Смысл высказывания скворцова про литературный язык
Обновлено: 21.11.2024
— Лев Иванович, существуют ли в жизни языка такие признаки, по которым можно судить об изменениях в обществе, о нравственном росте или деградации?
— Прежде всего нужно сказать, что язык живет по своим внутренним законам, обладает некоей собственной автономностью. Но он, конечно, существует в обществе и обслуживает общество, и поэтому не может быть оторван от людей и событий. Язык отражает состояние общества, его культуры и мировоззрения в различные периоды жизни.
Например — словарный рост языка, грамматические изменения. Все это может быть связано как с техническим прогрессом, так и с нравственным регрессом. При этом язык, отражая подобные изменения, ведет себя самостоятельно. Скажем, исходные значения слова с течением времени могут как бы затуманиваться, на них могут наслаиваться новые временные смыслы. Но при этом исконный все равно остается постоянным — как ядро в орехе, как плазма в пламени. Самый простой пример из современных: появившееся в результате обсуждения проблем терпимости и многообразия в современном мире понятие "многополярности". Но язык этому сопротивляется, потому что полюсов бывает только два: "плюс" и "минус". Равновесие всегда является плодом этой разницы противоположностей. Так же любая система, которая находится в равновесии, всегда является двухполюсной. После распада СССР, когда Россия перестала быть сверхдержавой и начались разговоры об "одно-полярности", то "одно-" стали противопоставлять "много". Но язык этому сопротивляется, потому что "многополярности" нет и не может быть: трех, пяти, десяти полюсов просто не бывает! Язык всегда сопротивляется искажению, он всегда сам собой управляет, сам себя поправляет — то есть язык "умнее" каждого из нас и "умнее" общества, которое им пользуется.
— Разделяете ли Вы существующее мнение о том, что в наши дни русский язык гибнет, вымирает и т.п.?
— Когда я прочитал опубликованные в предыдущих номерах "Фомы" статьи Г. Злотина и полемизирующего с ним Ю. Романенкова, я подумал о том, что от траурных интонаций или дифирамбов языка не убудет и не прибудет. Ведь с нами всегда будет своего рода открытая сокровищница. Древнейшие летописи — "Повесть временных лет", "Слово о законе и благодати" митрополита Илариона, "Слово о полку Игореве" — все это сохраняется, и, в переводах или без них — это наша сокровищница. И вот с этой общей сокровищницей мы иногда сопоставляем то, что слышим в повседневном обиходе — и в результате говорим о том, что "язык измельчал, народ онемел. " Ну как это — народ онемел?! Ведь у народа есть писатели, появляются и живут современные байки, анекдоты, какие-то меткие словечки! Здесь я согласен с Юрием Романенковым: народ, конечно же, не онемел.
Но в жизни языка есть этапы бурного и замедленного развития. Язык развивается и живет по собственным законам, следует определенным закономерностям. В те периоды, когда наблюдается определенное раскрепощение — нормативное, моральное, нравственное, и так далее — язык просто убыстряет темпы своего развития, но направление его движения не изменяется. Это как река, на которой можно открыть плотину — и она потечет более полно, но русла не сменит. Наше время связано со сломом определенных социальных и экономических отношений, и язык от этого, конечно, меняется — потому что язык, словно зеркало, отражает то, что в обществе происходит. И когда забыты определенные рамки нравственности, приличий и отношения к чистоте речи, когда в нее устремляются потоком иностранные слова — язык перемалывает это и может "переболеть" подобными вещами. Этот процесс может длиться десятилетиями, что вовсе не означает, что мы присутствуем при некоей деградации языка — отнюдь. Хотя, безусловно, существует опасность, которая может быть связана с обстановкой, с переходным этапом, который слишком затянулся - на 10, на 15 лет.
— А в чем, на Ваш взгляд, особенности современного состояния русского языка?
— Каждый период существования языка, его бытования, выделяет определенные вещи, которые по-своему характеризуют этот период. Наше нынешнее состояние связано с тем, что, с одной стороны, происходит огрубление, снижение стиля литературной речи (можно сказать, что это внутренняя проблема). С другой стороны, усиливается внешнее влияние, связанное с социальными переменами (наплыв иностранных слов, например). Но когда мы говорим об огрублении языка, мы должны помнить, что в принципе язык в состоянии все перемолоть и отобрать то, что ему нужно.
Существует тенденция, берущая начало в древности — тенденция взаимного уравновешивания книжного, церковно-славянского языка и разговорной речи — стихии живого языка. Бывают периоды, когда происходит усиление книжности, — тогда язык застывает в неких формах — классических, например, или романтических. Оживает же он всегда своими диалектами, разговорной речью. В этом смысле А.С. Пушкин завершил то, что в языке шло после классицизма то есть соединение классического стиля с разговорной речью. И в этом смысле он реформатор, который очень сильно способствовал тому, что называется демократизацией языка.
— Вы уже упомянули публикации, которые, собственно, и стали поводом для нашей беседы. А не могли бы Вы более подробно рассказать о том, какое впечатление произвели на Вас эти статьи?
— Мне сложно принять ту тональность обсуждения проблемы, которую предложил Григорий Злотин. Здесь не должно быть трагизма. Он правильно говорит о том, что мы часто бываем неразборчивы. "Мы" — это прежде всего интеллигенция, образованные люди. Но паники быть не должно. Григорий Злотин замечает, что "может сложиться так, что мы в переводе будем читать "Евгения Онегина". А я вот подумал: в какой-то степени такой финал, пусть даже вызывающий и парадоксальный, звучит дурным прогнозом, и предупреждением, потому что если мы откажемся от своей родной стихии — от русского языка — и перейдем на общемировой английский, то нам ведь действительно придется читать Пушкина в переводе с английского языка. Надеюсь, что так не произойдет.
Нельзя идти на поводу у речевой стихии. Огрубление языка может быть отчасти связано с тем, что называют демократизацией. Но лишь отчасти. Нередко это — не демократизация, а разлив сора там, где его не должно быть. Ведь наш язык — это еще и представитель культуры, а культура — это всегда небольшой обработанный слой. Небольшой, как озоновый слой вокруг Земли, но самый интеллектуальный — и предназначенный для сохранения накопленных форм духовной культуры, для того, чтобы эту традицию продолжать дальше.
Еще одно явление — те самые заимствования, о которых уже шла речь. Г. Злотин приводит списки этих заимствований, причем списки довольно внушительные. Но если разобраться в их структуре, то окажется, что все не так уж и страшно. Дело в том, что в этих списках в одном ряду стоят термины узкоспециальные — спортивные, экономические, военные, общеполитические и другие, и в то же время — те слова, что уже практически освоены языком, либо слова, употребляемые в определенных узких сферах. Да пускай они там существуют! Если у нас в стране изменился строй, если мы входим в общемировой рынок со своими представлениями о бизнесе, о политике, то связанная с этим терминология становится общей. И тот, кто занимается определенной областью культуры, всегда имеет дело с узкоспециальной терминологией. Но она существует именно в таких сферах и обслуживает только их, сводить все вышеперечисленное воедино просто неразумно. Это с одной стороны.
С другой стороны, в разговорной речи тоже бывают такие "перехлесты": например, вместо "саммита" можно было бы говорить "встреча на высшем уровне", "встреча в верхах" и так далее. Однако не в этом дело. Если что-то терминологически принято в определенной сфере — сфере международных отношений, например, — то пусть будет этот "саммит", ведь он никому не мешает.
Таким образом, заимствования — это очень неоднозначная проблема, и их количеством мы ничего здесь не докажем. Дело в том, что язык — это очень сложная, дифференцированная, внутренне организованная структура с разными ячейками, стилистическими сетками и т. д. И это нужно хорошо понимать, а не говорить о "языке вообще".
— А что тогда, на Ваш взгляд, представляет реальную угрозу для развития языка?
— Язык отражает мировоззрение нации, народа. Например, сегодня много говорят о глобализации. Вроде бы все понятно и правильно: в ракетно-ядерное время, когда мир пережил две мировые войны и холодную войну, человечество является единым организмом: все мы живем на небольшой планете, которая может быть разрушена созданными нами термоядерными силами. И самоощущение человека как землянина — это здоровая, нормальная глобализация: понимание того, что Земля - это наша родина, и ее надо сохранять.
Однако нередко происходит подмена понятий, не всегда заметная и ощутимая. А если допустить, что эта подмена совершается намеренно, то налицо — серьезная опасность. Речь идет о такой позиции, когда под глобализацией понимается подчинение одному языку, одной нации, одному культурному укладу -потому что это "прогрессивно", "эффективно для управления миром" и т.д. Многие языковеды считают, что многообразие мира связано с многообразием национальным и языковым. Я с этим согласен. Понимание единства Земли должно преломляться через это многообразие, многоцветие языков и культур. И если глобализация будет проходить как насаждение общих культурных понятий в музыке, танцах, литературе и т. д., если национальные языки будут уничтожаться, вымирать, как многие виды растений и животных, то мы можем потерять многообразие. Преимущество крупных языков в том, что, даже становясь мертвыми (как древнегреческий или латынь), они сохраняются как духовная ценность. Сохраняются тексты, элементы, которые становятся частью современных языков. Они подсказывают нам тот источник, праязык, который был в самом начале, возвращают нас к истокам.
Другая сторона этой проблемы — опасность раствориться в других культурах, потерять свое лицо, свой взгляд на этот мир. Поэтому "мирное" отношение к заимствованиям не может быть беспредельным. Нарушение тонкой грани способно повлечь за собой разрушение национального самосознания, потому что в лексике, в языке живет сознание того народа, который говорит на этом языке. Если заменить "более развитым" языком другие, то последние потеряются, а ведь каждый из них — самостоятельный организм, который растет и развивается, имеет свои находки и достижения.
Глобализация не должна приводить к тому, чтобы всех стричь под одну гребенку, делать все утилитарным, стандартным, однообразным. Потому что однообразие, однополярность — это конец системы. Однополярность губительна в своей неустойчивости.
Сторонники глобализации часто говорят об общечеловеческих гуманитарных ценностях, но ведь общегуманитарные ценности складываются из ценностей разных народов, разных людей!
Они вовсе не создаются в голове одного человека, чтобы затем подогнать под один стандарт все остальное. Таким образом, можно сказать, что основная задача — это сохранение многообразия духовного, которое есть в каждом языке.
Конечно, идет процесс взаимовлияния культур, и это взаимовлияние не проходит стихийно. Люди, заботясь о культуре (есть понятие стихийной культуры, а есть — цивилизованной, то есть той, к которой люди приходят на определенном этапе своего развития), должны понимать: культурный слой, который копится веками, не каменеет. Он может быть довольно быстро выдут, может случиться эрозия — и мы потеряем все, что накопили.
— Существует ли своего рода обратная связь? Общество влияет на язык, формирует его, но сам язык как самостоятельная единица влияет ли на сознание людей, способен ли формировать его? То, как мы говорим — влияет ли на то, кем мы являемся?
— Обязательно! Связь здесь самая что ни на есть прямая. Когда мы слышим что-то о языковом "снижении", это всегда бывает связано с нарушением того, что называется общественным языковым вкусом. Потому что если мы будем постоянно слышать то, что в музыке называется какофонией, то перестанем это осознавать. Мы будем думать, что по-другому и быть не может. Но, слава Богу, и в жизни, и в музыке рядом с какофонией существует мелодия. И вот эта мелодичность — здесь мы приходим к очень интересной вещи — абсолютно недоказуема, но понимаема всеми. Изящное, правильное построение речи ласкает слух и душу. Сложно объяснить, откуда это берется, но это то, что присуще человеку.
В свое время академик Л. В. Щерба сказал, что литературный язык можно сравнить с хорошо настроенным музыкальным инструментом. На нем можно играть сложнейшие мелодии, но для
настройки этого инструмента нужен мастер. Расстроенный язык можно сравнить с расстроенным инструментом: он может быть необработанным в стилистическом плане. Конечно, мы можем думать, что незачем нам все эти смысловые и стилистические тонкости, ведь мне главное — пообщаться, меня поймут. Но обработанный язык со своей стилистической вершиной существует как великолепный музыкальный инструмент, который можно использовать для передачи тончайших нюансов мысли, движения чувств, отношений между людьми.
Когда мы забываем об этом, инструмент расстраивается. Однако если расстроенный музыкальный инструмент можно довольно быстро настроить, то "расстройство" стилистической отработанности языка, которая создается веками, чревато тем, что мы теряем язык, который является способом выражения наших чувств, мыслей и отношений.
— Если говорить о современном литературном языке — том, на котором сегодня пишут, — то как его можно охарактеризовать?
— Этот язык отражает наше время, определенную моду, стиль эпохи — в широком смысле слова. Это именно то, что называют "центонность" - "лоскутное одеяло" в дословном переводе, по-нашему
цитатность. Например, тот же Акунин весь построен на стилизациях, каких-то перепевах. В этом
вся наша эпоха. Однако можно сказать и так: это мода, а мода всегда преходяща. На смену модернизму приходит постмодернизм, а тем не менее сохраняется тяга к психологическому реализму, скажем так — неореализму, новому реализму.
— В последнее время в разговорной речи все чаще встречаются нецензурные выражения: и в литературе, и в разговорах на улице. Можно ли это принять, или как этому противостоять?
— Принять это невозможно. Противостоять необходимо. Мириться с непристойностью нельзя. Здесь мы вплотную подходим к нравственной стороне предмета нашего разговора. Ведь язык издревле напрямую связан с человеческой душой, с человеческим нравом. То, о чем Вы говорите — нецензурщина — существовало всегда, но сейчас этого стало больше. Есть люди, которые не слышат за собой ругательств, не понимают того, что загрязняют нашу ноосферу в прямом, экологическом смысле этого слова. Ведь наши мысли и слова не исчезают. Они существуют в каком-то другом измерении, и они обитают вокруг нас. У Достоевского в свое время была зарисовка на тему мата из серии "Маленьких заметок на большую тему" (в "Дневнике писателя" за 1873 год). Идет человек в Пасхальное воскресенье и проходит мимо мастеровых, которые через слово матерно ругаются. Их было четверо: трое постарше и один помоложе. Молоденький попытался вмешаться в разговор старших и тоже матюгнулся. Так вот, старшие остановились, посмотрели на него и строго так спросили: "Ты чего орешь, глотку дерешь? Мал еще!" То есть за собой-то они матерщины не слышат, а за другими — да, при этом не одобряют ее.
— Каково же основное назначение этого пласта языка?
— Этот пласт языка изначально нес в себе функцию резкой словесной обороны. У меня есть статьи, в которых объясняется, в частности, что брань и оборона - однокоренные слова. Бранясь, человек себя обороняет. Не случайно до принятия христианства существовал языческий обычай ругаться, чтобы с помощью ругани прогонять злых духов. Матерились, например, на свадьбах — для того, чтобы не сглазили молодых. То есть у ругани было некое ритуальное предназначение. Ну, и конечно, выброс эмоций, снятие "напряжения": ругнулся, вроде бы и полегче стало.
— Почему же со временем акценты так сместились?
— С пришествием христианства некоторые ругательства обрели богоборческий характер. Христианские храмы зачастую строились на месте старых, языческих, и на их стенах часто царапали оскорбительные надписи в знак неприятия новой религии.
Есть мнение, что мат появился вместе с татаро-монгольским игом, но существуют и свидетельства того, что это явление имеет домонгольские корни и распространилось как раз в X-XI веках на почве распространения христианства. Язычники стремились продемонстрировать свое презрение по отношению к догмату о чудесном рождении Христа, опровергнуть, осквернить и испохабить новую веру. Получается, что затертые, ставшие общеупотребительными словечки на самом деле несут в себе богохульное оскорбление, причем даже не в адрес твоей собственной матери, а в адрес Богородицы. Не случайно Церковью когда-то была установлена уголовная ответственность за матерную ругань в общественных местах вплоть до каторжных работ.
Рассмотрим само слово "мат". Его корень "ма" означает "кричать громко". Можно кричать "благим матом", а можно выражаться непристойно, неприлично. Мат — это крик, который не должен быть произнесен человеком, потому что "благим матом" кричит самец, подзывая самку, а человек, согласитесь, не должен вести себя как животное. И тут, как всегда в языке, в основе лежит нравственное начало. Оно помогает нам выстоять.
Читайте также: