Валентин распутин о нем высказывания

Обновлено: 04.11.2024

Захар Прилепин

Валентина Григорьевича Распутина я видел однажды.

Был какой-то патриотический вечер, вручение премий, выступления виднейших представителей русской консервативной интеллигенции.

Распутин сидел в зале, возле прохода, привычно спокойный — у него, если вы заметили, почти всегда было одно и то же выражение лица: умного, наблюдательного, вроде бы почти лишённого эмоций — и одновременно насыщенного какой-то, ну, скажем так, думой.

Слово «дума» очень подходит в его случае.

Распутину — ни в прозе, ни в жизни — никогда не была свойственна легкомысленность; это вообще признак русского тяглового крестьянства — если русский мужик трезв, он серьёзен.

У меня была с собой моя книга «Игра его была огромна» — о Леониде Леонове.

Леонов — учитель Распутина. В дни юбилея Пушкина и Леонова (они родились неподалёку друг от друга, с разницей в сто лет) Распутин, помню, писал, что в такие даты вечности положено перед Россией склониться.

Валентин Григорьевич, один из немногих, значение Леонова осознавал.

Я подошёл к Валентину Григорьевичу и как бы присел возле него, прямо на застеленный ковровыми дорожками пол — чтобы передать книжку.

Свои книги я никогда никому не дарю — кому надо сами найдут, — но тут был другой случай: не столько свою книгу я дарил, сколько книгу о Леонове.

Причём как бы случайно, некартинно, я присел — на колени. Мне так было нужно. Мне нужно было встать на колени перед Распутиным. И чтоб он этого не заметил.

Леонов в своё время говорил, что русская литература передаётся через теплопожатие: Пушкин жал руку Гоголю, Гоголь — Тургеневу, Тургенев — Толстому, Толстой — Горькому, Горький — Леонову.

Для меня Валентин Григорьевич — после того как я прочёл «Деньги для Марии», «Живи и помни» — все его удивительные, пушкинской прозрачности и силы повести — был в том же ряду.

Признаться, я всегда ставил его как писателя выше Астафьева и Шукшина (каждый из которых тоже обладал даром небывалым) — Валентин Григорьевич был мне ближе, о его сердечность несуетность, честность — греться можно.

Я уж не говорю про всю эту оттепельную генерацию: шумную, крикливую, перелётную — Распутин с ними ничего общего не имел, иной раз кажется, что они писали на разных языках.

Во второй половине прошлого века он был в моём понимании первым: неоспоримым, огромным, непостижимым — как Шолохов, как Леонов, как Достоевский — в этом ряду.

За день до его смерти, в Цюрихе, мы обсуждали с одним видным славистом, замечательным и остроумным человеком, кто из современной русской литературы достоин Нобелевской премии.

Я сразу и легко сказал: Распутин.

Славист пожал плечами: ну, это же невозможно… он же антисемит…

Он тоже произнёс это, словно взял с верхней полочки самое близлежащее, что надумал о Распутине.

Я даже не стал спорить, настолько это нелепо.

Во-первых, всякому русского классику, за редчайшими исключениями, можно легко пришить ксенофобию, включая тех русских классиков, которые были и не совсем русскими по крови. Ксенофобию европейские слависты шьют даже Бродскому — что уж тут про Распутина говорить.

Во-вторых, Распутин был человек удивительно тактичный, глубоко русский — и за спокойной прямотой его взглядов всегда слышалось полное отсутствие оголтелости, вздорности, злобы.

Он чувствовал за собой огромную силу традиции, он знал, чьим наследником по прямой он является, и имел полное право говорить ровно то, что считал нужным говорить. Невзирая на, на и на.

Через три дня после смерти Распутина, уже российский критик, человек одарённый и вроде не глупый, написал статью «Загубленный талант». Валентин Григорьевич, по мнению критика, был хорош тем, что ненавидел Советскую власть, только слово «русский» слишком назойливо употреблял, а загубил себя и свой дар тем, что с почтением отзывался в последние годы жизни о Сталине.

Это так неуместно, так мелкотравчато — писать подобное, всё равно, что раскрасить лицо и прийти на похороны в клоунском наряде с воздушными шарами.

«Ругал бы Сталина — мы бы, приличные люди, совсем иначе на тебя посмотрели, а так загубил талант, загуби-ил…»

Играли бы со своими шарами дома, напишите на одном «Сталин», на другом «ГУЛАГ» и шалите себе в одиночестве. Человека ещё похоронить не успели, а они уже торопятся со своими скучными, однотипными претензиями.

…сегодня уж точно стоило бы промолчать на все эти расчёсанные темы.

Валентин Григорьевич — один из немногих, кто умел это: молчать. Спокойно и с высочайшим достоинством. Учиться у него и учиться ещё этому.

Помню, однажды я пробовался в телеведущие на один центральный канал — тоже, видимо, от неумения молчать. (Меня вскоре «отменили», и слава Богу).

Должен был я вести разговорный вечер — в компании еженедельно меняющихся известных гостей.

Однажды на глаза мне попались внутренние административные бумаги: моя команда обзванивала потенциальных участников программы.

Читаю: музыкант такой-то — «придёт в следующее воскресенье» (видимо, ему звонили и записали его ответ), писатель такой-то — «придёт за 200 долларов», поэт такой-то — «придёт, если будет время».

Напротив имени Валентина Григорьевича Распутина было, с его слов, написано: «Не придёт никогда».

Снимок в открытие статьи: Валентин Григорьевич Распутин/ Фото: Эдгар Брюханенко / ТАСС

В клинике «Евроонко» рассказали о новых методах лечения и профилактики кардиологических заболеваний

Противоспутниковая оборона пополнится «гиперболоидами инженера Гарина»

Почему высшие офицеры «полумесяца и звезды» уходят в отставку

Читайте также: