Чья фраза не верю
Обновлено: 04.10.2024
«Нельзя не согласиться с Вами, что исполнение было очень и очень плохое, потому-то пьеса провалилась и едва выдержала четыре представления. <…> Согласен с Вами, что и я провалил роль Отелло…».
Так писал своему корреспонденту будущее театральное светило, которое чуть позже заложит основы русского театра.
Его имя даже не надо и повторять лишний раз и так ясно, что это – Станиславский. Или, если быть уж совсем точным, Константин Сергеевич Алексеев.
Он родился в очень богатой купеческой семье. В советской энциклопедии напишут: «родители С. принадлежали к прогрессивным торгово-промышленным кругам»!
Какие, такие круги? Понятное дело, что лауреат Сталинской премии, основатель одного из главных театров страны, на спектакли которого приходил сам Отец Народов, должен был иметь безупречную репутацию. Но репутация Константина Сергеевича была подмочена, правда без его участия, так как он был сыном миллионера и воспитывался без преувеличения в роскоши.
Баловень судьбы, Митрофанушка, петиметр, который в 13 лет с трудом поступил в первый класс гимназии. Уже взрослым, вспоминая свои годы ученичества, он клял гимназию «за то, что она отбила память своей зубрежкой». Кстати именно поэтому он, когда вышел на сцену, без суфлеров выступать не мог.
Отец, поощряя сценическое увлечение сына, построил ему аж два театра: один на даче в Любимовке, другой в Москве у Красных ворот.
Так детское увлечение, можно сказать, блажь переросло в довольно увлекательное дело.
Но сценическая карьера будущего наставника актеров не задалась с первых же шагов. Станиславский провалился, причем, в буквальном смысле слова.
На любительской сцене в доме Карзинкина на Покровском бульваре в декабре 1884 года состоялось его первое выступление в роли Подколесина в «Женитьбе» Гоголя.
На склоне лет он сам рассказал об этом эпизоде: «В последнем акте пьесы, как известно, Подколесин вылезает в окно. Сцена, где происходит спектакль, была так мала, что приходилось, вылезая из окна, шагать по стоящему за кулисами роялю. Конечно, я продавил крышку и оборвал несколько струн. Беда в том, что спектакль давался лишь как скучная прелюдия к предстоящим веселым танцам».
Константина Сергеевича окружает огромное количество легенд и небылиц. Вот одна из них, знаменитая фраза: «Не верю!».
Нет единого мнения о том, что хотел сказать Станиславский своей фразой. По наиболее простой версии, режиссёр преследовал ходульность, неестественность, излишнюю патетику и поощрял жизнеподобие. Критик А. М. Смелянский, указывая на недостатки этой гипотезы, предполагает, что Станиславский, наоборот, выступал против натурализма и «имитации правды», требуя от актёров внутреннего преображения, после которого они могли «видеть» жизнь глазами героя.
Путь МХАТа к слава не был усеян розами. Вот цитата из статьи Чуковского «Драма жизни» 1907 года:
«Художественный театр устарел! Никого не проведешь сверчками и стульями! Нужна душа, а не стул, душа, а не сверчок, - голая человеческая душа! Быт умер, и душу грешно заслонять сверчками! Нам нужен свободный театр, а не манекены Станиславского». Так пишут о Московском театре умные брюнеты-рецензенты».
Как это не покажется странным, но в первую очередь МХАТ не любили авторы пьес.
«Театр — кладбище моих пьес». - Говаривал Михаил Афанасьевич Булгаков.
«Самое плохое, что всегда было в Художественном театре, — это отсутствие прямоты, лицемерие, двойная игра, компромиссы и направо и налево, всегда кого-то надо надуть, от кого-то что-то скрыть, кого-то припугнуть или эпатировать, а кого-то обманно приласкать, — дипломатия самого неудачного направления, однако непрерывная. В Художественном театре вечно боялись ставить вопрос широко, прямодушно, мужественно, бесстрашно…» А это уже слова собутыльника Константина Сергеевича по Славянскому базару, где, собственно, отцы-основатели и произвели на свет МХАТ, Немировича-Данченко.
В «Театральном романе» Булгаков высмеял эту систему: «Я ни одной минуты не сомневаюсь в том, что теория была действительно гениальна, но меня привело в отчаяние применение этой теории на практике. Я усомнился в теории Ивана Васильевича. Да! Это страшно выговорить, но это так. Эта система не была, очевидно, приложима к моей пьесе, а, пожалуй, была и вредна ей».
Кто его знает, а может быть Максудов (альтер-его Булгакова в романе) не так уж и не прав?
Читайте также: