Западно восточный диван цитаты

Обновлено: 21.11.2024

В 1819 году Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832) издал в городе Штутгарте «Западно-восточный диван» – книгу во многих отношениях необычную. Гёте в том же году исполнялось семьдесят лет и его знали во всех европейских странах как «великого веймарского старца», автора знаменитого «Фауста», многих романов, пьес и философских трактатов, блистательного лирического поэта, чье творчество составило целую эпоху в немецкой литературе и придало ей мировую славу. И вот «Диван» – собрание в двенадцати «книгах» стихотворений на восточные, в основном арабские и персидские, мотивы, с экзотическими сюжетами и именами, с малопонятной символикой. Одни оглавления книг могли ввергнуть тогдашнего немецкого читателя в недоумение: «Моганни-наме. Книга певца», «Хафиз-наме. Книга Хафиза», «Тефкир-наме. Книга размышлений», «Парси-наме. Книга Парса»… Правда, предвидя затруднения читателей, автор снабдил издание солидным приложением – «Статьи и примечания к лучшему уразумению «Западно-восточного дивана». В предисловии к «статьям и примечаниям» Гёте так формулирует задачу своей книги:

«Смеем надеяться, в эпоху, когда столь многие создания Востока бережно осваиваются на нашем языке, будет достойно и нам привлечь внимание к той стороне, откуда на протяжении тысячелетий доставлялось к нам так много великого, прекрасного и доброго, откуда каждодневно можно ожидать еще большего».

Исследователи творчества великого немецкого поэта и мыслителя полагают, что работе над «Западно-восточным диваном» он посвятил не менее пяти лет. Во всяком случае, мае 1815 года Гёте писал одному из своих корреспондентов: «Я давно уже занимался в тиши восточной литературой и, чтобы глубже познакомиться с нею, сочинил многое в духе Востока. Мое намерение заключается в том, чтобы непринужденным образом соединить Запад и Восток, прошлое и настоящее, персидское и немецкое, так, чтобы нравы и способы мыслить проникали друг в друга». Обращение Гёте к Востоку не было неожиданным, поскольку основания для этого были заложены и в практическом, и в теоретическом философском плане задолго до него – процесс их формирования начался еще в XVIII веке и в какой-то мере наметился даже в конце XVII века. Мировая литература и до Гёте знала игру восточными масками и инкрустирование поэзии восточными мотивами – сюжетами, образами, персонажами, особенно часто орнаментом, то есть внешней атрибутикой Востока. Но заслуга Гёте в том, что он придал изучению и популяризации наследия Востока системный характер, как бы привил его на древо западноевропейской литературной практики, первым сформулировав само понятие «мировая литература».

В 1827 году, опираясь на свой опыт работы над «Западно-восточным диваном», Гёте дает толкование данного понятия: «То, что я именую всемирной литературой, возникает по преимуществу тогда, когда отличительные признаки одной нации будут выравнены через посредство ознакомления с другими народами и суждения о них». И далее: «Я убежден, что формируется мировая литература, и что все нации тяготеют к этому и поэтому предпримут дружеские акции». И можно согласиться с русским литературоведом И. С. Брагинским, написавшим, что «публикация в 1819 году “Западно-восточного дивана” свидетельствовала о формировании в Новое время интереснейшего в мировой культуре явления западно-восточного литературного синтеза». Согласно ученому, Гёте выступает в «Западно-восточном диване» «не сторонним наблюдателем, а творческим продолжателем высших достижений восточной, и прежде всего фарсиязычной, поэтики». С этим мнением согласен и другой знаток творчества Гёте, один из издателей русского перевода «Дивана» (совместно с И. С. Брагинским) А. В. Михайлов: «Очень правильно говорить о “синтезе” западного и восточного начал в гётевском “Диване”, о неповторимом соположении немецкой и персидской поэзии и взаимопроникновении, слиянии их принципов».

В поле творческого внимания Гёте в «Западно-восточном диване» оказались «семь основных», по характеристике немецкого исследователя И. Г. Л. Козегартена, фарсиязычных поэтов: Фирдоуси, Анвари, Низами, Руми, Саади, Хафиз, Джами, а также Унсури и Хакани. Конечно, понимание Востока и Персии, в частности, у Гёте во многом обусловливалось уровнем востоковедческих «штудий» его времени. Гёте, хотя и изучал арабский язык, но, естественно, не мог читать очень сложные произведения средневековой арабской и тем более персидской литературы в оригинале. Поэтому он опирался на труды своих современников-востоковедов. Из них Гёте черпал фактический материал для исторической части «Западно-восточного дивана». Надо сказать, что немецкая, как и русская, востоковедные школы в то время были одними из лучших в мире.

Титул первого издания«Западно-восточного дивана» Титул первого издания«Западно-восточного дивана»

В «Западно-восточном диване» Гёте, органически соединив восточную и западную литературную традицию, высказал новаторскую по тем временам мысль о ее общечеловеческом значении, не забывая при этом, что Восток и Запад тем не менее представляют разные культурно-исторические субкультуры. В книге много лирических героев – по сути в каждом стихотворении есть свой герой. Однако главным из них является сам Восток во всем своем многообразии и переменчивости, таинственности и страстности. Как известно, восточная поэзия отличается метафорической сложностью, иносказательностью языка. Здесь самые утонченные мистические понятия выражаются чаще всего в образах плотского любовного переживания. Гёте охотно заимствовал эту традицию восточных поэтов. Согласно мнению большинства исследователей, первым и основным проводником немецкого гения в познании Востока был Диван Хафиза. Его уважение к персидскому поэту выражено в обращении к Хафизу в стихотворении «Вторение»:

Пускай я весь – твое лишь отраженье,
В твой ритм и строй хочу всецело влиться,
Постигнуть суть и дать ей выраженье,
А звуки – ни один не повторится,
Иль суть иную даст их сопряженье,
Как у тебя, кем сам Аллах гордится.

В «Диване» три образа являются основными: образ Поэта, носителя Высшей Правды, образ вечно живого, умирающего и возрождающегося поэтического Слова – «Stirb und Werde» (Умри – и возродись), образ непрестанного служения Идеалу. Первый раскрывается нам в предпоследней строфе «Хеджры», где упоминается гурия стоящая, подобно апостолу Петру, у райских ворот, допуская в рай лишь героев, отдавших свою жизнь в борьбе за веру. У Гете это не религиозное верование, а вера в Идеал, в Мечту. Те, кто был Идеалу верен, заслуживают рая. Затем образ находит продолжение в «Книге Рая». Гурия спрашивает у поэта, стучащегося в двери Рая, чем же он может доказать свою верность Высшей Правде, свое право быть в раю. Поэт отвечает:

Распахни врата пошире,
Не глумись над пришлецом.
Человеком был я в мире,
Это значит – был борцом.

В отдельном стихотворении, в котором используются образы мотылька и свечи из «Бустана» Саади, Гёте объясняет, в чем благость поэта. Это стихотворение «Блаженное томление» – одно из лучших в «Диване». В нем раскрывается второй из основных образов – образ вечно живого поэтического Слова-дела:

Скрыть от всех! Подымут травлю!
Только мудрым тайну вверьте:
Все живое я прославлю,
Что стремится в пламень смерти.

И после изображения гибели мотылька Гете произносит: «Stirb und Werde!». Вот она, сокровенная романтика Гете – каждодневная борьба за Идеал, за Мечту! «Каждодневно – трудное служенье!» Вечное обновление, круговорот жизни и смерти:

И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой.

Самоотверженность ради вечной жизни в Слове, которое переживет века, смерть в борьбе за Идеал, который с физической смертью человека не гибнет, а побеждает – такова истинная победа над смертью таково высшее торжество жизни как Идеала, такова победа внутреннего мира над внешним. Эта непрестанная борьба за Идеал, служение ему – третий основной образ «Дивана». «Каждодневно – трудное служенье!»

В первой книге «Дивана» «Моганни-наме» (Книге певца) указаны четыре стихии, питающие поэтическое вдохновение – это Любовь, Ненависть, Вино и Меч. Каждая из стихий представлена затем в соответствующей книге: Любовь – «Эшк-наме» (Книга любви) и «Зулейка-наме» (Книга Зулейки); Ненависть – «Рендж-наме» (Книга недовольства); Вино – «Саки-наме» (Книга кравчего); Меч – «Тимур-наме» (Книга Тимура). Но и все остальные книги «Дивана» – «Моганни-наме», «Хафиз-наме», «Тефкир-наме» (Книга размышлений), «Масаль-наме» (Книга притчей), «Хикмет-наме» (Книга изречений), «Парси-наме» (Книга Парса», «Хулд-наме» (Книга Рая) – проникнуты поэзией, порожденной четырьмя стихиями, и являются выражением непрестанного, повседневного служения поэта Идеалу. То есть «Диван» по своему основному содержанию связан с кругом идей «Фауста», с философией активной позиции Человека.

Русский исследователь «Западно-восточного дивана» И. С. Брагинский пришел к выводу, что это произведение не искусная стилизация в духе просветительства и романтизма с их тяготением к аллегориям, в том числе в нарочито восточных одеждах, а органический синтез культуры и поэтических миров Запада и Востока, образовавших в гармоническом слиянии некое новое пространство литературы. Ученый подчеркивает, что подобный синтез характерен и для творчества других великих писателей, в частности, Пушкина.

Действительно, в «Диване» Гёте сумел органически слить воедино передовые идеи Запада своего времени и «седого» Востока, сплавить формальные художественные особенности восточной и западной поэтики и создать органичный западно-восточный синтез. Гёте утверждает:

Orient und Occident Sind nicht mehr zu trennen. (Восток и Запад более неразделимы).

В Коране сказано: «Богу принадлежит и Восток, Богу принадлежит и Запад». Гёте любил и охотно цитировал это выражение, оно и определяет общечеловеческую суть его поэтического шедевра «Западно-восточный диван», в котором во всем блеске таланта великого мастера соединились достижения двух культур – восточной и западной.

В своих «Статьях и примечаниях к лучшему уразумению «Западно-восточного дивана» Гёте сумел сказать много нового и глубокого о характерных чертах восточной поэзии и восточной поэтики. По его собственному выражению, в «Диване» он выступает как наблюдательный путешественник, собирающий поэтические жемчужины Востока. Гёте пишет о восточных поэтах: «Они сплетают самые тончайшие и самые обыденные образы, к чему нам нелегко привыкнуть». Он отмечает пристрастие восточных поэтов к гиперболизации, чрезмерности и изысканной искусственности метафор, загадочному шифру цветов и знаков, орнаментике необычайных сравнений. Гёте протестует против принятого приравнивания восточных поэтов к западным, например, Фирдоуси к Гомеру, Хафиза к Горацию и т.п. В религии, в поэзии, в философии Востоку присущ мистицизм, необычный для Запада, отмечает Гёте: «Проницательный человек, не довольствуясь тем, что представляют ему его чувства, рассматривает видимое как маскарад, где прячется от него, шаловливо и своенравно, высшая духовная жизнь, чтобы приманить нас к себе, чтобы увлечь в высшие, благороднейшие сферы. Если поэт поступает с сознанием и умеренностью, можно согласиться со всем этим, радоваться всему этому и, готовясь к более решительному воспарению, пробовать свои крылья».

На илл.: Гюстав Моро. Персидский поэт на единороге. Около 1890 года. На илл.: Гюстав Моро. Персидский поэт на единороге. Около 1890 года.

Не удивительно, что столь яркое, самобытное произведение, как «Западно-восточный диван», сразу же заметили и оценили в других европейских странах, в том числе и в России. В 1824 г в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие опубликованной» В.К. Кюхельбекер писал: «При основательнейших познаниях и большем, нежели теперь, трудолюбии наших писателей Россия по самому своему географическому положению могла бы присвоить себе все сокровища ума Европы и Азии. Фердоуси, Гафис, Саади, Джами ждут русских читателей». О том же А. С. Грибоедов: «Восток, неисчерпаемый источник для освежения пиитического воображения, тем занимательнее для русских, что мы имели с древних времен сношения с жителями оного». В двух этих высказываниях заключалась в кратком виде тождественная по сути программа научных и поэтических занятий Востоком.

Замыслы Кюхельбекера и Грибоедова стали впоследствии осуществляться в России в более урезанном, частном, академическом виде, где долго недоставало вдохновенности и широты, и прошло не одно поколение, пока уединенные увлечения не принесла значимые плоды, отмеченные широтой историко-культурного кругозора. За отдельными удачами долго не следовало достойного продолжения, пока из массы переводов не стала вырисовываться подлинная поэтическая высота и отвечающая гётевскому стилю мыслительная дерзость. Замечательным переводчиком «Дивана» стал поэт М. А. Дмитриев. Уже в 1820 году он опубликовал в журнале «Вестник Европы» свои переводы стихотворений из «Книги Зулейки» под заголовком «Персидские песни». Дмитриев великолепно справился с своей задачей, перед которой останавливались поэты последующих поколений. «М. А. Дмитриеву удалось сочетать полнейшую естественность выражения с неуловимой характерностью гётевского тона, с той чуть приподнятой интонацией, которая не требует для себя каких-либо изысканных поэтических средств», – так оценил работу исследователь и тонкий знаток русской поэзии А. В. Михайлов.

После 1830 г., отмеченного переизданием цикла М. А. Дмитриева, в переводах из ЗВД наступает долгая пауза. Тем временем представление о переводе, о его призвании и роли коренным образом меняется: теперь к «Дивану» приступают не поэты, переводящее с чужих языков близкое и родственное своему творчеству, но переводчики-профессионалы. Вместе с ними в русский «Диван» приходят косноязычие и упрощение образа. Например, о переводах А. Н. Струговщикова можно сказать лишь то, что они сделаны старательно, и не больше. Не отличаются глубиной проникновения в мир «Дивана» и переводы Н. А. Холодковского. А вот Д. П. Шестаков переводил Гёте свежее и разнообразнее предшественников, расширяя стилистические рамки русского текста.

Задача полного перевода ЗВД на русский язык была решена лишь в XX веке, да и то поначалу лишь в отношении поэтической его части. Поэты С. В. Шервинский и М. А. Кузмин, поделив между собой «Диван», предложили его русскому читателю в 1932 г. При известных несовершенствах их перевод стал несомненным достижением языковой точности и стилистической близости к оригиналу.

Известный поэт-переводчик В. В. Левик, начавший работать над «Диваном» вскоре после Великой Отечественной войны, придал новый, многозначительный поворот всей переводческой проблематике. У Левика видны потрясающие лирические взлеты, которыми Гёте вот уже два века волнует немецкого читателя. Левик, ощущая себя прежде всего поэтом, заражается авторскими образами и авторской интонацией, и воплощает в своем создании поэтическую глубину. Следует отметить и переводы Н. Н. Вильмонта, превосходно передающие величавость и классичность позднего Гёте.

Думается, что первым полным изданием в русском переводе не заканчивается внимание к «Дивану» на русской земле. Большие вещи и шедевры литературы нуждаются в постоянном возобновлении. Для каждой эпохи требуется свой Гомер, свой Шекспир, свой Хафиз, свой Гёте. Стало быть, и работа над гётевским «Диваном» не может быть прекращена. Любой, даже самый удачный, перевод со временем нуждается в дополнениях или уточнениях. Этого требует сам подлинник, нуждающийся при иноязычном воспроизведении как бы в целой системе переводов-зеркал, которые всесторонне улавливали бы его смысл, в системе, подобной той, какой следовал в «Диване» сам Гёте.

Вот уже более двух веков творчество и научное наследие Гёте привлекает внимание ученых разных стран и различных направлений. Художники, скульпторы, композиторы, правоведы, биологи открывают все новые грани его творчества и многогранной деятельности. А написанный двести лет назад «Западно-восточный диван», как и прежде, утверждает и воспевает идеи сближения народов, мира и понимания между ними, взаимопроникновения и взаимообогащения разных культур.

Следующая цитата

В дыханье кроется благо двойное:
Один — это вдох и выдох — другое.
И выдох стеснит, а вдох обновит.
Вся жизнь — это смесь, чудная на вид.
Спасибо Творцу, когда он тебя гнет,
Спасибо, когда он снимает свой гнет.

Добавила голубева наталья 09.01.18 в 12:03
  • Скопировать
  • Сообщить об ошибке

Похожие цитаты

Вдох и выдох, а между ними — жизнь.

Добавила elfen_devitsa 16.03.16
  • Скопировать
  • Сообщить об ошибке

Жизнь измеряется не количеством сделанных вдохов и выдохов, а количеством тех моментов, когда от счастья захватывает дух.

Аналогичная цитата: Добавил(а) Аноним 13.06.08
  • Скопировать
  • Сообщить об ошибке

Ты говоришь, что научишь мечтать и выдохи наши считать,
И летать из таких же окон.
Ты говоришь, что научишь не вспоминать, тексты поможешь сжигать,
Моих грустных стихов ненароком.

Добавил fr3ntik 24.09.10
  • Скопировать
  • Сообщить об ошибке

The moonlight plays upon your skin
A kiss that lingers takes me in
I fall asleep inside of you
There are no words
There's only truth
Breathe in Breathe out
There is no sound
We move together up and down
We levitate our bodies soar
Our feet don't even touch the floor
And nobody knows you like I do
The world doesn't understand
But I grow stronger in your hands.

Лунный свет играет на твоей коже.
Растворившись в долгом поцелуе,
Я засыпаю внутри тебя.
Не слышно слов,
Есть только истина -
Вдохи и выдохи
На фоне тишины.
Мы вместе движемся то вверх, то вниз.
Мы невесомы, наши тела парят в воздухе,
И ноги не касаются земли.
Никто не знает тебя так, как я.
Вряд ли кто поймёт,
Но я становлюсь сильнее в твоих объятиях.

Следующая цитата

Вы снова здесь, изменчивые тени,
Меня тревожившие с давних пор,
Найдется ль наконец вам воплощенье,
Или остыл мой молодой задор?
Но вы, как дым, надвинулись, виденья,
Туманом мне застлавши кругозор.
Ловлю дыханье ваше грудью всею
И возле вас душою молодею.
Вы воскресили прошлого картины,
Былые дни, былые вечера.
Вдали всплывает сказкою старинной
Любви и дружбы первая пора.
Пронизанный до самой сердцевины
Тоской тех лет и жаждою добра,
Я всех, кто жил в тот полдень лучезарный
Опять припоминаю благодарно.
Им, не услышать следующих песен,
Кому я предыдущие читал.
[1]
Распался круг, который был так тесен,
Шум первых одобрений отзвучал.
Непосвященных голос легковесен,
И, признаюсь, мне страшно их похвал,
А прежние ценители и судьи
Рассеялись, кто где, среди безлюдья.

И я прикован силой небывалой
К тем образам, нахлынувшим извне.
Эоловою арфой прорыдало
Начало строф, родившихся вчерне.
Я в трепете, томленье миновало,
Я слезы лью, и тает лед во мне.
Насущное отходит вдаль, а давность,
Приблизившись, приобретает явность.

Следующая цитата

Вы снова здесь, изменчивые тени,
Меня тревожившие с давних пор,
Найдется ль наконец вам воплощенье,
Или остыл мой молодой задор?
Но вы, как дым, надвинулись, виденья,
Туманом мне застлавши кругозор.
Ловлю дыханье ваше грудью всею
И возле вас душою молодею.
Вы воскресили прошлого картины,
Былые дни, былые вечера.
Вдали всплывает сказкою старинной
Любви и дружбы первая пора.
Пронизанный до самой сердцевины
Тоской тех лет и жаждою добра,
Я всех, кто жил в тот полдень лучезарный
Опять припоминаю благодарно.
Им, не услышать следующих песен,
Кому я предыдущие читал.
[1]
Распался круг, который был так тесен,
Шум первых одобрений отзвучал.
Непосвященных голос легковесен,
И, признаюсь, мне страшно их похвал,
А прежние ценители и судьи
Рассеялись, кто где, среди безлюдья.

И я прикован силой небывалой
К тем образам, нахлынувшим извне.
Эоловою арфой прорыдало
Начало строф, родившихся вчерне.
Я в трепете, томленье миновало,
Я слезы лью, и тает лед во мне.
Насущное отходит вдаль, а давность,
Приблизившись, приобретает явность.

Читайте также: