скорее приедешь.

Если хочешь быть счастливым, будь им.

Не в совокупности ищи единства, но более — в единообразии разделения.

Усердный в службе не должен бояться своего незнанья; ибо каждое новое дело он прочтет.

Петух пробуждается рано; но злодей еще раньше.

Усердие все превозмогает!

Что имеем — не храним; потерявши — плачем.

И устрица имеет врагов!

Возобновлённая рана много хуже противу новой.

В глубине всякой груди есть своя змея.

Только в государственной службе познаёшь истину.

Иного прогуливающегося старца смело уподоблю песочным часам.

Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны.

Чрезмерный богач, не помогающий бедным, подобен здоровенной кормилице, сосущей с аппетитом собственную грудь у колыбели голодающего дитяти.

Магнит показывает на север и на юг; от человека зависит избрать хороший или дурной путь жизни.

На чужие ноги лосины не натягивай.

Человек раздвоен снизу, а не сверху, — для того, что две опоры надежнее одной.

Человек ведет переписку со всем земным шаром, а через печать сносится даже с отдаленным потомством.

Глупейший человек был тот, который изобрел кисточки для украшения и золотые гвоздики на мебели.

Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе.

Чувствительный человек подобен сосульке; пригрей его, он растает.

Многие чиновники стальному перу подобны.

Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння.

В здании человеческого счастья дружба возводит стены, а любовь образует купол.

Взирая на высоких людей и на высокие предметы, придерживай картуз свой за козырек.

Плюнь тому в глаза, кто скажет, что можно обнять необъятное!

Земной шар, обращающийся в беспредельном пространстве, служит пьедесталом для всего, на нем обретающегося.

Если на клетке слона прочтешь надпись «буйвол», не верь глазам своим.

Муравьиные яйца более породившей их твари; так и слава даровитого человека далеко продолжительнее собственной его жизни.

Всякая вещь есть форма проявления беспредельного разнообразия.

Во всех частях земного шара имеются свои, даже иногда очень любопытные, другие части.

Глядя на мир, нельзя не удивляться!

Самый отдаленный пункт земного шара к чему-нибудь да близок, а самый близкий от чего-нибудь да отдален.

Философ легко торжествует над будущею и минувшею скорбями, но он же легко побеждается настоящею.

Небо, усеянное звёздами, всегда уподоблю груди заслуженного генерала.

Вакса чернит с пользою, а злой человек — с удовольствием.

Пороки входят в состав добродетели, как ядовитые снадобья в состав целебных средств.

Из всех плодов наилучшие приносит хорошее воспитание.

Любовь, поддерживаясь, подобно огню, непрестанным движением, исчезает купно с надеждою и страхом.

Рассчитано, что петербуржец, проживающий на солнопеке, выигрывает двадцать процентов здоровья.

Человеку даны две руки на тот конец, дабы он, принимая левою, раздавал правою.

Иногда достаточно обругать человека, чтобы не быть им обманутым!

В сепаратном договоре не ищи спасения.

Ревнивый муж подобен турку.

Почти всякий человек подобен сосуду с кранами, наполненному живительною влагою производящих сил.

Любой фат подобен трясогузке.

Вестовщик решету подобен.

Девицы вообще подобны шашкам: не всякой удается, но всякой желается попасть в дамки.

Всегда держись начеку!

Спокойствие многих было бы надежнее, если бы дозволено было относить все неприятности на казенный счет.

Не ходи по косогору, сапоги стопчешь!

Советую каждому: даже не в особенно сырую и ветреную погоду закладывать уши хлопчатою бумагою или морским канатом.

Кто мешает тебе выдумать порох непромокаемый?

Снег считают саваном омертвевшей природы; но он же служит первопутьем для жизненных припасов. Так разгадайте же природу!

Барометр в земледельческом хозяйстве может быть с большою выгодою заменен усердною прислугою, страдающею нарочитыми ревматизмами.

Собака, сидящая на сене, вредна. Курица, сидящая на яйцах, полезна. От сидячей жизни тучнеют: так, всякий меняло жирен.

Неправое богатство подобно кресс-салату, — оно растет на каждом войлоке.

Всякая человеческая голова подобна желудку: одна переваривает входящую в оную пищу, а другая от нее засоряется.

Вещи бывают великими и малыми не токмо по воле судьбы и обстоятельств, но также по понятиям каждого.

И саго, употребленное не в меру, может причинить вред.

Взирая на солнце, прищурь глаза свои, и ты смело разглядишь в нем пятна.

Время подобно искусному управителю, непрестанно производящему новые таланты взамен исчезнувших.

Талантами измеряются успехи цивилизации, и они же предоставляют верстовые столбы истории, служа телеграммами от предков и современников к потомству.

И при железных дорогах лучше сохранять двуколку.

Покорность охлаждает гнев и дает размер взаимным чувствам.

Если бы все прошедшее было настоящим, а настоящее продолжало существовать с будущим, кто был бы в силах разобрать: где причины и где последствия?

Счастье подобно шару, который подкатывается: сегодня под одного, завтра под другого, послезавтра под третьего, потом под четвертого, пятого и т. д., соответственно числу и очереди счастливых людей.

Иные настойчиво утверждают, что жизнь каждого записана в книге Бытия.

Не совсем понимаю: почему многие называют судьбу индейкою, а не какою-либо другою, более на судьбу похожею птицею?

Лучшим каждому кажется то, к чему он имеет охоту.

Издание некоторых газет, журналов и даже книг может приносить выгоду.

Никогда не теряй из виду, что гораздо легче многих не удовлетворить, чем удовольствовать.

Хорошего правителя справедливо уподобляют кучеру.

Добрая сигара подобна земному шару: она вертится для удовольствия человека.

Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою.

Для гг. штаб- и обер-офицеров,
с применением к понятиям и нижних чинов

Примечание. Из этих, дошедших до нас случайно,
размышлений Фаддея Козьмича мы видим с удивлением,
как даровитый сын гениального отца усваивал себе
понятия своего века, постоянно его опережая,
хотя иногда и заметна борьба между старым и новым
временем, на которую обращаем внимание читателя
в особых выносках, сделанных, впрочем, на рукописи
не нами, а неизвестною рукою, вероятно, командира
того полка, где служил (покойный).

Продолжай атаку смело,
Хоть тебе и пуля в лоб —
Посмотри, как лезут в дело
Глазенап и Бутеноп.

А отбой когда затрубят,
Не минуй румяных баб —
Посмотри, как их голубят
Бутеноп и Глазенап.

Если двигаются тихо,
Не жалей солдатских…—
Посмотри, как порют лихо
Глазенап и Бутеноп.

Пусть тебя навылет ранят,
Марш вперед на вражий штаб —
Слышишь, там как барабанят
Бутеноп и Глазенап.

Но враги уж отступают,
В их сердца проник озноб —
Посмотри, как их пугают
Глазенап и Бутеноп.

Стой! Шабаш! Языци сдались,
Каждый стал России раб —
Посмотри, как запыхались
Бутеноп и Глазенап.

Примечания

Военные афоризмы печатаются по тексту первой публикации В. Л. Бродского в журнале «Голос минувшего», 1922, №2, рукопись, которой утеряна. Заглавие взято из обнаруженной в Государственной библиотеке СССР имени Ленина машинописной копии, содержащей и «Церемониал». По ней исправлен текст публикации Бродского в «Военных афоризмах» в стихах под № 41 вместо: «Посмотри, как вальсируют Глазенап и Бутеноп», печатается: «Посмотри, как вальсируют Блазенап и Гутеноп», что возвращает смысл примечанию Пруткова: «В последней строке фамилии перековерканы. Приказать аудитору, чтоб переправил, сохраняя рифму». Афоризму 89 в «Голосе минувшего» возвращены отсутствующие латинские слова in anima vili по машинописной копии: «Те, кто помещиков польских душили, делали пробу in anima vili».

Афоризмы 52, 53, 56, 72, как установлено Б. Я. Бухштабом, основаны на реальных фактах. Корш и Суворин не приняли вызова на дуэль автора нападок на нигилистов В. В. Крестовского, оскорбленного рецензией Буренина на роман «Панургово стадо», напечатанный в «Санкт-Петербургских ведомостях» (1870, №16).

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.

Козьма Прутков – самый уникальный сатирик 19 века, насмехавшийся над нравами и устоями своей эпохи и раздававший запоминающиеся звонкие оплеухи общественному вкусу. Необычность Козьмы Пруткова проявилась не только в стиле и содержании его произведений. Этот выдающийся человек сам является одним из наиболее замечательных литературных вымыслов: его родословная, биография и творчество полностью придуманы несколькими оригинальными писателями – братьями Жемчужниковыми, Петром Ершовым и Алексеем Толстым. Книга включает сборники «Досуги» и «Пух и перья», содержащие самые острые бессмертные афоризмы, общественно-политические проекты, пародийные стихотворения и басни Козьмы Пруткова. Также в книгу вошли «Выдержки из записок моего деда» – анекдотические случаи и «гисторические материалы», доказывающие, что дед Козьмы Пруткова обладал не меньшими литературными дарованиями, чем его выдающийся внук, биографические сведения о личности и жизненных вехах Пруткова-младшего, краткий некролог на его смерть, а также уникальное посмертное произведение, продиктованное им во время спиритического сеанса.

Козьма Петрович Прутков провел всю свою жизнь, кроме годов детства и раннего отрочества, в государственной службе: сначала по военному ведомству, а потом по гражданскому. Он родился 11 апреля 1803 г.; скончался 13 января 1863 г.

В «Некрологе» и в других статьях о нем было обращено внимание на следующие два факта: во-первых, что он помечал все свои печатные прозаические статьи 11-м числом апреля или иного месяца; и во-вторых, что он писал свое имя: Козьма, а не Кузьма. Оба эти факта верны; но первый из них истолковывался ошибочно. Полагали, будто он, помечая свои произведения 11-м числом, желал ознаменовать каждый раз день своего рождения; на самом же деле он ознаменовывал такою пометою не день рождения, а свое замечательное сновидение, вероятно только случайно совпавшее с днем его рождения и имевшее влияние на всю его жизнь. Содержание этого сновидения рассказано далее, со слов самого Козьмы Пруткова. Что же касается способа писания им своего имени, то в действительности он писался даже не «Козьма», но Косьма, как знаменитые его соименники: Косьма и Дамиан, Косьма Минин, Косьма Медичи и немногие подобные.

В 1820 г. он вступил в военную службу, только для мундира, и пробыл в этой службе всего два года с небольшим, в гусарах. В это время и привиделся ему вышеупомянутый сон. Именно: в ночь с 10 на 11 апреля 1823 г., возвратясь поздно домой с товарищеской попойки и едва прилегши на койку, он увидел перед собой голого бригадного генерала, в эполетах, который, подняв его с койки за руку и не дав ему одеться, повлек его молча по каким-то длинным и темным коридорам, на вершину высокой и остроконечной горы, и там стал вынимать перед ним из древнего склепа разные драгоценные материи, показывая их ему одну за другою и даже прикидывая некоторые из них к его продрогшему телу. Прутков ожидал с недоумением и страхом развязки этого непонятного события; но вдруг от прикосновения к нему самой дорогой из этих материй он ощутил во всем теле сильный электрический удар, от которого проснулся весь в испарине. Неизвестно, какое значение придавал Козьма Петрович Прутков этому видению. Но, часто рассказывая о нем впоследствии, оп всегда приходил в большое волнение и заканчивал свой рассказ громким возгласом: «В то же утро, едва проснувшись, я решил оставить полк и подал в отставку; а когда вышла отставка, я тотчас определился на службу по министерству финансов, в Пробирную Палатку, где и останусь навсегда!»

Действительно, вступив в Пробирную Палатку в 1823 г., он оставался в ней до смерти, т. е. до 13 января 1863 года. Начальство отличало и награждало его. Здесь, в этой Палатке, он удостоился получить все гражданские чины, до действительного статского советника включительно, и наивысшую должность: директора Пробирной Палатки; а потом — и орден св. Станислава 1-й степени, который всегда прельщал его, как это видно из басни «Звезда и брюхо».

Вообще он был очень доволен своею службою. Только в период подготовления реформ прошлого царствования он как бы растерялся. Сначала ему казалось, что из-под него уходит почва, и он стал роптать, повсюду крича о рановременности всяких реформ и о том, что он «враг всех так называемых вопросов!». Однако потом, когда неизбежность реформ сделалась несомненною, он сам старался отличиться преобразовательными проектами и сильно негодовал, когда эти проекты его браковали по их очевидной несостоятельности. Он объяснял это завистью, неуважением опыта и заслуг и стал впадать в уныние, даже приходил в отчаяние. В один из моментов такого мрачного отчаяния он написал мистерию: «Сродство мировых сил», впервые печатаемую в настоящем издании и вполне верно передающую тогдашнее болезненное состояние его духа [1] . Вскоре, однако, он успокоился, почувствовал вокруг себя прежнюю атмосферу, а под собою — прежнюю почву. Он снова стал писать проекты, но уже стеснительного направления, и они принимались с одобрением. Это дало ему основание возвратиться к прежнему самодовольству и ожидать значительного повышения по службе. Внезапный нервный удар, постигший его в директорском кабинете Пробирной Палатки, при самом отправлении службы, положил предел этим надеждам, прекратив его славные дни. В настоящем издании помещено в первый раз его «Предсмертное» стихотворение, недавно найденное в секретном деле Пробирной Палатки.

До 1850 г., именно до случайного своего знакомства с небольшим кружком молодых людей, состоявшим из нескольких братьев Жемчужниковых и двоюродного их брата, графа Алексея Константиновича Толстого, — Козьма Петрович Прутков и не думал никогда ни о литературной, ни о какой-либо другой публичной деятельности. Он понимал себя только усердным чиновником Пробирной Палатки и далее служебных успехов не мечтал ни о чем. В 1850 г. граф А. К. Толстой и Алексей Михайлович Жемчужников, не предвидя серьезных последствий от своей затеи, вздумали уверить его, что видят в нем замечательные дарования драматического творчества. Он, поверив им, написал под их руководством комедию «Фантазия», которая была исполнена на сцене С. — Петербургского Александрийского театра, в высочайшем присутствии, 8 января 1851 г., в бенефис тогдашнего любимца публики, г. Максимова 1-го. В тот же вечер, однако, она была изъята из театрального репертуара, по особому повелению; это можно объяснить только своеобразностью сюжета и дурною игрою актеров.

Она впервые печатается лишь теперь.

Эта первая неудача не охладила начинавшего писателя ни к его новым приятелям, ни к литературному поприщу. Он, очевидно, стал уже верить в свои литературные дарования. Притом упомянутый Алексей Жемчужников и брат его Александр ободрили его, склонив заняться сочинением басен. Он тотчас же возревновал славе И. А. Крылова, тем более, что И. А. Крылов тоже состоял в государственной службе и тоже был кавалером ордена св. Станислава 1-й степени. В таком настроении он написал три басни! «Незабудки и запятки», «Кондуктор и тарантул» и «Цапля и беговые дрожки»; они были напечатаны в журн. «Современник» (1851 г., кн. XI, в «Заметках Нового Поэта») и очень понравились публике. Известный литератор Дружинин поместил о них весьма сочувственную статью, кажется, в журнале «Библиотека для чтения».

Делая эти первые шаги в литературе, Козьма Петрович Прутков не думал, однако, предаться ей. Он только подчинялся уговариваниям своих новых знакомых. Ему было приятно убеждаться в своих новых дарованиях, но он боялся и не желал прослыть литератором; поэтому он скрывал свое имя перед публикою.

Первое свое произведение, комедию «Фантазия», он выдал на афише за сочинение каких-то «Y и Z»; а свои первые три басни, названные выше, он отдал в печать без всякого имени. Так было до 1852 г.; но в этом году совершился в его личности коренной переворот под влиянием трех лиц из упомянутого кружка: графа А. К. Толстого, Алексея Жемчужникова и Владимира Жемчужникова. Эти три лица завладели им, взяли его под свою опеку и развили в нем те типические качества, которые сделали его известным под именем Козьмы Пруткова. Он стал самоуверен, самодоволен, резок; он начал обращаться к публике «как власть имеющий»; и в этом своем новом и окончательном образе он беседовал с публикою в течение пяти лет, в два приема, именно: в 1853 — 54 годах, помещая свои произведения в журн. «Современник», в отделе «Ералаш», под общим заглавием: «Досуги Козьмы Пруткова»; и в 1860 — 64 годах, печатаясь в том же журнале в отделе «Свисток», под общим заглавием «Пух и перья (Daunen und Federn)». Кроме того, в течение второго появления его перед публикою некоторые его произведения (см. об этом в первой выноске настоящего очерка) были напечатаны в журн. «Искра» и одно в журн. «Развлечение», 1861 г., N 18. Промежуточные шесть лет, между двумя появлениями Козьмы Пруткова в печати, были для него теми годами томительного смущения и отчаяния, о коих упомянуто выше.

В оба свои кратковременные явлений в печати Козьма Прутков оказался поразительно разнообразным, именно: и стихотворцем, и баснописцем, и историком (см. его «Выдержки из записок деда»), и философом (см. его «Плоды раздумья»), и драматическим писателем. А после его смерти обнаружилось, что в это же время он успевал писать правительственные проекты, как смелый и решительный администратор (см. его проект: «О введении единомыслия в России», напечатанный без этого заглавия, при его некрологе, в «Современнике», 1863 г., кн. IV). И во всех родах этой разносторонней деятельности он был одинаково резок, решителен, самоуверен. В этом отношении он был сыном своего времени, отличавшегося самоуверенностью и неуважением препятствий. То было, как известно, время знаменитого учения: «усердие все превозмогает». Едва ли даже не Козьма Прутков первый формулировал это учение в означенной фразе, когда был еще в мелких чинах? По крайней мере, оно находится в его «Плодах раздумья» под N 84. Верный этому учению и возбужденный своими опекунами, Козьма Прутков не усомнился в том, что ему достаточно только приложить усердие, чтобы завладеть всеми знаниями и дарованиями. Спрашивается, однако: 1) чему же обязан Козьма Прутков тем, что, при таких невысоких его качествах, он столь быстро приобрел и доселе сохраняет за собою славу и сочувствие публики? и 2) чем руководились его опекуны, развив в нем эти качества?

Для разрешения этих важных вопросов необходимо вникнуть в сущность дела, «посмотреть в корень», по выражению Козьмы Пруткова; и тогда личность Козьмы Пруткова окажется столь же драматичною и загадочною, как личность Гамлета. Они обе не могут обойтись без комментариев, и обе внушают сочувствие к себе, хотя по различным причинам. Козьма Прутков был, очевидно, жертвою трех упомянутых лиц, сделавшихся произвольно его опекунами или клевретами. Они поступили с ним как «ложные друзья», выставляемые в трагедиях и драмах. Они, под личиною дружбы, развили в нем такие качества, которые желали осмеять публично. Под их влиянием он перенял от других людей, имевших успех: смелость, самодовольство, самоуверенность, даже наглость и стал считать каждую свою мысль, каждое свое писание и изречение — истиною, достойною оглашения. Он вдруг счел себя сановником в области мысли и стал самодовольно выставлять свою ограниченность и свое невежество, которые иначе остались бы неизвестными вне стен Пробирной Палатки. Из этого видно, впрочем, что его опекуны, или «ложные друзья», не придали ему никаких новых дурных качеств: они только ободрили его и тем самым они вызвали наружу такие его свойства, которые таились до случая. Ободренный своими клевретами, он уже сам стал требовать, чтобы его слушали; а когда его стали слушать, он выказал такое самоуверенное непонимание действительности, как будто над каждым его словом и произведением стоит ярлык; «все человеческое мне чуждо».

Самоуверенность, самодовольство и умственная ограниченность Козьмы Пруткова выразились особенно ярко в его «Плодах раздумья», т. е. в его «Мыслях и афоризмах». Обыкновенно форму афоризмов употребляют для передачи выводов житейской мудрости; но Козьма Прутков воспользовался ею иначе. Он в большей части своих афоризмов или говорит с важностью «казенные» пошлости, или вламывается с усилием в открытые двери, или высказывает такие «мысли», которые не только не имеют соотношения с его временем и страною, но как бы находятся вне всякого времени и какой бы ни было местности. При этом в его афоризмах часто слышится не совет, не наставление, а команда. Его знаменитое «Бди!» напоминает военную команду: «Пли!» Да и вообще Козьма Прутков высказывался так самодовольно, смело и настойчиво, что заставил уверовать в свою мудрость. По пословице: «смелость города берет», Козьма Прутков завоевал себе смелостью литературную славу. Будучи умственно ограниченным, он давал советы мудрости; не будучи поэтом, он писал стихи и драматические сочинения; полагая быть историком, он рассказывал анекдоты, не имея ни образования, ни хотя бы малейшего понимания потребностей отечества, он сочинял для него проекты управления. — «Усердие все превозмогает. »

Но справедливо ли укорять опекунов Козьмы Пруткова за то, что они выставили его с забавной стороны? Ведь только через это они доставили ему славу и симпатию публики; а Козьма Прутков любил славу. Он даже печатно отвергал справедливость мнения, будто «слава — дым». Он печатно сознавался, что «хочет славы», что «слава тешит человека». Опекуны его угадали, что он никогда не поймет комичности своей славы и будет ребячески наслаждаться ею.

И он действительно наслаждался своею славою с увлечением, до самой своей смерти, всегда веря в необыкновенные и разнообразные свои дарования. Он был горд собою и счастлив: более этого не дали бы ему самые благонамеренные опекуны.

Слава Козьмы Пруткова установилась так быстро, что в первый же год своей гласной литературной деятельности (в 1853 г.) он уже занялся приготовлением отдельного издания своих сочинений с портретом. Для этого были тогда же приглашены им трое художников, которые нарисовали и перерисовали на камень его портрет, отпечатанный в том же 1853 году, в литографии Тюлина, в значительном количестве экземпляров [2] . Тогдашняя цензура почему-то не разрешила выпуска этого портрета; вследствие этого не состоялось и все издание. В следующем году оказалось, что все отпечатанные экземпляры портрета, кроме пяти, удержанных издателями тотчас по отпечатании, пропали, вместе с камнем, при перемене помещения литографии Тюлина в 1854 г. в новом помещении литографии. Впоследствии некоторые лица приобрели эти пропавшие экземпляры покупкой на Апраксином дворе; вот почему при настоящем издании приложена фотогиалотипная копия, в уменьшенном формате, с одного из уцелевших экземпляров того портрета, а не подлинные оттиски.

Когда портрет Козьмы Пруткова был уже нарисован на камне, он потребовал, чтобы внизу была прибавлена лира, от которой исходят вверх лучи.

Художники удовлетворили это его желание, насколько было возможно в оконченном уже портрете; но в уменьшенной копии с портрета, приложенной к настоящему изданию, эти поэтические лучи, к сожалению, едва заметны.

Козьма Прутков никогда не оставлял намерения издать отдельно свои сочинения. В 1860 г. он даже заявил печатно (в журн. «Современник», в выноске к стихотворению «Разочарование») о предстоящем выходе их в свет; но обстоятельства мешали исполнению этого его намерения до сих пор. Теперь оно осуществляется, между прочим, и для охранения типа и литературных прав Козьмы Пруткова, принадлежащих исключительно литературным его образователям, поименованным в настоящем очерке.

Во-первых: литературную личность Козьмы Пруткова создали и разработали три лица, именно: граф Алексей Константинович Толстой, Алексей Михайлович Жемчужников и Владимир Михайлович Жемчужников.

Во-вторых: сотрудничество в этом деле было оказано двумя лицами, в определенном здесь размере, именно:

1) Александром Михайловичем Жемчужниковым, принимавшим весьма значительное участие в сочинении не только трех басен: «Незабудки и запятки», «Кондуктор и тарантул» и «Цапля и беговые дрожки», но также комедии «Блонды» и недоделанной комедии «Любовь и Силин» (см. о ней в начальной выноске), и

2) Петром Павловичем Ершовым, известным сочинителем сказки «Конек-горбунок», которым было доставлено несколько куплетов, помещенных во вторую картину оперетты: «Черепослов, сиречь Френолог» [3] .

И в-третьих: засим, никто — ни из редакторов и сотрудников журнала «Современник», ни из всех прочих русских писателей — не имел в авторстве Козьмы Пруткова ни малейшего участия.

Читайте также:

В каком журнале впервые напечатали афоризмы козьмы пруткова

Примечания

Примечания

Оглавление