Есть такая примета если кинешь монетку то когда нибудь
Обновлено: 21.11.2024
Спрашивают армянское радио:
- Что будет, если землю перевернуть?
- Город Орел станет Решкой.
- И чем всё кончилось?
- Они сыграли в орла и решку и удалили мне миндалины. Если посмотреть с одной стороны, то российский рубль – настоящий орел, а
если с другой – обычная решка . - Прочитал тут. В одной стране очень популярно такое реалити-шоу: человеку обещают заплатить один миллион долларов, если он пролежит сутки в закопанном в землю гробу.
- Я бы согласился.
- Ты не дослушал. Когда сутки проходят, бросают монетку. Если "орел", гроб откапывают. Если " решка " - увы.
- По ощущениям должно быть очень похоже на валютную ипотеку в России. Муж говорит жене (скупердяйке):
- Мне надо уже новые ботинки купить - у старых подошвы совсем стерлись.
- А ты в этом уверен?
- Абсолютно! Если наступлю на монету, могу не глядя сказать, "орел" там
или " решка ". Медведев спрашивает Путина:
- Владимир Владимирович, как мы с вами будем работать после окончания
моего срока: Вы - президент, а я премьер, или наоборот?!
- Будем поступать дИмократично! Давай бросим монету - если "орел", то я
буду президентом, если " решка " - ты; на ребро монета станет -
Жириновского назначим, а если в воздухе зависнет, то пусть Каспаров
будет.
«.. ТАМ НА НЕИЗВЕДАННОМ ПУТИ..
ЖДУТ ЗАМЫСЛОВАТЫЕ СЮЖЕТЫ..»
***
ОТ ВСЕЛЕНСКОГО ИНФОРМБЮРО № 782
***
СВЕТИТ НАМ ПРЕКРАСНАЯ ЗВЕЗДА….
ЭТО ЗНАК.. ОТЕЧЕСКОГО ДОМА..
И НАС НЕ РАЗЛУЧАТ.. ГОРОДА..
ДЕТИ МЫ .. ВСЕЛЕНСКОГО УКРОМА..
ПРИПЕВ..
НАДЕЖДА МОЙ КОСМОС ЗЕМНОЙ..
А УДАЧА НАГРАДА ЗА СМЕЛОСТЬ..
А ПЕСНИ .. ДОВОЛЬНО ОДНОЙ.
ЛИШЬ БЫ О ДОМЕ.. В НЕЙ ПЕЛОСЬ..
СКВОЗЬ БУРАНЫ ШЛИ ЧЕРЕЗ НЕЛЬЗЯ..
МНОГОЕ ЕЩЁ МЫ.. НЕ ДОПЕЛИ..
НОВОБРАНЦЫ НОВЫЕ СКВОЗЯТ..
ЧЕРЕЗ СУПРОТИВНЫЕ МЕТЕЛИ..
ПРИПЕВ..
НАДЕЖДА МОЙ КОСМОС ЗЕМНОЙ..
А УДАЧА НАГРАДА ЗА СМЕЛОСТЬ..
А ПЕСНИ .. ДОВОЛЬНО ОДНОЙ.
ЛИШЬ БЫ О ДОМЕ.. В НЕЙ ПЕЛОСЬ..
НАДО ЛИШЬ РОССИЮ ПРОДОЛЖАТЬ..
НАДО БЫТЬ СПОКОЙНЫМ И УПРЯМЫМ..
ЧТОБ ПОРОЙ ОТ ЖИЗНИ ПОЛУЧАТЬ ..
РАДОСТИ .. СКУПЫЕ ТЕЛЕГРАММЫ..
ПРИПЕВ..
НАДЕЖДА МОЙ КОСМОС ЗЕМНОЙ..
А УДАЧА НАГРАДА ЗА СМЕЛОСТЬ..
А ПЕСНИ .. ДОВОЛЬНО ОДНОЙ.
ЛИШЬ БЫ О ДОМЕ.. В НЕЙ ПЕЛОСЬ..
СНОВА НАС ЗАМАНЯТ ГОРОДА..
НО МЫ В ВЕЧНОМ ПОИСКЕ КАК ПРЕЖДЕ..
В НЕБЕ СВЕТ.. ПРЕКРАСНАЯ ЗВЕЗДА..
СВЕТИЦЦА.. КАК ПАМЯТНИК.. НАДЕЖДЕ..
ПРИПЕВ..
НАДЕЖДА МОЙ КОСМОС ЗЕМНОЙ..
А УДАЧА НАГРАДА ЗА СМЕЛОСТЬ..
А ПЕСНИ .. ДОВОЛЬНО ОДНОЙ.
ЛИШЬ БЫ О ДОМЕ.. В НЕЙ ПЕЛОСЬ..
***
ВСЯК ВОЗНОСИЦЦА.. И РАД К БОГАМ ..ВСЕЛИЦЦА..
ОТЧЕГО ЖЕ НАМ НЕ ПЕТЬ.. НЕ ВЕСЕЛИЦЦА !?
НА ВОЛШЕБНУЮ ЛИНЕЙНОСТЬ МЫ СВЕРНЁМ..
А ЗИГЗАГИ – ПЕРЕКРЁСТКИ. ДА ГОРИ ОНИ.. ОГНЁМ..
ПОДОРОЖНАЯ СВЕТИ НАМ.. БЕЗЭТАЖКА..
И ПУСТЬ ВСЕГДА ЦАРИТ .. ВЕЛИКАЯ ПОБЛАЖКА..
И В ПРИЩЕЛИИ ДВЕРЕЙ ЛИ.. ВОРОТ ..
ПУСТЬ НАМ ВИДИЦЦА.. КУДЕСНИК ОГОРОД..
ВОТ ОНА.. НАШЛАСЬ.. ГРААЛЕВАЯ ЧАША..
ВСЁ САМО РАСТЁТ .. НЕ СЕЮТ И НЕ ПАШУТ..
ВСЯК ВОЗНОСИЦЦА.. И РАД.. К БОГАМ ..ВСЕЛИЦЦА..
ОТЧЕГО ЖЕ НАМ.. НЕ ПЕТЬ.. НЕ ВЕСЕЛИЦЦА !?
***
ГРАМОФОН.. ГРАМОФОН..
РАЗЫГРАЙ.. ДОМАШНИЙ ФОН..
А УЖ МЫ НА ЭТОМ ФОНЕ.. И..
ВОСПОЁМ ДОМА - СХОРОНИИ..
***
СВЕТЯТ НАМ.. СКВОЗНЫЕ ХОЛЦЕДОНЫ..
ПОЛЕТЯТ ПО НИМ.. ПИЛОТЫ-МАТРОНЫ..
А ЗА НИМИ И МАЛЫЕ ДЕТКИ..
МАЛЬЧУГАНЫ И ДЕВИЦЫ-МАЛОЛЕТКИ..
ТО-ТО БУДУТ ВЕСЕЛЬЯ.. И ПРАЗДНИКИ..
ПОГУЛЯЮТ В МИРОЗДАНИЯХ.. ПРОКАЗНИКИ..
ЛИШЬ БЫ ТИШИНУ.. НЕ НАРУШАЛИ..
И ГАРМОНИИ МИРОВ.. НЕ РАЗРУШАЛИ..
***
ЭЙ.. ПЕДАНТ-ДОХОДЯГА.. НЕ ТРУСЬ..
БУДЕТ ТРУД НА УРРА… ТРУД-БЛИЦ..
И ПРИЙДЁТ НА СВЯТУЮ.. НА РУСЬ..
ВСЕЛЕННАЯ ПРИДЁТ БЕЗГРАНИЦ..
***
МИРИАДОВ ЩАЗ ПОШЛИ.. ОПОВЕЩЕНИЯ..
НЕОБЪЯТНЫЕ ЗЕМЕЛЬ.. ПРИРАЩЕНИЯ..
ПЛОТНОСТЬ НАСЕЛЕНИЯ.. РАССЕЯЛАСЬ..
ВСЁ САМО РАСТЁТ.. ХОТЬ И .. НЕ СЕЯЛОСЬ..
ФРОНДЫ.. ДОБЛЕСТНО СМОТРЕЛИСЬ ОТВАЖНО..
СУЛЯТ КАЖДОМУ.. МИРЫ БЕЗЭТАЖНЫЕ..
К НАМ ИЗ ОДНОЭТАЖНОЙ АМЕРИКИ..
ГОСТИ ПРИБЫЛИ СМОТРЕТЬ .. БЕЗРАЗМЕРИКИ..
НЕ ХОДЬ ГОСТЬ С ТОПОРОМ.. ДА НА.. ПОРУБКИ..
И ТЕБЕ ..БЕЗМЕР ПОЙДЁТ .. НА УСТУПКИ..
ОН УСТУПИТ ТЕБЕ .. ВСЁ СООРУЖЕНИЕ..
ТЫ ОСМОТРИШЬ БЕЗРАЗМЕРИК .. ДОСТИЖЕНИЯ..
***
БОРОДА.. ПОД БОРОДОЮ..
ГРУДЬ КАНЕШНА.. КОЛЕСОМ..
ДАРИМ НАШЕМУ ГЕРОЮ..
ПОДХОДЯЩИЙ ОТЧИЙ ДОМ..
В КОРИДОРЕ.. КАК В ПРИСТРОЙКЕ..
ЗАПЕРТ… МИРИАД ПЛАНЕТ..
ВОТ ОНО. ПРОСТОР.. ГЕРОИКЕ..
НИГДЕ ТАКОГО НЕТ..
***
ВОТ ГЕРОЙ .. ИЗОБРАЖЁННЫЙ..
С КОПЬЕЦОМ СТОИТ В РУКАХ..
А НИЖЕ.. ЗМИЙ СРАЖЁННЫЙ.
А ВЫШЕ.. БОГИ.. В ОБЛАКАХ..
АС-ПРОФЕССОР НАШ КОРОБКИН..
МНОГО ЗНАНЬЯ… ПРИКОПИЛ..
ЧЕМ НЕХВАТКИ.. НЕУДОБКИ..
И ОПЛОШКИ.. ПОГУБИЛ..
ВРАЗ ГАРМОНИИ НАД ПРАХОМ…
ЧУМАШЕЧЧЕ РАСЦВЕЛИ..
ЭХ ДА.. УМЕНЬЕ И ОТВАГА..
ВОТ НАШИ.. КОРАБЛИ..
***
ГОНОТЕНЬ ИЗ ЗАЛА ДОНОСИЦЦА..
ЕДИНОДУШНО РЕШИЛИ НА СХОДКЕ..
В ПОЛУБОГА НАСЕЛЕНИЕ ПРОСИЦЦА..
В СРОКИ ЖИЗНИ ПРОЙТИ НЕ КОРОТКИЕ..
ОБНАРУЖИЛОСЬ.. НЕТ СУПРОТИВНЫХ..
«СТУПОР В ОСКОЛКАХ !».. ВСЕ ПРИЗНАЮТ..
РВАНЁМ ВСЕ СКОПОМ ИЗ МЕСТ НЕГАТИВНЫХ..
В ЛЕГЕНДАРНЫЙ БОЖИЙ УЮТ.
***
ЛАСКОВО.. ВЕЩАЛИ..
ВЕЩИЕ ГОЛОСА..
ХОТИМ.. ВЫ Ж ОБЕЩАЛИ..
ПРОЙТИ В.. ЧУДЕСА..
К ЖЕРТВАМ ГОТОВЫЕ..
СЕМЬИ НАЙДУЦЦА..
СКВОЗЬ ЩЕЛИ.. В КОНДОВЫЕ
СТРАНЫ.. ПРОБЬЮЦЦА..
ТУТ СТЯГИ И.. ЗНАМЕНА..
ВНЕСЛИ .. ВЕТРОСТРОЯ..
НА НОВЫЕ ВРЕМЕНА..
РВАНУЛИ ГЕРОИ..
КРИКИ.. В ОЗНАМЕНОВАНИЕ..
ГРЯДУЩИХ ПОБЕД..
«ДАЁШЬ МИРОЗДАНИЯ !»
«ДАЁШЬ МЕЖПЛАНЕТ!»
***
ГРААЛЬСКИЙ ГРААЛЬ..
ЛУЧШИЙ ДРУГ ..БОТАНИКИ..
СМОТРИТЕ В ГРЯДУЩУЮ ДАЛЬ..
ПРОЗРЕВАЯ.. КНУТЫ.. НО И ..ПРЯНИКИ..
***
ЭЙ ВЫ.. НЕ ЗАСТИ..
КРУГОВОЙ СТЕНКОЙ ВСТАЛИ..
НЕ ДАДИМ УКРАСТИ ..
ПРЕКРАСНЫЕ ДАЛИ !
ЕСТЬ И ДАРИИ.. И ПЕРСИИ..
ИХ.. СКОЛЬКО УГОДНО..
ДОЛОЙ .. ЛЖИВЫЕ ВЕРСИИ..
ЖИВИТЕ.. СВОБОДНО..
***
БОЯЛСЯ.. ЧТО БУДУТ..
СХВАТИВШИ.. БРОСАТЬ..
ПОДБРАСЫВАТЬ КРУТО..
С КРИКОМ.. «ДЕРЗАТЬ ..ДЕРЗАТЬ !»
ПОТОМ ..УСТАВШИ..
ПОДБРОСЯТ И.. ПРОЧЬ..
А ВРЕЗАЦЦА.. ПАВШИ…
НИКТО НЕ ОХОЧЬ..
***
ДОБИЛИСЬ ТОГО.. ЧЕГО НЕ ВЕДАЛ НИКТО..
И НЫНЕ КАЖДОМУ ДАЁЦЦА В РУКИ..
МЕЖДУПЛАНЕТНЫЙ.. МИР-ФАНТОМ..
ЧТО ПОДТВЕРЖДАЮТ ЩАЗ.. ВСЕ НАУКИ..
БРОСАЕТ ВСЕХ.. В ЧЕРЕСЧУР—СТРАНУ..
ЧЕРЕСЧУРАЛЬНЫХ ПОЛНО ПОСЕЛЕНЦЕВ..
ВСЕ У ИДЕИ «СТРАН ДОЛГИХ» В ПЛЕНУ..
ВСЕХ ЗАХВАТИЛО.. И БЕРЛИНЦЕВ.. И ВЕНЦЕВ..
***
«МИРЫ НА СБОРКЕ !» .БЛАГОВЕСТОМ ПЁРЛО..
«ДАЁШЬ ГАЛАКТИКИ !» КРИЧАЛО ВО ВСЁ ГОРЛО..
А ТО БЫЛО.. ОКАЧУРИЛИСЬ.. ИНИЦИАТИВЫ..
ТАЩИЛИСЬ НОВАЦИИ ..ЕЛЕ ЖИВЫ..
ИЗОБРЕТАТЕЛЬСТВО.. И ВОВСЕ ЗАГЛОХЛО..
И ВДРУГ.. ПЕРУНАМИ НЕБО ЗАГРОХАЛО..
БУДТО .. БОГОВ ИМЕЕМ ПОДДЕРЖКУ..
ТИПА ..ДАЁШЬ ОРЛА И ДОЛОЙ РЕШКУ..
ЗА АДРЕСОМ АДРЕС СЛАГАЛИСЬ ГРУДАМИ ..
СЛАВЫ РЕЯЛИ ПТИЦАМИ-ГАРУДАМИ..
ВСЕЛЕННЫЕ.. ГАЛАКТИКИ ?! ЭТО К НАМ..
«ДАЁШЬ ВСЕЛЕНСКИЙ ПУТЕЙСКИЙ ХРАМ !»
***
ОН ЛЕТУНЧИКОМ.. ШАСТЬ В ИЗМЕРЕНИЯ..
А ЧТО.. В КАЧЕСТВЕ ПРОПУСКА.. ПОДАЁМ ?
«..А.. ВОСТОРЖЕННЫЕ .. СТИХОТВОРЕНИЯ..
НАРОДНОЙ ДУШИ ПРЕДРЕКАЕМ.. ПОДЪЁМ..
КОНВЕЙЕР СБОРКИ.. ВИДЕТЬ ОХОТА..
КАК ТАК МОЖНО.. МИРЫ СОБИРАТЬ..
И КАК В РЕАЛЬНОСТИ.. ВЕЛИКАЯ ЛЬГОТА..
ПООЩРЯЕТ.. СЛЕДЫ СТИРАТЬ. »
Похожая примета
Чистые пруды… Для иных это просто улица, бульвар, пруд, а для меня — средоточие самого прекрасного, чем было исполнено мое детство, самого радостного и самого печального, ибо печаль детства тоже прекрасна.
Было время, я знал там каждую скамейку, каждое дерево, каждый куст крапивы возле старой лодочной станции, каждую световую надпись: «Берегись трамвая!», мигающую красным на переходе. У Телеграфного переулка в слове «Берегись» три последние буквы не загорались, получалось красиво и загадочно: «Берег трамвая». И сколько же свиданий назначалось на этом берегу! Мы, мои сверстники и я, не береглись трамвая, как в дальнейшем не береглись жизни. Мы перебегали рельсы наперерез трамваю перед самой тормозной решеткой, садились и спрыгивали только на ходу, промахивали все Чистые пруды, повиснув на подножках, обращенных к железной ограде бульвара, стоя и сидя на буферах, а то, уцепившись сзади за резиновую кишку и ногами скользя по рельсе. Веньке Американцу — он носил клетчатую кепку с пуговкой — отрезало ноги. Он умер по пути в больницу от потери крови, в полном сознании. «Не говорите маме», — были его последние слова. Нас не остерегла Венькина гибель, напротив, мы восхищались его мужеством и считали делом чести не отступать. Для нас, городских мальчишек, трамваи были тем же, чем волки и медведи для ребят таежной глуши, дикие кони для детей прерии. Дело шло напрямую: кто кого? И думаю, мы не были побежденными в этой борьбе…
Чистые пруды — это чудо первого скольжения на коньках, когда стремящиеся лечь плашмя «снегурочки» становятся вдруг послушными, прямо, стройно режут широким лезвием снег, и ты будто обретаешь крылья. Чистые пруды — это первая горушка, которую ты одолел на лыжах, и я не знаю, есть ли среди высот, что приходится нам брать в жизни, более важная да и более трудная, чем эта первая высота. Чистые пруды — это первая снежная баба, первый дом из глины, вылепленные твоими руками, и пусть ты не стал ни ваятелем, ни зодчим, — ты открыл в себе творца, строителя, узнал, что руки твои могут не только хватать, комкать, рвать, рушить, но и создавать то, чего еще не было…
Чистые пруды — это целый мир чудесных неожиданностей. Милые, скромные чудеса моего детства! С дерева спускается широкий холст, на холсте намалевана белая мраморная балюстрада, строй кипарисов, море, в море корабль с раздутыми парусами, а надо всем этим серебряная колбаса — дирижабль с гондолой. Уставившись на холст то слепым, черно-заколпаченным, то живым, стеклянным глазом, покоится на растопыренной треноге коричневый деревянный ящик, который за десять минут может подарить тебе твое изображение на фоне моря, среди кипарисов, с дирижаблем над головой. Для этого нужно, чтобы маленький чернявый человек, одетый зимой в жеребковую куртку, кубанку и бурки, а летом щеголяющий в тенниске, тюбетейке, парусиновых брюках и сандалиях на босу ногу, усадил тебя под кипарисы, затем припал к аппарату, накрыл себя черной тряпкой, резко крикнул: «Спокойно, снимаю!», после чего, сняв колпачок с выпуклого глаза аппарата, описал рукой плавный круг и вновь прикрыл глаз. Да, чуть не забыл: еще этот человек, прежде чем снять колпачок, говорил: «Смотрите сюда, сейчас вылетит птичка». Он говорил это, когда я, четырехлетний, сидел перед глазком аппарата на коленях у отца и разрыдался от того, что птичка не вылетела; он говорил это, когда я, дошкольником, снимался на лыжах под кипарисами и все еще надеялся, что птичка вылетит, и когда я был школьником с козелковым ранцем за плечами и уж не ждал никакой птички; он говорил это, когда в канун окончания школы, в преддверии разлуки, я снимался у него с Ниной Варакиной и опять на миг поверил, что птичка наконец вылетит…
На Чистых прудах ходили китаянки с крошечными ступнями, оставлявшими на песочных дорожках бульвара детский, лишь более глубокий след. Мы нередко отыскивали их по этому следу: китаянки продавали бумажные фонарики, мгновенно сгорающие, едва вставишь в них свечку; голубые, красные, желтые, оранжевые шарики на длинных резинках, набитые опилками, эти шарики чудесно подскакивали на резинке, возвращаясь прямо в ладонь, но удивительно скоро начинали сочиться опилками, съеживались и умирали; трещотки на спичке с сургучной головкой; причудливые изделия из тонкой сухой гофрированной цветной бумаги: с помощью двух палочек им можно было придать различную форму, от шара до улитки, но существование их отличалось, увы, такой же мотыльковой краткостью.
С китаянками соперничали продавцы воздушных шаров; когда шар выдыхался или лопался, начиналась его вторая, куда более увлекательная жизнь: мы выдували из лоскутьев крошечные пузырьки и звонко давили их о лбы и затылки друг друга; продавцы вафель и мороженого, постного сахара и красных леденцовых петухов — самого стойкого товара на веселом Чистопрудном торжище: такого петуха можно было сосать с утра до ночи, он не уменьшался, только красил пунцовым губы и язык. А раз появился там ослик с длинными лысыми ушами и бесконечно грустным взглядом. Но мы заездили его в неделю, и ослика не стало…
Чистые пруды — столбовая дорога нашего детства. На Чистые пруды водили нас няньки, по Чистым прудам ходили мы в школу и на Главный московский почтамт: он шефствовал над нашей школой. Мы ходили туда в ранние утренние часы, чтобы собирать бумажный утиль в его просторных, тихих залах, где нежно шуршали ролики конвейеров, развозящих по этажам письма в конвертах, пакеты с красными сургучными печатями, кипы брошюр и газет. Утиль мы сдавали во дворе весовщику, он шмякал наши мешки на большие весы с гирями и вручал нам квитанцию. По вечерам мы ходили сюда, чтобы работать в столярной мастерской; мы сколачивали ящики для рационализаторских предложений рабочих и служащих почтамта, выпиливали лобзиком из тонкой фанеры карикатурные портреты прогульщиков, склочников, бузотеров к вящему их позору. По Чистым прудам мы ходили в кино «Маяк», самую плохую и дешевую киношку во всей Москве. Экран там заменяла побеленная стена, с этой стены шагнули в наше детство и кошачьи ловкий Дуглас Фербенкс, и маленькая Лилиан Гиш, и очкастый Гарри Ллойд, и до корчей смешные и чем-то щемяще жалкие Пат и Паташон, и Донна Жуанна, женщина бретер, и незабвенные герои «Красных дьяволят». На Чистых прудах находилась наша библиотека, наш тир, наш клуб без стен, где решались наши пионерские дела, и наш райвоенкомат, откуда в сорок первом мы уходили на войну…
Чистые пруды были для нас школой природы. Как волновала желтизна первого одуванчика на зеленом окаеме пруда! Нежности и бережности учили нас их пуховые, непрочные шарики, верности — двухцветное сродство иван-да-марьи. Мы ловили тут рыбу, и бывало, на крючке извивалась не просто черная пиявка, а настоящая серебряная плотичка. И это было чудом — поймать рыбу в центре города. А плаванье на старой, рассохшейся плоскодонке, а смелые броски со свай в холодную майскую воду, а теплота весенней земли под босой ногой, а потаенная жизнь всяких жуков-плавунцов, стрекоз, рачков, открывавшаяся на воде, — это было несметным богатством для городских мальчишек: многие и летом оставались в Москве.
Не менее щедра была и наша чистопрудная осень. Бульвар тонул в опавшей листве, желтой, красной, мрамористой, листве берез, осин, кленов, лип. Мы набирали огромные охапки палой листвы и несли домой прекрасные, печальные букеты, и сами пропитывались их горьким запахом…
Чистые пруды были, для нас и школой мужества. Мальчишки, жившие на бульваре, отказывали нам, обитателям ближних переулков, в высоком звании «Чистопрудных». Они долго не признавали нашего права на пруд со всеми его радостями. Лишь им дано ловить рыбу, кататься на лодке, лазать зимой по ледяным валунам и строить снежные крепости. Смельчаки, рисковавшие приобщиться к запретным берегам, беспощадно карались. Чистопрудные пытались создать вокруг своих владений мертвую зону. Мы не только не могли приблизиться к пруду, но и просто пересечь бульвар на пути в школу было сопряжено с немалым риском. Разбитый нос, фиолетовый синяк под глазом, сорванная с головы шапка — обычная расплата за дерзость. И все же никто из нас не изменил привычному маршруту, никто не смирился с жестоким
Похожая примета
- Понимаешь, самое главное, это с какого места кричать. - Витька доверительно понизила голос. - У Чертова пальца - только со стороны моря. А ты, наверное, кричал с другой стороны, там никакого эха нету. В пропасти надо свеситься вниз и кричать прямо в стенку. Помнишь, я тогда тебе голову нагнула. В расщелине ори в самую глубину, чтобы голос дальше ушел. А вот в пещере всегда отзовется, только вы туда не дошли. И у камней тоже…
- Витька. - начал я покаянно.
Ее тонкое лицо скривилось.
- Я побегу, а то автобус уйдет…
- Мы увидимся в Москве?
Витька мотнула головой:
- Мы же из Харькова…
- А сюда вы еще приедете?
- Не знаю… Ну, пока. - Витька смущенно склонила голову к плечу и сразу побежала прочь.
У калитки стояла моя мама и долгим, пристальным взглядом глядела вслед Витьке.
- Кто это? - как-то радостно спросила мама.
- Да Витька, она у Тараканихи живет.
- Какое прелестное существо! - глубоким голосом сказала мама.
- Да нет, это Витька.
- Я не глухая… - Мама опять посмотрела в сторону, куда убежала Витька. - Ах, какая чудесная девчонка! Этот вздернутый нос, пепельные волосы, удивительные глаза, точеная фигурка, узкие ступни, ладони…
- Ну что ты, мама! - вскричал я, огорченный странным ее ослеплением, оно казалось мне чем-то обидным для Витьки. - Ты бы видела ее рот.
- Прекрасный большой рот. Ты ровным счетом ничего не понимаешь!
Мама пошла к дому, я несколько секунд смотрел ей в спину, потом сорвался и кинулся к автобусной станции.
Автобус еще не ушел, последние пассажиры, нагруженные сумками и чемоданами, штурмовали двери. Я сразу увидел Витьку с той стороны, где не открывались окна. Рядом с ней сидела полная черноволосая женщина в красном платье, ее мать.
Витька тоже увидела меня и ухватилась за поручни рамы, чтобы открыть окно. Мать что-то сказала ей и тронула за плечо, верно, желая усадить Витьку на место. Резким движением Витька смахнула ее руку.
Автобус взревел мотором и медленно пополз по немощеной дороге, растянув за собой золотистый хвост пыли. Я пошел рядом. Закусив губу, Витька рванула поручни, и рама со стуком упала вниз. Мне легче было считать Витьку красивой заглазно - острые клычки и темные крапинки, раскиданные по всему лицу, портили тот пересозданный мамой образ, в который я уверовал.
- Слушай, Витька, - быстро заговорил я, - мама сказала, что ты красивая! У тебя красивые волосы, глаза, рот, нос… - Автобус прибавил скорость, я побежал. - Руки, ноги! Правда же, Витька.
Витька только улыбнулась своим большим ртом, радостно, доверчиво, преданно, открыв в этой большой улыбке всю свою хорошую душу, и тут я своими глазами увидел, что Витька, и верно, самая красивая девчонка на свете.
Тяжело оседая, автобус въехал на деревянный мосток через ручей, границу Синегории. Я остановился. Мост грохотал, ходил ходуном. В окошке снова появилась Витькина голова с трепещущими на ветру пепельными волосами и острый загорелый локоть. Витька сделала мне знак и с силой швырнула через ручей серебряную монетку. Сияющий следок в воздухе сгас в пыли у моих ног. Есть такая примета: если кинешь тут монетку, когда-нибудь непременно вернешься назад…
Мне захотелось, чтобы скорее пришел день нашего отъезда. Тогда я тоже брошу монетку, и мы снова встретимся с Витькой.
Но этому не суждено было сбыться. Когда через месяц мы уезжали из Синегории, я забыл бросить монетку.
Срочно требуются седые человеческие волосы
Гущин замер в удивлении. Черным по белому: густой черной тушью на белом, с морозным глянцем ватмане было смачно выведено: "Срочно требуются седые человеческие волосы". А рядом висели выцветшие, пожелтевшие объявления, оповещавшие, что "Ленфильму" нужны уборщицы, осветители, шоферы, парикмахеры, электротехники, рабочие на пилораму, вахтеры, буфетчица, пиротехник и счетовод.
"А жутковато звучит насчет человеческой седины! - подумал Гущин. - Надо обладать завидно ясным и нетревожным духом, чтобы начертать такое воззвание".
Он услышал короткий смешок. Возле него стояла девушка с чистым детским лицом и пышно-застылой, слишком взрослой и модной прической.
- Не бойтесь, - сказала девушка. - Это же добровольно.
Перенесенный из смутных образов освенцимского злодейства, из полубредовых видений войны, внезапно нахлынувших на него, в детскую нежность взгляда, смеха и голоса, Гущин не понял обращенных к нему слов.
- Вашей седине ничто не грозит, - чуть смущенно пояснила девушка.
У Гущина была та красивая стальная седина, которую приносит раннее поседение, она не старила, скорее молодила его сорокапятилетнее, смуглое и печальное лицо. В отваге обращения и слов девушки таилось лестное для Гущина, но он был человеком оскорбленным, безнадежно оскорбленным собственной женой и потому не испытывал ни радости, ни гордости, скорее даже печаль его усугубилась. Так и всегда бывало, когда из внешнего мира поступали к нему добрые сигналы. Проще было жить с сознанием, что он никому даже мимолетно не интересен, не привлекателен, - наибездарнейший тускляк, вполне заслуживший судьбу домашнего отщепенца.
- Хорошо хоть, что им не требуются человеческие зубы, ногти и кожа, - не понуждая себя ни к любезности, ни к остроумию, хмуро отозвался Гущин.
Страдальческая гримаса покривила лицо девушки, на миг состарив его.
- Простите, - сказала она. - Это была плохая шутка. Я бестактная дура.
- Да что вы! Я вовсе не узник фашистского лагеря.
Ему стало жаль девушку. Бедняжка захотела просто пошутить с незнакомым человеком, и вот какая получилась бодяга!
- Бросьте, ей-богу! Все в порядке. - Гущин улыбнулся. - А для чего им нужны эти волосы?
- Для париков. - Девушка тоже улыбнулась, поверив, что не причинила ему боли.
- А я думал, для матрасов.
- Да. В немецких гостиницах над умывальником висит целлулоидный рожок, туда полагается сбрасывать вычески. Потом этими волосами набивают матрасы.
- Как мило! Как разумно! - Девушка передернула плечами. - И как отвратительно!
Тема была исчерпана, и двум незнакомым людям, случайно столкнувшимся возле студийной доски объявлений, ничего не оставалось, как разойтись в разные стороны. Сейчас незнакомка, с ее чистым детским лицом и взрослой пышной головой, уйдет, исчезнет, растворится в сумятице проспекта ее белый тонкий свитер и короткая плотная юбка, едва достигающая колен по-женски прекрасных ног. И сколько бы еще ни прожил Гущин, он никогда больше не увидит ее больших, доверчивых и веселых глаз, ее рта, сразу стареющего от страдания, не услышит короткого смешка и нежного голоса. В ужасе перед ожидающим его одиночеством, Гущин, тюфяк, размазня, подкаблучник, вдруг ринулся напролом.
- Вы торопитесь. Может, побродим по городу? Если у вас, конечно, есть время. Я тут в командировке, только зайду на студию, буквально на пять минут… А потом мы могли бы покататься на речном трамвае, посидеть в кафе или пойти в Летний сад…
Девушка смотрела на него с любопытством и вроде бы с сочувствием. Гущин ее глазами видел себя: тяжелый, темный не по сезону мосторговский костюм, слишком тугой и округлый - "пасторский" - воротничок, дешевый, не идущий к костюму галстук, давно не чищенные ботинки на микропоре и удручающе огромный, заношенный дерматиновый портфель.
- Как много всего сразу! Подумайте: прогулка, кафе, речной трамвай, Летний сад! Вы ничего не забыли? Ведь еще можно подняться на Исаакия, съездить в Лавру и на Волково кладбище, а потом - Эрмитаж, Русский музей, квартира Пушкина.
Она просто смеялась над ним, над жалкой прытью немолодого, унылого человека в мосторговском костюме и пасторском воротничке.
- Простите, - сказал Гущин, смиренно и без всякой обиды возвращаясь на подобающее ему место. - Это внезапное помрачение рассудка. Со мной давно никто не заговаривал на улице. Мне вдруг показалось, что мир сказочно подобрел.
Лицо девушки знакомо притуманилось, будто постарело. Видимо, она обладала редкой способностью проникать за оболочку слов.
- Зачем вы так? Я же не отказываюсь. Но мне тоже нужно на студию, и тоже на пять минут.
- Так идемте! - притворно радостным голосом сказал Гущин, уверенный, что девушка "потеряется" в бесконечных коридорах "Ленфильма". - Вам в какой отдел?
- Да, я именно то, что никогда не требуется на студии, - актриса. А вы? Ума не приложу. Вы не подходите к студийной обстановке.
- Почему? Судя по той же доске объявлений, студия имеет дело не только с творческими работниками.
- Нет, - девушка покачала головой. - Кино, как бог - шельму, метит всех, кто попадает в его орбиту. Студийный счетовод ближе к Олегу Стриженову, чем к другому счетоводу из какого-нибудь ЖЭКа. Вы не киношник, вы серьезный и грустный человек, случайно попавший в страну лжечудес.
- Проще говоря, я инженер. По специальности катапультист. Меня прислали сюда по вызову группы "Полет в неведомое".
- Знаю, - сказала девушка. - У них там все время катапультируются. Вы москвич?
- Да. Я заметил, ленинградцы мгновенно угадывают москвичей.
- Простонародный говор выдает, - засмеялась девушка. - Ну что же, мы уже знаем друг о друге в пределах анкеты для поездки, скажем, в Болгарию. Не заполнена только первая графа. - Она протянула ему руку. - Проскурова Наталия Викторовна. Наташа.
Похожая примета
Алиса В-стране-чудес перейти к странице
Алиса В-стране-чудес запись закреплена
Однажды мы купались неподалеку от рыбацкой пристани, когда с высокого берега посыпала ватага мальчишек. Я немного знал их, но мои робкие попытки сблизиться с ними ни к чему не приводили. Эти ребята не первый год отдыхали в Синегории, считали себя старожилами и не допускали чужаков в свою ватагу. Коноводом у них был высокий, сильный мальчик Игорь.
Я уже вышел из моря и, стоя на берегу, вытирался полотенцем, а Витька продолжала резвиться в воде. Подкараулив волну, она высоко подпрыгивала и перекатывалась на животе через гребень. Ее маленькие ягодицы сверкали.
Ребята небрежно ответили на мое приветствие и хотели уже пройти мимо, как вдруг один из них, в красных плавках, заметил Витьку.
— Ребята, глядите, голая девчонка.
Тут пошла потеха: крики, свист, улюлюканье. Надо отдать должное Витьке, она не обращала внимания на выходки мальчишек, но это лишь подливало масла в огонь. Мальчик в красных плавках предложил «загнуть девчонке салазки». Предложение было встречено с восторгом, и мальчик в красных плавках вразвалочку направился к воде. Но тут Витька со звериной быстротой нагнулась, нашарила что-то в воде, и, когда выпрямилась, в руке у нее
был увесистый камень. .
— Только супься! — сказала она, ощерив свои острые клычки.— Всю морду разобью!
Мальчик в красных плавках остановился и попробовал ногой воду.
— Холодная. — сказал он, и уши его стали краснее плавок.— Неохота лезть.
Подошел Игорь и уселся па песок у самой кромки берега. Мальчик в красных плавках без слов понял своего вожака и опустился рядом, остальные ребята последовали их примеру. Они цепочкой отрезали Витьку от берега, одежды и полотенца.
Витька долго испытывала их терпение. Она то уплывала далеко в море, то возвращалась назад, ныряла, барахталась в воде, затем сидела па подводном камне, накатывая на себя руками волны. Но холод наконец взял свое.
— Сережа! — крикнула Витька.— Дай мне трусики!
Все это время я, сам того не замечая, вытирался полотенцем. Надраенная кожа горела, словно от ожога, я все тер и тер посуху, будто хотел протереть себя до дыр. В жалкой и унизительной растерянности, владевшей мной, билось лишь одно отчетливое желание: только бы остаться непричастным к Витькиному позору.
— Сережа, подай своей даме трусики! — шутовским голосом пропищал мальчишка в красных плавках.
Повернувшись на локте, Игорь сказал мне с угрозой:
Напрасное предупреждение: я и так бы не двинулся с места. Витька поняла, что ей нечего ждать от меня помощи. Жалко скорчившись, всем телом запав в худенький свой живот и закрыв его руками, лиловая и пупырчатая от холода, с покривившимся лицом, вылезла она из воды и бочком побежала к своим трусикам под хохот и свист мальчишек. То, чему она в чистоте своей души не придавала значения, предстало перед ней гадким, унизительным, стыдным.
Прыгая на одной ноге и все не попадая другой в кольцо трусиков, она кое-как оделась, подхватила с земли полотенце и побежала прочь. Вдруг она обернулась и крикнула мне:
— Трус. Трус. Жалкий трус.
Из всех слов Витька выбрала самое злое, обидное и несправедливое. Должна же она была понять, что не кулаков Игоря я испугался. Но ей, видимо, хотелось вконец опозорить меня перед ребятами.
Не знаю, был ли то каприз вожака, не желающего идти на поводу у стаи, или что-то заинтересовало Игоря в Витьке, но только он вдруг спросил меня дружелюбно и доверительно:
— Слушай, она что — чумовая?
— Конечно, чумовая! — подался я весь навстречу этой доброте.
— А чего ты с ней водишься?
Вовсе не для того, чтобы обелить Витьку, лишь желая выгородить себя, я сказал:
— С ней интересно, она эхо собирает.
— Чего? — удивился Игорь.
В низком порыве благодарной откровенности я тут же выложил все Витькины секреты.
— Вот это да! — восхищенно сказал Игорь.— Третье лето тут живу, а ничего подобного не слыхал!
— А ты не загибаешь? — спросил меня мальчишка в красных плавках.
— Всё! — властно сказал Игорь, вновь становясь вожаком.— Завтра поведешь нас туда.
С утра моросило, горы затянуло сизо-белыми, как бы мыльными облаками, к угрюмому шуму побуревшего, цвета горной травы моря примешивался рокот набухших ручьев и речек.
Но ватага Игоря решила не отступать. И вот снова вьется под ногой теперь уже знакомая тропа, а посреди нее, перекатывая гальку, бежит мутный желтый ручеек. Орешник пахнет уже не медово-сладким, с легкой пригорчью, духом, а гнилью палой листвы, кислетью размытой земли, в которой перетлевает что-то, источая уксусно-винный запах. Идти трудно, ноги разъезжаются на мокрой земле, оскальзываются па камнях.
Возле лесникова дома встретили нас обычным истошным лаем сторожевые псы, но в волглом воздухе лай их звучит мягче, глуше, да и сами они уже не кажутся такими грозными в своей мокрой, свалявшейся шерсти. Видны их черные глаза, похожие на маслины.
А вот и больной, пораженный жучком орешник, ветер и дождь пообрывали его слабую, источенную листву, он стоит оголенный, печальный, и сквозь него виднеется угрюмая протемь моря.
Чертов палец, затянутый облаками, долго не показывался, затем в недосягаемой выси прочернела его вершина, скрылась, на миг обнажился во весь рост его ствол и вмиг истаял в клубящемся воздухе. Странно, ветер рвал к морю, а легкие, как пар изо рта, облака тянули с моря. Они скользили по самой земле, накрывали нас влажной дымкой и вдруг исчезали, оседая росой на склонах.
Наконец из облачной мути вновь выдвинулся Чертов палец и преградил нам дорогу.
— Ну, подавай свои чудеса в решете,— без улыбки сказал Игорь.
— Слушайте! — произнес я торжественно, чувствуя, как знакомо холодеет спина, сложил ладони рупором и закричал:
В ответ — тишина, ни зловеще-вкрадчивого шепота, ни хохочущего всплеска с моря, ни жалобы в выси.
— Ого-го! — крикнул я еще раз, подступив ближе к Чертову пальцу, и все ребята вразнобой подхватили мой возглас.
Чертов палец молчал. Мы кричали еще и еще — и хоть бы малейший отзвук! Тогда я кинулся к пропасти — ребята за мной — и что было мочи заорал в клубящуюся глубь. Но и великан не отозвался.
В растерянности я заметался от пропасти к Чертову пальцу, от Чертова пальца к расщелине, и снова к пропасти, и снова к Чертову пальцу. Но горы безмолвствовали.
Я жалко стал уговаривать ребят подняться наверх, к пещере, уж там-то мы наверняка услышим эхо. Ребята стояли передо мной, молчаливые и суровые, как горы; потом Игорь разжал губы, чтобы сказать одно только слово:
И, круто повернувшись, он пошел прочь, увлекая за собой всю ватагу.
Я плелся позади, тщетно пытаясь понять, что же произошло. Меня не заботило сейчас презрение ребят, я хотел лишь постигнуть тайну своей неудачи. Неужто горы отзываются только на Витькин голос? Но когда мы были с ней вместе, горы послушно откликались и мне. Может, она впрямь владеет ключом, позволяющим ей запирать в каменных пещерах голоса.
Наступили печальные дни. Витьку я потерял, и даже мама осудила меня. Когда я рассказал ей загадочную историю с эхом, мама смерила меня долгим, чуждым, изучающим взглядом и сказала невесело:
— Все очень просто: горы отзываются только чистым и честным.
Ее слова открыли мне многое, но не загадку горного эха.
Дожди не прекращались, море как бы поделилось на две части; в бухте оно было мутно-желтым от песка, наносимого реками и ручьями, в отдалении — блистало чистым телом. Непрестанно дул ветер. Днем он размахивал серой простыней дождя, ночью — всегда ясной, в мелких белых звездах — он был сухим и черным, потому что обнаруживал себя в черном, в мятущихся сучьях, ветвях, стволах, в угольных тенях, пробегающих по освещенной земле.
Несколько раз я мельком видел Витьку. Она ходила на море в любую погоду и сумела набрать от скудного, редкого солнца густой шоколадный загар. От тоски и одиночества я каждый день сопровождал теперь маму на базар, где шла торговля местными продуктами: овощами, абрикосами, козьим молоком, варенцом. Раз я повстречал на базаре Витьку. Она была одна, на руке у нее висела плетеная сумка. Я смотрел, как она ходит среди лотков и бидонов в своих желто-синих трусиках, решительно отбирает помидоры, сама шлепает на весы шматок мяса,— и с болью чувствовал, что потерял хорошего друга.
Утром, в первый солнечный день, я бродил по саду, подбирая палые, с мягкой гнильцой абрикосы, когда кто-то окликнул меня. У калитки стояла девочка в белой кофточке с синим матросским воротником и синей юбке. Это была Витька, но я не сразу ее узнал. Ее сивые волосы были гладко причесаны и назади повязаны ленточкой, на загорелой шее — ниточка коралловых бус, па ногах туфли из лосиной кожи. Я бросился к ней.
— Слушай, мы уезжаем,— сказала Витька.
— Маме тут надоело. Вот что, я хочу оставить тебе свою коллекцию. Мне она все равно ни к чему, а ты покажешь ребятам и помиришься с ними.
— Никому я не покажу! — горячо воскликнул я.
— Как хочешь, но пусть она останется у тебя. Ты догадался, почему у вас ничего не вышло?
— А ты откуда знаешь, что не вышло?
— Слышала. Так догадался?
— Понимаешь, самое главное, это с какого места кричать.— Витька доверительно понизила голос.— У Чертова пальца — только со стороны моря. А ты, наверное, кричал с другой стороны, там никакого эха нету. В пропасти надо свеситься вниз и кричать прямо в стенку. Помнишь, я тогда тебе голову нагнула. В расщелине ори в самую глубину, чтобы голос дальше ушел. А вот в пещере всегда отзовется, только вы туда не дошли. И у камней тоже.
— Витька. — начал я покаянно. Ее тонкое лицо скривилось.
— Я побегу, а то автобус уйдет.
— Мы увидимся в Москве?
Витька мотнула головой.
— Мы же из Харькова.
— А сюда вы еще приедете?
— Не знаю. Ну, пока. — Витька смущенно склонила голову к плечу и сразу побежала прочь.
У калитки стояла моя мама и долгим, пристальным взглядом глядела вслед Витьке.
— Кто это? — как-то радостно спросила мама.
— Да Витька, она у Тараканихи живет.
— Какое прелестное существо! — глубоким голосом сказала мама.
— Да нет, это Витька.
— Я не глухая. — Мама опять посмотрела в сторону, куда убежала Витька.— Ах, какая чудесная девчонка! Этот вздернутый нос, пепельные волосы, удивительные глаза, точеная фигурка, узкие ступни, ладони.
— Ну что ты, мама! — вскричал я, огорченный странным ее ослеплением, оно казалось мне чем-то обидным для Витьки.— Ты бы видела ее рот.
— Прекрасный большой рот. Ты ровным счетом ничего не понимаешь!
Мама пошла к дому, я несколько секунд смотрел ей в спину, потом сорвался и кинулся к автобусной станции.
Автобус еще не ушел, последние пассажиры, нагруженные сумками и чемоданами, штурмовали двери.
Я сразу увидел Витьку с той стороны, где не открывались окна. Рядом с ней сидела полная черноволосая женщина в красном платье, ее мать.
Витька тоже увидела меня и ухватилась за поручни рамы, чтобы открыть окно. Мать что-то сказала ей и тронула за плечо, верно, желая усадить Витьку па место. Резким движением Витька смахнула ее руку.
Автобус взревел мотором и медленно пополз но немощеной дороге, растянув за собой золотистый хвост пыли. Я пошел рядом. Закусив губу, Витька рванула поручни, рама со стуком упала вниз. Мне легче было считать Витьку красивой заглазно — острые клычки и темные крапинки, раскиданные по всему лицу, портили тот пересозданный мамой образ, в который я уверовал.
— Слушай, Витька,— быстро заговорил я,— мама сказала, что ты красивая! У тебя красивые волосы, глаза, рот, нос. — Автобус прибавил скорость, я побежал.— Руки, ноги! Правда же, Витька.
Витька только улыбнулась своим большим ртом, радостно, доверчиво, преданно, открыв в этой большой улыбке всю свою хорошую душу, и тут я своими глазами увидел, что Витька, и верно, самая красивая девчонка на свете.
Тяжело оседая, автобус въехал на деревянный мосток через ручей, границу Синегории. Я остановился. Мост грохотал, ходил ходуном. В окошке снова появилась Витькина голова с трепещущими на ветру пепельными волосам и острый загорелый локоть. Витька сделала мне знак и с силой швырнула через ручей серебряную монетку. Сияющий следок в воздухе сгас в пыли у моих ног. Есть такая примета: если кинешь тут монетку, когда-нибудь непременно вернешься назад.
Мне захотелось, чтобы скорее пришел день нашего отъезда. Тогда я тоже брошу монетку, и мы снова встретимся с Витькой.
Но этому не суждено было сбыться. Когда через месяц мы уезжали из Синегории, я забыл бросить монетку.
Читайте также: