Мокиенко в м загадки русской фразеологии
Обновлено: 22.12.2024
Фразеология — сокровищница образных средств любого языка. Сокровища же, как известно, накапливаются веками и нередко надолго и надёжно сокрываются от постороннего взгляда. Употребляя фразеологизмы, мы порою останавливаемся в недоумении перед непонятным словом или образом, глубоко сокрытом в их глубине. Зга в обороте не видно ни зги, тло в выражении сгореть дотла и даже вполне понятная собака в алогизме собаку съесть притягивает наше воображение именно своей загадочностью.
В своих книгах — «В глубь поговорки», «Образы русской речи», «От Авося до Яти» и других — автор этих строк рассказывает читателю о тайнах нашей идиоматики, раскрывает образы, сокрытые в её сокровищнице. Будучи лингвистом, он обычно начинает распутывать идиоматический клубок с языковых особенностей того или иного выражения. В этой книге, в отличие от предыдущих, основное внимание уделяется не столько самому языку, сколько тем явлениям, которые породили языковой образ. Отсюда такой интерес к истории «вещей» и явлений — например, часовых механизмов, от древнейших солнечных до современных цезиевых. Это не значит, конечно, что автор пренебрегает лингвистическими фактами и аргументами: без них доказательство той или иной этимологической гипотезы просто невозможно. Но он попытался не слишком утомлять читателя деталями такого анализа, памятуя, что важнейшее искомое для него — «корень и глагол» образа.
В историко-этимологических истолкованиях русской, да и всей европейской фразеологии немало спорного и недоказанного, поэтому читатель найдёт в таких случаях попытки аргументировать предполагаемое объяснение, а не «истину в конечной инстанции». Таковы новые прочтения некоторых оборотов: много воды утекло, как заведённый, дневать и ночевать, без году неделя, до зарезу, мерить на свой аршин, с гаком, прост как Колумбово яйцо и др. Естественно, что во многих случаях излагается и этимология, «добытая» разысканиями других историков языка. При этом, однако, автор также стремится приводить новые факты, которые бы её аргументировали. В этимологии, а особенно при её популяризации, нет ничего более опасного, чем заставлять читателя принимать сказанное на веру. Это-то как раз и порождает этимологическое «безверие» и часто гасит интерес к языку.
В этой книге, как и в предыдущих, основным объектом описания является фразеологизм — такое сочетание слов, которое обладает относительной устойчивостью, экспрессивностью, целостным значением и воспроизводится в готовом виде. Как синонимы этого термина здесь употребляются и наименования поговорка, идиома, образное выражение. Это согласуется с русской лингвистической традицией, издавна разграничивающей пословицы и поговорки по смысловому и функциональному принципу. «Пословица, — писал В. И. Даль, — коротенькая притча. Это — суждение, приговор, поучение, высказанное обиняком. Поговорка — окольное выражение, переносная речь, простое иносказание, обиняк, способ выражения, но без притчи, без суждения, заключения, применения». Примеры поговорок, приводимые Далем, — у него не все дома; одного поля ягода; один как верста в поле; чужими руками жар загребает и т. п. — типичные фразеологизмы в современном (узком) понимании этот термина.
В первых трёх главах данной книги речь идёт о лексике и фразеологии, связанной с известным «классическим» триединством: Временем, Пространством и Действием. Четвёртая глава — попытка показать, как эти и другие понятия реальной жизни мифологически трансформируются в Слове.
Для тех, кто хочет заглянуть в «глубь» фразеологического образа, восхождение к Слову — единственный, по сути дела, путь поиска. Расшифровка истинного смысла слов, составляющих фразеологическое целое, и есть конечная цель историко-этимологического анализа образных выражений, ибо их загадочность таится в нерасторжимом переплетении словесных комбинаций, логика которых со временем затемняется.
И всё-таки — и это хочется подчеркнуть ещё раз — этимологические экскурсы в этой книге — отнюдь не самоцель, а лишь средство для демонстрации истории формирования важнейших для человека понятий. Если автору, расчленяющему этимологическим скальпелем нерасторжимые «соединенья слов», такая демонстрация удалась, то цель его достигнута. Ибо хочется верить, что тот, кто хоть раз заглянул в глубины Слова, никогда более этого занятия не оставит.
Глава 1. Времена меняются, и слова меняются в них
Не гребень голову чешет, а время (пословица)
Времена, часы, годины. Всепожирающий Хронос и хронофаги
Время. Ничто не достаётся человеку так просто и естественно, как оно, отстукивающее минуты и часы с нашего явленья на свет. Мы его часто и не замечаем, а если оцениваем, то обычно задним числом либо же — вглядываясь с надеждой в будущее. Оценка настоящего приходит с жизненным опытом, с мудростью, с трудностями, преодоленными за десятилетия.
«Время не ждёт и не прощает ни одного потерянного мгновения» (Н. Г. Гарин-Михайловский).
«Время и прилив никогда не ждут» (В. Скотт).
«Деньги дороги, жизнь человеческая ещё дороже, а время дороже всего» (А. В. Суворов).
«Самая дорогая трата — это время» (Феофраст из Эреса).
Так могли сказать лишь люди, которых жизнь научила ценить каждое мгновение. Увы, часто эта наука приходит слишком поздно, когда время — пусть ещё не всё, но львиная его доля — безнадёжно упущено или растрачено, когда мы начинаем понимать по-чеховски, что «никогда не бывает потом». И тогда мы сетуем на летучесть, быстротечность и невозвратимость Времени, вспоминаем беспечальную, светлую пору детства и незабываемые золотые годы молодости. Чем меньше человек успел сделать доброго и полезного за свою жизнь, тем безнадёжнее такие сетования, ибо главным мерилом Времени всегда оставался Труд. «Если хочешь, чтобы у тебя было мало времени, ничего не делай» — в этой шутке А. П. Чехова есть большая доля истины. Много времени лишь у того, кто, оглянувшись на прожитые годы, видит благотворные результаты своей деятельности, уверен в том, что и после него плоды его труда пригодятся детям, внукам, друзьям, согражданам.
Люди разных эпох и стран по-разному оценивали и представляли время. Один из древнейших мифов о времени — греческий миф о Кроносе, связанный с легендой о золотом веке, когда этот доолимпийский бог управлял миром. Сын Урана (Неба) и Геи (Земли), младший из титанов, искалечивший и низвергнувший своего отца, Кронос был устрашён предсказанием, что и он будет низвержен одним из собственных детей. Поэтому «для профилактики» он проглатывал их сразу же после рождения. Жена Кроноса, Рея, сумела спасти лишь Зевса, завернув вместо него в пелёнки камень. Выросший Зевс и привёл в исполнение приговор прорицателей — ниспроверг своего отца с Олимпийских высот в подземное царство Тартар.
Культ Кроноса был особенно популярен в Олимпии и Афинах, где в его честь устраивались весёлые празднества — кронии. Очень рано Кроноса по созвучию с древнегреческим словом хронос (время) стали почитать именно как бога Времени. В Древнем Риме с этим божеством стал отождествляться Сатурн, который также олицетворял неумолимое время, поглощающее всё то, что оно само некогда породило. Сатурн почитался как бог золотого века, научивший людей земледелию, виноградарству и цивилизованной жизни. Празднества в честь Сатурна — сатурналии, отмечавшиеся 17 декабря, — были весёлыми карнавальными гуляньями, когда слуги и господа менялись своими обязанностями, оделяли друг друга шутливыми подарками и устраивали выборы шуточного царя сатурналий. Эти праздники, которые постепенно растягивались на 5-7 дней, и стали своеобразным воспоминанием о «золотом веке», когда якобы царило всеобщее равенство и братство, а пища и другие материальные блага лились как из рога изобилия.
Память о Сатурне до сих пор живёт в названии одной из планет, которая астрологами считалась мрачной, холодной и несчастливой, что, видимо, легко увязывалось с «людоедским» характером её божественного патрона. Люди, родившиеся под знаком этой планеты, по предсказаниям астрологов, потому и не отличаются улыбчивостью и ярким темпераментом. Имя этого божества попало и в христианский недельный цикл — суббота у римлян и у некоторых современных европейских народов именуется «днём Сатурна»: латинское Saturni dies, английское Saturday. Так всепожирающее божество Времени постепенно сужало сферу своей деятельности.
Впрочем, миф о том, что время всё поглощает на своём пути, останется живучим и актуальным до тех пор, пока мы движемся во времени. Вот один из новейших вариантов этого мифа — шутливый стишок, сочинённый минским профессором Б. Ю. Норманом:
Слыхали эту новость?
У нас в шкафу живёт
Тот, кто любую овощь,
Любой продукт сжуёт.
Он яблок, помидору
И всю картофель съест,
Баранок без разбору
Умнёт в один присест.
Прожорлив, как собака,
Тот, кто живёт в шкафу:
Пропали тюль и тапок
И туфель на меху.
Он съел жилету кунью
И дедовский папах,
Персолем и шампунью
Который весь пропах.
Так кто ж ту путь проделал
Из шкафа в антресоль?
Мыш ненасытный, где он?
Где он, огромный моль?
Вы скажете: не верим!
Чтоб всё пустить в труху?
. Но есть обжора Время —
Вот кто живёт в шкафу!
Стишок сочинён с педагогическими целями: поэту-лингвисту хотелось обыграть колебания в роде существительных типа овощ, путь, картофель, антресоль, моль. Он ведь и предложил читателям найти в этом стишке ошибки в употреблении рода. И, тем не менее, несмотря на шутливость формы, автору не удалось скрыть мифологического трагизма, навеянного Кроносом-Хроносом, пожирающим всё и вся. Даже грамматические колебания существительных олицетворяют трепет перед самым прожорливым существом на свете — Временем.
Правда, как и всё в нашем мире, этот процесс глубоко диалектичен: пока Время пожирает нас, мы — убиваем его. Выражение убивать время — не собственно русское, оно есть, например, во французском tuer le temps и в немецком die Zeit totschlagen, откуда мы его и заимствовали. Однако наши бездельники научились умерщвлять своё время не хуже французских или немецких. Убитое время — жестокий интернациональный образ, ибо это образ самоубийства бездеятельностью и скукой. Но ещё более жесток образ тех, кто ворует или отнимает чужое время. Французский писатель А. Моруа метко заклеймил таких людей «времяпожирателями» — хронофагами.
В русском языке немало словосочетаний со словом время: тратить время впустую, растрачивать время попусту, проводить время зря, тянуть время, время терпит, время не терпит, время не ждёт. За каждым из них стоит и особый образ, и особая судьба. Последние три выражения, например, всё ещё таят в себе память о Времени как о каком-то языческом божестве, распоряжающемся нами и нашей судьбой по своему усмотрению, уделяющем (отсюда и русская сказочная Доля) нам именно тот хронологический промежуток, которого мы достойны. Для того чтобы докопаться до таких «временных» первоначальных образов, необходимы весьма длительные и трудоёмкие «раскопки в слове».
Читайте также: