Воспоминания моих печальных ш х цитаты
Обновлено: 21.11.2024
Имя лауреата Нобелевской премии, колумбийца Габриеля Гарсиа Маркеса золотыми буквами вписано в историю литературы XX века. Произведения писателя любят и читают во всем мире. В настоящем издании публикуется знаменитый роман-притча Гарсиа Маркеса "Сто лет одиночества".
Соткав художественную ткань произведения из сказок, старинных преданий и легенд, небылиц и притч и раздвинув границы реального до границ фантастического, Гарсиа Маркес вносит собственную лепту в формирование "магического реализма".
2. "Любовь во время чумы"
История любви, побеждающей все - время и пространство, жизненные невзгоды и даже несовершенство человеческой души.
Смуглая красавица Фермина отвергла юношескую любовь друга детства Фьорентино Ариса и предпочла стать супругой доктора Хувеналя Урбино - ученого, мечтающего избавить испанские колонии от их смертоносного бича - чумы. Но Фьорентино не теряет надежды. Он ждет - ждет и любит. И неистовая сила его любви лишь крепнет с годами.
Такая любовь достойна восхищения. О ней слагают песни и легенды.
Страсть - как смысл жизни. Верность - как суть самого бытия.
3. "Полковнику никто не пишет"
Прежде чем опубликовать эту повесть Гарсиа Маркес переписывал ее десяток раз и добился своего: по своей емкости и силе она не имеет себе равных во всей латиноамериканской прозе.
Внешне ее сюжетная канва незатейлива - всего лишь сменилась в латиноамериканской стране в очередной раз власть, очередные столичные коррупционеры в который раз наживают состояния - а герой давно пролетевшей гражданской войны, престарелый полковник в отставке, влачит в маленьком провинциальном городке полунищенское существование…
Но его история, история маленького человека, в одиночку отстаивающего свое достоинство, становится историей преодоления одиночества, произвола и абсурда, царящих в мире.
4. "Воспоминания моих грустных шлюх"
Долгожданная книга, написанная после двадцатилетнего молчания.
Эта книга - о любви. О любви, настигшей человека в конце жизни, которую он прожил бездарно, растрачивая тело на безлюбый секс и не затрачивая души. Любовь, случившаяся с ним, гибельна и прекрасна, она наполняет его существование смыслом, открывает ему иное видение привычных вещей и вдыхает живое тепло в его, ставшую холодным ремеслом профессию.
И еще эта книга - о старости. О той поре, когда желания еще живы, а силы уже на исходе, и человеку остается последняя мудрость - увидеть без прикрас и обманных иллюзий всю красоту, жестокость и невозвратную быстротечность жизни.
5. "Хроника объявленной смерти"
Первое художественное произведение Гарсиа Маркеса, вышедшее после "Осени патриарха", когда автор наконец-то нарушил свой "анти-пиночетовский" обет молчания.
Книга, которая легла в основу великолепного одноименного фильма с Рупертом Эвереттом в главной роли.
Судьба, которой нельзя избежать.
Рок, который довлеет над человеческой жизнью.
Убийство, которое не должно было случиться, но случилось.
Маленький городок становится подмостками большой трагедии.
Человек обречен на смерть - и все вокруг знают, что ему предстоит умереть.
Никто не хочет этой смерти - и, прежде всего, сами будущие убийцы. Они делают все, чтобы их остановили. Но ход событий уже не повернуть вспять.
6. "О любви и прочих бесах"
О чем бы ни писал Маркес, он пишет, в сущности, о любви. О любви - и "Сто лет одиночества", и "Вспоминая моих несчастных шлюшек", и, разумеется, "О любви и прочих бесах"… Юную маркизу Марию сочли одержимой бесами и заточили в монастырь. Спасать ее душу взялся молодой священник Каэтано. Родные девушки и благочестивые монахини забыли старинную испанскую пословицу: "Коли огонь к пороху подносят, добра не жди". И что дальше? Любовь! Страсть! А бесов любви и страсти, как известно, не изгнать ни постом, ни молитвой, ни даже пламенем костра…
7. "Другая сторона смерти"
В настоящую книгу лауреата Нобелевской премии Габриеля Гарсиа Маркеса входят рассказы и повести "Третье смирение", "Диалог с зеркалом", "Сиеста во вторник" и др. Уже по этим произведениям можно проследить, как формировался прозаический стиль Гарсиа Маркеса, который позднее назовут "магической литературой".
8. "Глаза голубой собаки"
Каждую ночь мужчина и женщина встречаются. Однажды он сказал ей «Глаза голубой собаки» и теперь она пишет эти слова на стенах, надеясь, что он увидит их и вспомнит о ней, ведь просыпаясь, он ничего не помнит из того, что снилось.
Первая история Габриэля Гарсиа Маркеса о городке Макондо.
Первое произведение, в котором появляется культовый герой писателя - полковник Аурелиано Буэндиа.
Одиночество, долг, любовь, мужество, дружба, страсть и смерть - главные темы творчества Маркеса. Именно они стали ключевыми и в повести "Палая листва".
Двадцать пять лет жизни Макондо проходят перед читателем в воспоминаниях Аурелиано, его дочери и внука. Двадцать пять лет жизни, полной событий - поразительных, драматичных или, наоборот, забавных.
10. "Жить, чтобы рассказывать о жизни"
Воспоминания великого писателя о детстве. Воспоминания, в которых вполне реальные события причудливо переплетаются с событиями вымышленными - и совершенно невероятными. Удивительные, необычные мемуары. Сам автор не без иронии утверждает, что в них все - "чистая правда, правда от Габриэля Гарсиа Маркеса". Это важно помнить читателю, ведь прославленный мастер магического реализма даже свои детские воспоминания облекает в привычную ему литературную форму. И совсем не случайно эпиграфом к этой книге послужили слова: "Жизнь - не только то, что человек прожил, но и то, что он помнит, и то, что об этом рассказывает".
Следующая цитата
Для меня эта книга была как серенада. Тягучая и грустная, и читалась в основном по ночам.
История любви, переждавшей даже время.
Довольно странная, пассивная, незаметная, где-то грустная и трагичная, порой очень лиричная. Но для меня так и оставшаяся непонятной.
Можно им кого-нибудь кроме самих себя винить, что прождали 50 лет? Нет.
Нужно ли им кого-нибудь винить, что прождали 50 лет? Нет!
Это всреча двух людей, проживших по отдельности целые полноценные жизни, и соединившихся на закате бытия.
Вроде бы надо радоваться! Но все как-то так безысходно, что не хочется (благо что и плакать тоже не хочется).
Книгу нужно прочитать обязательно, хотя бы чтобы просто понять, что серце живо в любом возрасте, и в любом возрасте ему бывает одиноко.
21 марта 2012Сейчас Маркес стоит в книжных магазинах на первых полках, издается в специальных сериях и количество людей, прочитавших его "Сто лет одиночества" превышает (я искренне на это надеюсь) количество людей, не читавших его. Но я до сих пор помню тот момент, когда мама мне настоятельно пыталась подсунуть этот роман в школе. Издание, выпущенное еще до моего рождения, с совершенно отталкивающей аннотацией: о революционерах и борьбе и всяких таких вещах, которые бы могли привлечь советского человека, но не впечатлительную, романтически настроенную, девочку. Потом я все-таки прочитала эту книгу, мне ее дала библиотекарь, она не хотела слышать никаких отказов, и я, прочитав однажды, постоянно перечитывала ее и буду перечитывать еще много-много раз. А мама, когда увидела, что я наконец читаю Маркеса, спросила нравится ли он мне. Я сказала что очень, но почему так ответить и не смогла. Я лишь думала о том, что как он восхитительно перемешивает волшебство с суровой реальностью, я вспоминала девочку, улетевшую в небо и парня, вокруг которого летали бабочки, но не могла забывать и о вагонах, до самых краев нагруженных трупами.
По какой-то странной причине "Любовь во время чумы" не очень активно издавался в нашей стране, и я только рада тому, что познакомилась с этим произведением только сейчас, когда волшебство Маркеса успело меня отпустить и я окунулась в его мир по-новому. А мир, в котором, влюбленные посылают друг другу письма с засушенными лепестками, а сделать фотографию -- это целое событие, праздник, и люди специально одеваются в одежды своих предков, женщины носят детей в птичьих клетках, мужчина в доме в одежде -- плохая примета, а ученик убивает преподавателя за то, что он сказал, что бог -- представитель консервативной партии, на борту парохода поют пронзительно высоким голосом, чтобы спугнуть кайманов, которые на лежа берегу притворяются спящими с открытыми ртами, чтобы заманить бабочек, а капитаны этих пароходов до сих пор верят в женщин-призраков, стоящих на берегу и махающих белым платком, влекущих на верную гибель.
Произведение пропитано любовью, как духовной, так и плотской. Любовь, сводящая с ума, любовь, толкающая на самоубийство, любовь, толкающая на убийство, любовь, которая дарит молодость, любовь скрытная и скромная или любовь страстная, любовь быстрая или размеренная, не выносящая спешки. Но самой главной любовью это книги была любовь на всю жизнь, терпеливая, без упреков и разочарований, несущая успокоение и счастье. Шло время, один век сменился другим, появились машины, самолеты, телефоны, все вокруг менялось, но любовь Флорентино Арисы к Фермине Дасе (какие музыкальные имена!) не подвергалась воздействию времени, 54 года ожиданий не охладили ее, не стерли ее из памяти, оставив в далеком прошлом.
Это самое любвеобильное произведение Маркеса, он пишет о любви (и о сексе) с чувством, с улыбкой, со всеми подробностями, но так мило, так мастерски тактично, что не возникает никакого чувства неловкости, да и в целом роман наполнен такой поэзией, красотой, что ни оставляет ни одной малейшей мысли о пошлости или неуместности, только восхищение и восторг!
28 августа 2011Ничего труднее любви в этом мире нет.
Когда ты влюблен – кажется, что это навсегда. Когда ты разлюбил – кажется, что это навечно. Пройдут годы, изменятся границы государств, умрут правители, уйдут из обихода привычные слова, а ты будешь любить ее. Или его. Даже если она (или он) будет к тебе безразличен. Она выйдет замуж, родит троих детей, состарится, поменяет вкусы, начнет любить блюда из баклажан, которые всегда ненавидела. Он никогда не женится, будет искать любви, но не находить ее, покинет скрипку, облысеет и будет таким же несчастным как и раньше. Когда ты влюблен – это навсегда. Когда ты разлюбил – это навечно.
Образ Флорентино Арисы плотно засел в моей голове. Этот невзрачный юноша, этот прозрачный старик имеет за своей душой гораздо большее, нежели речное пароходство. Он имеет за своей душой вечную любовь, такое редкое и непокорное существо, дающееся в руки не многим.
Флорентино Ариса влюблялся множество раз, а любил один, но и эта единственная любовь была подобна влюбленности: страстная, безумная, сводящая с ума, заставляющая пить одеколон возлюбленной и выкупать за безумные деньги зеркало, в котором она отразилась…
Флорентино Ариса – не тень, он - человек, способный прожечь дыру в плотном и душном воздухе. Флорентино Ариса влюбился навечно и никогда не разлюбил.
А Фермина Даса разлюбила навечно и влюбилась навсегда.
Вот такая история. Вот такая любовь во время чумы, неугасающая и вечная, затерявшаяся в речных морях, плывущая навстречу счастью на корабле с поднятым флагом.
Потому что ничего труднее любви в этом мире нет.
21 сентября 2012"Одиночество" я прочитала за три вечера, а такое ощущение, будто я читала ее все сто лет, описанные на ее страницах. Наверное, потому что читала без перерывов, не отрываясь, и закрывала ее только тогда, когда глазам уже физически больно было читать. И когда ложилась спать, меня преследовало чувство, что я приостановила целую жизнь.
Я не нашла в этой книге ничего мудреного, философского, да и не искала в принципе. Все выводы, сделанные в книге, я нашла для себя давно. Единственное, чем я дышала все эти три вечера – были магия жизни, магия любви и магия одиночества. Маркес не просто написал книгу о ста годах одиночества – он нарисовал картину о медленном духовном увядании, о дожде внутри, о цикличности одних и тех же ошибок, совершенных одними и теми же людьми. Для меня самым ярким примером такого увядания являлся полковник Аурелиано Буэндиа: многие годы он делал золотых рыбок, а в итоге сам стал рыбой – у него не осталось воспоминаний, у него не осталось чувств. Может, его и правда расстреляли в тот момент, когда он вспоминал, как отец взял его с собой посмотреть на лед… потому что потом он просто исчез, оставив на страницах только оболочку своего тела.
А Амаранта? Она ведь все же умела любить. Она любила. Но боялась быть любимой. Просто страх сделал ее черствой к проявлению любых чувств.
И много других персонажей, перечисление которых рискует сделать из рецензии целый реферат, что заставляет меня воздержаться от детального разбора. У каждого из них свое одиночество, каждый заперся в нем, как черепаха в панцире. Каждому больно от него, но уверенность в неприкосновенности заглушает эту боль, превращая ее в мелкий дискомфорт. За это я и полюбила Маркеса – его одиночество губительно, но не болезненно, что позволяет смотреть на участь семьи Буэндиа объективно, без сожаления и презрения. А объективный взгляд на книгу показал мне одну простую вещь: все до последнего в этой книге – идиоты.
Наверное, это единственный вывод, который я для себя сделала.
P.S.: Благодарю за внимание, сэр.
17 января 2013Вообще, мощная книга. Выносит просто напрочь. И разыгравшейся трагедией, и чисто маркесовской атмосферой, конечно же. Маленький (пыльный, жаркий) городок где-то в колумбийской глуши, жители которого замкнуты, закольцованы друг на друге. То есть всем про все и про друг друга известно (за редким исключением) - это очень важный момент. И все было бы, если не хорошо, то как всегда. Но тут, как всегда у маркеса, в городке появился чужак, нарушивший негласные правила.
А какие у них там правила? Ну, судя по всему, девочек (и мальчиков) можно совращать, растлевать втихаря под покровом ночи, но при этом девственность как бы чрезвычайно важна. Поэтому женщины исполняют песнь невинной горлицы в первую брачную ночь, а мужчины как бы верят, ибо чего уж там. Но чужак чего-то оказался какой-то неправильный. Поэтому и случилась трагедия, то есть хроника объявленной смерти из-за невесты, возвращенной родителям опосля конфуза.
Виновником конфуза опозоренная девушка назвала сантьяго насара - сына местных богачей. И заверте. Наступило утро после свадебного гуляния, а уже весь городок знает, что кого-то сегодня убьют, кроме будущей жертвы и редких людей-исключений. При этом все думают, что кто-то другой уже предупредил его, или все не серьезно, или дело вообще разрешилось миром, глядя на беспечность сантьяго и его близких друзей. Да и вообще, даже узнав, что поставлен на перо, он сам ведет себя не как виноватый. В общем, все выглядит очень-очень странно, пока не происходит трагедия.
И самое странное, что убийцы, которые должны отомстить за поруганную честь сестры - два ее брата-близнеца делают вот просто буквально все, чтобы избежать, не допустить резни. Но рок, судьба, стечение обстоятельств и случайностей упорно ведут всех троих к кровавой развязке.
Ну и, конечно же, во мне проснулся доморощенный детектив, желающий потрепать синие авторские занавески. Ибо я, как рассказчик и по большей части остальные жители городка, не поверила, что любовником невесты был с.насар. Ближе к финалу маркес вкладывает в уста героини слова, что мол он это был, он. Но неа. Ни фига не верю.
Во-первых и в самых важных родители держали анхелу викарио чуть ли не на привязи. Шагу лишнего не ступишь, не то, что спать с чуваком с соседней улицы. Поэтому больше никаких пунктов и не надо. Без сомнений, растлитель - кто-то близкий к семье (священник, кузены, дядья) или член семьи (отец, братья).
Ну, и как же выглядят в этой истории оба брата. Педро аж трясется от гнева и требует сказать имя, о котором анхела молчала, несмотря на избиения матери (все лицо в синяках и тэдэ). А тут раз и после секундной заминки называет с.насара.
Но растлитель точно не педро, потому что он-то как раз рвется порубать злодея на куски, в отличие, от пабло. Который, будучи старшим, а именно старшие в близнецовых парах являются ведущими и вообще лидерами (это общеизвестно), мнется-жмется и как бы эээ.
Причем, какое-то время спустя братья словно бы меняются местами, и уже педро не хочет идти убивать. Братец признался в кровосмесительном грехе? Но тут уже на пабло надавила невеста, мол не отомстишь - не мужик.
И как же он мстит. Педро наносит пять ударов. пять. прежде чем пабло решается подло, по-предательски ударить сантьяго в спину. Поступок труса, как и предполагаемая подстава другого человека за свои грехи. Ну, а потом оба уже распробовали кровь и понеслось.
Так что по ходу анхела действительно выгораживала того, кого любила, и о ком уж точно не могла запросто так сказать, ибо кровосмесительная связь куда как хуже банального блуда с каким-то там с.насаром.
В общем, в семействе викарио точно имелось, как минимум два бессовестных перса, не гнушавшиеся выкручиваться за счет жизней других людей. Потому как педро опосля произошедшего кончил плохо, в отличие, от этой парочки. Подозреваю, что скорее всего знал, что прикрывает семейный позор за счет невинного, и имел совесть.
А что же с.насар. Он, по моему мнению, не виновен в позоре анхелы. Но это не значит, что он не виноват. Дочка кухарки. Совсем девочка, которую молодой хозяин нагло и бесстыдно лапает на всех углах и при ее матери заявляет, что пора уже взнуздать кобылку, чо.
Кухарку растлил его покойный папаша. Кухарка еще достаточно молода. Маркес пишет, что девочка - дочь ее недавнего сожителя. Какого, блин, сожителя? Нет никаких подробностей. Да, она практически на 146 процентов - сводная сестра с.насара. Родная по отцу.
И сильно сомневаюсь, что этого факта не знают вдова, сын и весь городок. Причем, кухарка в утро его смерти конкретно так угрожает выпустить ему кишки, если он посмеет еще раз дотронуться до ее дочери. Так что его смерть избавляет девочку от инцестуального изнасилования или просто изнасилования.
Короче, не виновен, не значит, не виноват. В случае ангельски прекрасного с.насара, похоже, так и есть. Но умирал он красиво, конечно. Финальная сцена - просто шедевр. Однако я вот все думаю: весь порубленный братьями викарио, он зашел на кухню в своем доме и упал там ничком. Так вот. Не добила ли его окончательно и бесповоротно кухарка своим тесаком? Чтобы уж наверняка.
Следующая цитата
Маркес Габриэль , как человек, который, в своё время, получил нобелевскую премию «за романа и рассказы, в которых фантазия и реальность, совмещаясь, отражают жизнь и конфликты целого континента» всегда имел активную позицию по тому или иному вопросу. Что же касается данного рассказа, то тут, могу сказать, что он написан «с руки» и идёт так же плавно, как облака на небе в ясную погоду. Порой казалось, что это и есть жизнь автора, частичка его автобиографии. Но это только так кажется.
Маркес Гарсия Габриэль. Автор рассказа "Вспоминая моих грустных шлюх. Картинка в свободном доступе Маркес Гарсия Габриэль. Автор рассказа "Вспоминая моих грустных шлюх. Картинка в свободном доступеПрежде всего, хочется заметить, что всё изложенное в этой книге - это, прежде всего, дань памяти прожитых лет главного героя. По прошествии девяноста лет смело можно сказать, что человек в таком возрасте уже больше умер, нежели жив. Но мало остаться живым, нужно ещё сохранить настрой и отношение ко всему происходящему вокруг. Рассказчик не раз подмечает, что он сумел сделать это, отмечая, свой ребяческий настрой в каких-то делах и, конечно же, страсть. Он рассказывает: когда родился, где живёт и почему живёт. Отдельной частью всегда были его любовные похождения с разными девушками. Он был жаден до этого даже в таком почтенном возрасте, чего не скажешь об его ровесниках.
«Сегодня мне смешны восьмидесятилетние мальчишки, которые, чуть какой-нибудь срыв, испуганно бегут к врачу, не ведая, что в девяносто будет ещё хуже, но станет уже не важно: этот риск - расплата за то, что ты жив».
Картинка в свободном доступе Картинка в свободном доступеПовествуя нам о своих «подвигах» и сокровенных желаниях, он проводит нас сквозь время, прожитое им с удовольствием, показывая как делать можно, как нужно и, конечно же, как делать нельзя. Про всех своих «делах» наш главный герой всегда старался оставаться человеком чести и любви. О да, любовь всегда занимала его сердце. Именно поэтому его отношение к женщинам нельзя назвать потребительским. Даже, учитывая все его мысли и действия. Возможно потому, что, ведя подсчёт и записывая всех девушек в блокнот с скрупулезными подробностями мест их встреч со всеми особенностями, он никогда не считал себя Казановой по жизни. Создав для себя ряд правил, соблюдал их неукоснительно, храня свою честь и честь той, которая проводила с ним ночь. Только о какой «чести» идёт речь, когда тут говорят о сексе? Не знаю. И, думаю, что наш друг мало представлял, но одно знал точно. Он знал, что ничего не остаётся безнаказанным, поэтому не привык трепаться налево и направо об этом.
Но не каждому из нас дано встретиться с чудом. Увидеть его. Почувствовать. И, кто же знал, что именно в день его девяностолетия начнётся самая главная история любви в его жизни. По мере развития книга набирает, довольно таки, печальный, но не менее интересный поворот сюжета, что добавляет, ко всему вышесказанному, некую пикантность и сострадание к главному герою. И чем же всё закончится?
«Я всегда считал, что выражение «умереть от любви» - не более, чем поэтическая вольность. Но в тот вечер, возвращаясь домой без кота и без неё, я убедился, это не так, я сам, старый и одинокий, умираю из-за любви».
Следующая цитата
Он не должен был позволять себе дурного вкуса, сказала старику женщина с постоялого двора. Не следовало вкладывать палец в рот спящей женщины или делать что-нибудь в этом же духе.
Ясунари Квабата. Дом спящих красавицОт переводчика
Книга Габриэля Гарсии Маркеса называется «Memorias de mis putas tristes». Испанское слово «puta», означающее «продажная женщина», – нецензурное, срамное. Почему Гарсиа Маркес, большой писатель, замечательный мастер слова, вынес в заглавие это грязное ругательство? Я думаю, дело в том, что герой, вспоминая своих не таких уж скверных, а скорее несчастных женщин, с которыми он имел дело, определяет этим словом свою жизнь, бездарно растраченную на безлюбый секс, не затрагивающий души. Этот заголовок – вопль о пропавшей жизни, в которой утехи плоти оказались самоцелью, а безлюбый секс, по выражению автора, – «утешение тех, кого не настигла любовь».
Мне кажется, что горечь этой книги еще и в том, что большой художник уловил симптомы болезни, поразившей не просто отдельную личность или поколение, но наше время, а может быть, даже и цивилизацию. Он словно увидел из своей Колумбии вереницы молоденьких девушек, стоящих на обочинах шоссейных дорог и на уличных углах во всем мире. Это не жрицы любви, нероскошные куртизанки, немодные путаны и даже не бывалые проститутки. Это – блядушки, молоденькие, заблудшие девчонки, потерявшие всякие ориентиры в жизни и не умеющие примирить свои унылые, полуголодные будни с гламурными картинками в телевизоре. Они еще не знают, какую страшную цену им придется платить, сколъкие останутся на обочине, больные и никому не нужные, ожесточатся и станут платить злом за зло, бросать своих детей, спиваться…
Я перевела бы название этой книги «Вспоминая моих несчастных блядушек», потому что ни одно другое слово из этого ряда не передает боли автора, заключенной в сочетании «putas tristes».
И все-таки эта книга – о любви.
Прекрасная и гибельная любовь настигает героя на пороге небытия. Она наполняет его существование смыслом, открывает ему иное видение привычных вещей и вдыхает живое тепло в его ставшую холодным ремеслом профессию.
И еще эта книга – о старости. О той поре, когда желания еще живы, а силы уже на исходе, и человеку остается последняя мудрость – увидеть без прикрас и обманных иллюзий всю красоту, жестокость и невозвратную быстротечность жизни.
Л. Синянская
В день, когда мне исполнилось девяносто лет, я решил сделать себе подарок – ночь сумасшедшей любви с юной девственницей. Я вспомнил про Росу Кабаркас, содержательницу подпольного дома свиданий, которая в былые дни, заполучив в руки свеженькое, тотчас же оповещала об этом своих добрых клиентов. Я не соблазнялся на ее гнусные предложения, но она не верила в чистоту моих принципов. А кроме того, мораль – дело времени, говаривала она со злорадной усмешкой, придет пора, сам увидишь. Она была чуть моложе меня, и я много лет ничего о ней не слышал, так что вполне могло случиться, что она уже умерла. Но при первых же звуках я узнал в телефонной трубке ее голос и безо всяких предисловий выпалил:
Она вздохнула: ах, мой печальный мудрец, пропадаешь на двадцать лет и возвращаешься только за тем, чтобы попросить невозможное. Но тут же ее ремесло взяло верх, и она предложила мне на выбор полдюжины восхитительных вариантов, но увы – да, все бывшие в употреблении. Я стоял на своем, это должна быть девственница и именно на сегодняшнюю ночь. Она встревоженно спросила: А что ты собираешься испытать? Ничего, ответил я, раненный в самое больное, я сам хорошо знаю, что могу и чего не могу. Она невозмутимо заметила, что мудрецы знают все, да не все: единственные Девы, которые остались на свете, это – вы, рожденные в августе под этим знаком. Почему ты не известил меня заранее? Вдохновение не оповещает, сказал я. Но может и подождать, сказала она, всегда знающая все лучше любого мужчины, и попросила, нельзя ли дать ей хотя бы дня два, чтобы хорошенько прозондировать рынок. Я совершенно серьезно возразил ей, что в таких делах, как это, в моем возрасте каждый час идет за год. Нельзя, так нельзя, сказала она без колебаний, но ничего, так даже интереснее, черт возьми, я позвоню тебе через часик.
Этого я мог бы и не говорить, потому что это видно за версту: я некрасив, робок и старомоден. Но, не желая быть таким, я пришел к тому, что стал притворяться, будто все как раз наоборот. До сегодняшнего рассвета, когда я решил сказать сам себе, каков я есть, сказать по собственной воле, хотя бы просто для облегчения совести. И начал с необычного для меня звонка Росе Кабаркас, потому что, как я теперь понимаю, это было началом новой жизни в возрасте, когда большинство смертных, как правило, уже покойники.
Я живу в доме колониального стиля, на солнечной стороне парка Сан-Николас, где и провел всю жизнь без женщины и без состояния; здесь жили и умерли мои родители, и здесь я решил умереть в одиночестве, на той же самой кровати, на которой родился, в день, который, я хотел бы, пришел не скоро и без боли. Мой отец купил этот дом на распродаже, в конце XIX века, нижний этаж сдал под роскошную лавку консорциуму итальянцев, а второй этаж оставил для себя, чтобы жить там счастливо с дочерью одного из них, Флориной де Диос Каргамантос, прекрасно исполнявшей Моцарта, полиглоткой и гарибальдийкой и к тому же самой красивой женщиной с потрясающим свойством, какого не было ни у кого во всем городе: она была моей матерью.
Дом просторный и светлый, с гипсовыми оштукатуренными арками и полами, набранными флорентийской мозаикой с шахматным узором; четыре застекленные двери выходят на балкон, который опоясывает дом, куда моя мать мартовскими вечерами выходила со своими итальянскими кузинами петь любовные арии. С балкона виден парк Сан-Николас, собор и статуя Христофора Колумба, еще дальше – винные подвалы на набережной, а за ними – широкий простор великой реки Магдалены, разлившейся в устье на двадцать лиг. Единственное неудобное в доме, что солнце в течение дня поочередно входит во все окна, и приходится занавешивать их все, чтобы в сиесту попытаться заснуть в раскаленной полутьме. Когда в тридцать два года я остался один, я перебрался в комнату, которая была родительской спальней, открыл проходную дверь в библиотеку и начал распродавать все, что было мне лишним для жизни, и оказалось, что почти все, за исключением книг и пианолы с валиками.
О своем дне рождения в день девяностолетия я вспомнил, как всегда, в пять утра. Единственным делом на этот день, пятницу, у меня была подписная статья для публикации в воскресенье в «Диарио де-ла-Пас». Утренние симптомы были идеальны для того, чтобы не чувствовать себя счастливым: кости болели с самого рассвета, в заднем проходе жгло, да еще грохотал гром после трех месяцев засухи. Я помылся, пока готовился кофе, потом выпил чашку кофе, подслащенного пчелиным медом, с двумя лепешками из маниоки, и надел домашний льняной костюм.
Темой статьи в тот день, конечно же, было мое девяностолетие. Я никогда не думал о возрасте как о дырявой крыше, мол, видно, сколько уже протекло и сколько жизни осталось. Ребенком я услышал, что когда человек умирает, вши, гнездившиеся в его волосах, в ужасе расползаются по подушке, к стыду близких. Это так поразило меня, что я дал остричь себя наголо, когда пошел в школу, а ту жиденькую растительность, которая у меня осталась, я мою свирепым мылом, каким моют собак. Другими словами, как я теперь понимаю, с детских лет чувство стыда перед людьми у меня сформировалось лучше, чем представление о смерти.
Уже несколько месяцев я думал о том, что моя юбилейная статья будет не общепринятым стенанием по поводу ушедших лет, но восславлением старости. Я начал с того, что стал вспоминать, когда я понял, что уже стар, и вышло, что совсем незадолго до этого дня. Мне было сорок два года, когда заболела спина, стало трудно дышать, и я пошел к врачу. Врач не придал этому значения. Это нормально для вашего возраста, сказал он.
– В таком случае, – сказал я ему, – ненормален мой возраст.
Врач улыбнулся мне с жалостью. Я вижу, вы философ, сказал он. Тогда я в первый раз подумал о старости применительно к своему возрасту, но потом довольно скоро об этом забыл. Я привык просыпаться каждый день с какой-нибудь новой болью, годы шли, и каждый раз болело иначе и в ином месте. Иногда казалось, это стучится смерть, а на следующий день боли как не бывало. Именно в ту пору кто-то сказал, что первый симптом старости – человек начинает походить на своего отца. Я, должно быть, приговорен к вечной молодости, подумалось мне тогда, потому что мой лошадиный профиль никогда не станет похожим на жесткий карибский профиль моего отца, ни на профиль моей матери, профиль римского императора. Дело в том, что первые изменения проявляются так медленно, что они почти незаметны, и человек продолжает видеть себя изнутри таким, каким он был, а другие, глядя на него извне, замечают изменения.
На пятом десятке я начал понимать, что такое старость, когда заметил первые провалы в памяти. Я шарил по дому в поисках очков, пока не обнаруживал, что они на мне, или залезал в очках под душ, а то надевал очки для чтения, не сняв очков для дали. Однажды я позавтракал второй раз, забыв, что уже завтракал, и заметил, как встревожились друзья, когда я рассказал им то же самое, что уже рассказал неделей раньше. К тому времени в памяти у меня был список знакомых лиц и другой – с именами каждого из них, но в тот момент, когда я здоровался, у меня не получалось соединить лица с именами.
В сексуальном плане возраст никогда меня не заботил, потому что мои возможности зависели не столько от меня, сколько от женщины, – они знают и как, и почему, когда хотят. Сегодня мне смешны восьмидесятилетние мальчишки, которые, чуть какой-нибудь срыв, испуганно бегут к врачу, не зная, что в девяносто будет еще хуже, но станет уже не важно: этот риск – расплата за то, что ты жив. И торжество жизни как раз в том, что память стариков не удерживает вещи несущественные, и лишь очень редко изменяет нам в по-настоящему важном. Цицерон выразил это одной фразой: «Нет такого старика, который бы забыл, где спрятал сокровище».
Этими размышлениями и еще некоторыми я закончил первый черновик своих записок, когда августовское солнце брызнуло сквозь миндалевые деревья парка, и речной почтовый пароход, задержавшийся на неделю из-за засухи, с ревом вошел в портовый канал. Я подумал: вот они, вплывают мои девяносто лет. Я не могу сказать, почему, и никогда этого не узнаю, но, наверное, это было вроде заклятия против все сокрушающего воспоминания, когда я решил позвонить Росе Кабаркас, чтобы она помогла мне в честь моего юбилея устроить разнузданную ночь. Я уже годы жил в мире со своим телом, блуждая по страницам моих любимых (читанных и перечитанных) латинских авторов и погружаясь в классическую музыку, но в тот день меня охватило такое желание, что я счел его знаком Божьим. После телефонного разговора я уже не мог писать. Я повесил гамак в том углу библиотеки, куда по утрам не заходит солнце, и лег, а грудь теснило мучительное ожидание.
Я был избалованным ребенком у мамы, разносторонне одаренной и в пятьдесят лет сгинувшей от чахотки, и у отца, очень правильного, который ни разу в жизни не совершил ни единой ошибки и умер на рассвете в своей вдовьей постели в день, когда был подписан Неерландский пакт, положивший конец Тысячедневной войне и еще множеству гражданских войн прошлого века. Мир изменил город совершенно неожиданно и нежеланно. Толпы свободных женщин, как в бреду, заполонили старые винные погребки на Широкой улице, ставшей потом улицей Абельо, а теперь – проспектом Колумба, в этом столь милом моему сердцу городе, который любят и свои и чужие за добрый нрав местных жителей и ясный свет.
Никогда ни с одной женщиной я не спал бесплатно, а в тех редких случаях, когда имел дело не с профессионалками, я все равно добивался, убеждением или силой, чтобы они взяли деньги, пусть даже выкинут потом на помойку. В двадцать лет я начал вести им счет, записывал имя, возраст, место встречи и вкратце – обстоятельства и стиль. К пятидесяти годам я записал пятьсот четырнадцать женщин, с которыми был хотя бы один раз. И перестал записывать, когда тело уже было не способно на такую прыть, и я мог продолжать счет без бумажки, в уме. У меня была своя этика. Я никогда не участвовал ни в групповухах, ни в прилюдных совокуплениях, никогда
Читайте также: