В м шукшин критики цитаты
Обновлено: 18.05.2024
— Страшно, Степан, — сказала Алена. — Что же будет-то? — Воля. — Убивать, что ли, за волю эту проклятую? — Убивать. Без крови ее не дают. Не я так завел, нечего и всех упокойников на меня вешать. Много будет.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Я пришел дать вам волю»Ничего, Любаша. Все будет в порядке! Голову свою покладу, но вы у меня будете жить хорошо. Я не говорю зря.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Калина красная»Бывает так: идешь где-нибудь — в лесу или в поле, доходишь до такого места, где дорога расходится на две. А места незнакомые. По какой идти — неизвестно. А идти надо. И до того тяжело это — выбирать, аж сердце заболит. И потом, когда уж идешь, и то болит. Думаешь: «А правильно? Может, не сюда надо было?» Так и в жизни, по-моему, надо дорогу знать…
Василий Макарович Шукшин, из книги «Там, вдали. »Тебе — за рухлядь какую-нибудь не жалко жизнь отдать, а за волю — жалко, тебе кажется, за волю — это псу под хвост. Вот я и говорю — подневольный ты. По-другому ты думать не будешь, и зря я тут с тобой время трачу. А мне, еслив ты меня спросишь, всего на свете воля дороже. — Степан прямо посмотрел в глаза Фролу. — Веришь, нет: мне за людей совестно, что они измывательство над собой терпют. То жалко их, а то — прямо избил бы всех в кровь, дураков. Вот.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Я пришел дать вам волю»И вот шагает он раздольным молодым полем. Поле непаханое, и на нем только-только проклюнулась первая остренькая травка. Егор шагает шибко. Решительно. Упрямо. Так он и по жизни своей шагал, как по этому полю, — решительно и упрямо. Падал, поднимался и опять шел. Падал и шел, падал, поднимался и шел, как будто в этом одно все искупление — чтобы идти и идти, не останавливаясь, как будто так можно уйти от самого себя
Василий Макарович Шукшин, из книги «Калина красная»И ничто не изменилось в мире. Горел над пашней ясный день, рощица на краю пашни стояла вся зеленая, умытая вчерашним дождем. Густо пахло землей, так густо, тяжко пахло сырой землей, что голова легонько кружилась. Собрала она всю свою весеннюю силу, все соки живые — готовилась опять породить жизнь. И далекая синяя полоска леса, и облако белое, кудрявое над этой полоской, и солнце в вышине — все была жизнь, и перла она через края, и не заботилась ни о чем, и никого не страшилась.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Калина красная»Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту. Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами. Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наше страдание — не отдавай всего этого за понюх табаку. Мы умели жить. Помни это. Будь человеком.
Всю жизнь свою рассматриваю как бой в три раунда: молодость, зрелость, старость. Два из этих раунда надо выиграть. Один я уже проиграл.
Добро — это доброе дело, это трудно, это не просто. Не хвалитесь добротой, не делайте хоть зла.
Одно дело жить и бороться, когда есть куда вернуться, другое дело, когда отступать некуда.
А ты не думай никогда хорошо про людей — ошибаться не будешь.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Любавины»Странное дело с этими бабами: когда им даже не очень нужно и даже совсем не нужно, они могут так легко, просто врать, будто имеют на это какое-то им одним известное право.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Любавины»Давно ещё сказывал мне один человек, — заговорила слабым голосом Хавронья, — что есть, говорит, дураки в полоску, есть — в клеточку, а есть сплошь. Погляжу я на вас: вот вы сплошь.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Любавины»Вот ведь все они — бабы, все с руками, с ногами… казалось бы: какая разница? Нет, ёлки зелёные, врежется одна в душу — и всё. Одна и есть на всём белом свете.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Любавины»Вот так и с любовью, – думал Кузьма Николаевич, – черпанёт иной человек целую бадейку глотнёт пару раз, остальное – в грязь. А её бы на всю жизнь с избытком хватило.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Любавины»Всё в жизни бывает. Трудно бывает, – Родионов опять незаметно вздохнул и сел на место. – Так трудно бывает, что глаза на лоб лезут. Но убиваться, показывать слабость свою – это последнее дело. Плюнь на всё, держись, другого выхода всё равно нету.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Любавины»Хочешь быть мастером, макай своё перо в правду. Ничем другим больше не удивишь.
Не должно наступать никогда то время, когда надо махнуть рукой и сказать, что тут уже ничего не сделаешь. Сделать всегда можно.
Странный они народ, продавщицы: продаст обыкновенный килограмм пшена, а с таким видом, точно вернула забытый долг.
Василий Макарович Шукшин, из книги «Сапожки»Истинно великих людей определяет, кроме всего прочего, и то, что они терпят рядом с собой инакомыслящих. Гитлер и Сталин по этой статье не проходят туда.
Следующая цитата
Чему учит рассказ "Критики"
Рассказ учит уважительному отношению к старикам, учит уметь прощать их слабости, быть им благодарным за их труд, не спорить со стариками по пустякам. Учит не унижать другого человека, выставляя на показ свою мнимую образованность и воспитанность. Учит быть добрым, любящим, неравнодушным.
Отзыв на рассказ "Критики"
Мне понравился этот рассказ, хотя отношение и родителей, и родственников к старому деду меня возмутило. Любой человек имеет право на собственное мнение и смеяться над этим мнением грех. Этим смехом эти люди только показали свою невоспитанность и хамство. Тем более, нельзя обижать стариков, потому что они уже иначе смотрят на вещи, и то что нам кажется безобидной шуткой, может их глубоко ранить.
Пословицы к рассказу "Критики"
Вся семья вместе, так и душа на месте.
Семейное согласие всего дороже.
Дети родителям не судьи.
Злая обида горше полыни.
Не смейся над старым, сам будешь стар.
Читать краткое содержание, краткий пересказ рассказа "Критики"
Деду было 73, а Петьке 13 и они дружили. Больше всего они любили ходить в кино и на фильмы уходила половина дедовской пенсии. Они садились на первый ряд, потому что там было лучше видно и слышно. Но дед, который все равно был глуховат, часто не слышал слов и угадывал их по губам актеров. Иногда он смеялся невпопад, когда все молчали.
Когда убивали невиновного, дед плакал, за драками следил напряженно и сразу чувствовал фальшь, говоря, что так не бывает. Дед вообще любил обсудить фильм и покритиковать его, особенно фильмы о деревенской жизни.
Например, ему не нравился парень, который пел о своей любви и лез под окно любимой девушки. Такого дед называл Ваней-дурачком и говорил, что в их деревне этого парня подняли бы на смех. Потому что когда любишь, о любви молчишь, а не поешь. И любимую за несколько улиц обходишь, а не в окно к ней лезешь.
На этой почве они часто спорили с Петькой, который всегда заступался за актеров. А вот со взрослыми дед не любил спорить об искусстве, не умел. Только один раз он поспорил и навлек на свою голову беду.
Дело было так.
Однажды Петька с дедом посмотрели какую-то комедию и дружно разнесли ее в пух и прах, потому что ничего смешного в ней не было. Когда они пришли домой, там по телевизору смотрели деревенскую картину. А в гости приехали Петькина тетка с мужем.
Петька почти сразу пошел делать уроки, а дед, посмотрев немного, объявил, что фильм хреновина и так не бывает.
Вежливый городской мужчина спросил, почему так не бывает. И дед объяснил, что актер совсем не плотник и даже топор держать не умеет. Петькин отец сказал, что дед с Петькой критики, желая тем самым смягчить высказывание деда. Петькина тетя стала говорить, что это актер и ей не важно, как он держит топор, потому что ей интереснее человек.
А ее муж добавил, что такие как дед, и пишут письма на телевидение.
Дед ответил, что таких как тетя легко надуть, а его нет, потому что он сам был плотник. Городские посмеялись, а родители Петьки стали отправлять деда к Петьке, помогать делать уроки. При этом отец Петьки сказал городскому, что дед в уроках ни в зуб ногой, и смотреть на то, как он помогает Петьке умора.
Дед стоял как оплеванный. Потом пошел к Петьке и стал жаловаться. Сказал, что его назвали выжившим из ума дураком и над ним смеялись. Петька успокаивал деда как мог, но тот начал заводиться, потом достал деньги и ушел.
Дед вернулся через час пьяным и стал кричать, обращаясь к двери, за которой смотрели телевизор. Петька совсем растерялся и принялся успокаивать деда. Дед сел и Петька стал помогать ему снять сапоги. Но тут деду снова что-то пришло в голову и он, обещая показать всем, взял сапог и пошел в зал. Дед запустил сапогом в телевизор и экран разбился вдребезги.
Дед кричал и ругался, а Петькин отец стал заламывать ему руки и связывать их полотенцем. Дед продолжал кричать, что своими руками срубил половину деревни, а его дураком называют.
Тут пришли Петькина тетя и милиционер, Ермолай Кибяков. Ермолай сел к столу и стал составлять протокол. Он записал имя деда, год рождения, описал как семья смотрела фильм про колхоз, и как дед в сильном алкоголе вошел в комнату и бросил в телевизор сапог 43 размера.
Потом Ермолай встал и повел за собой присмиревшего деда. Петька долго не понимал, что происходит, но когда деда стали поднимать, он понял, что его сейчас отведут в каталажку и заплакал. Петька бросился защищать деда, а мать уговаривала его, говоря, что ничего страшного не случится, если дед переночует в тюрьме, а завтра вернется и ему будет стыдно.
Но Петька плакал все громче и оттолкнул городскую тетю, вспомнив, что это она привела милиционера.
Он забрался на печку и там горько рыдал.
Следующая цитата
Деду было семьдесят три, Петьке, внуку,– тринадцать. Дед был сухой и нервный и страдал глухотой. Петька, не по возрасту самостоятельный и длинный, был стыдлив и упрям. Они дружили.
Больше всего на свете они любили кино. Половина дедовой пенсии уходила на билеты. Обычно, подсчитав к концу месяца деньги, дед горько и весело объявлял Петьке:
– Ухайдакали мы с тобой пять рубликов!
Петька для приличия делал удивленное лицо.
– Ничего, прокормит, – говорил дед (имелись в виду отец и мать Петьки. Дед Петьке доводился по отцу). – А нам с тобой это для пользы.
Садились всегда в первый ряд: дешевле, и потом там дед лучше слышал. Но все равно половину слов он не разбирал, а догадывался по губам актеров. Иногда случалось, что дед вдруг ни с того ни с сего начинал хохотать. А в зале никто не смеялся. Петька толкал его в бок и сердито шипел:
– Ты чего? Как дурак…
– А как он тут сказал? -" спрашивал дед.
Петька шепотом пересказывал деду в самое ухо:
– Не снижая темпов.
– Хе-хе-хе, – негромко смеялся дед уже над собой.– А мне не так показалось.
Иногда дед плакал, когда кого-нибудь убивали невинного.
– Эх вы… люди! – горько шептал он и сморкался в платок. Вообще он любил высказаться по поводу того, что видел на экране. Когда там горячо целовались, например, он усмехался и шептал:
– От черти. Ты гляди, гляди… Хэх!
Если дрались, дед, вцепившись руками в стул, напряженно и внимательно следил за дракой (в молодости, говорят, он охотник был подраться. И умел).
– Нет, вон тот не… это… слабый. А этот ничего, верткий.
Впрочем, фальшь чуял.
– Ну-у,– обиженно говорил он,– это они понарошке.
– Так кровь же идет,– возражал Петька.
– Та-а… кровь. Ну и что? Нос, он же слабый: дай потихоньку, и то кровь пойдет. Это не в том дело,
– Ничего себе не в том!
– Конечно, не в том.
На них шикали сзади, и они умолкали.
Спор основной начинался, когда выходили из клуба. Особенно в отношении деревенских фильмов дед был категоричен до жестокости.
– Хреновина,– заявлял он.– Так не бывает.
– Почему не бывает?
– А что, тебе разве этот парень глянется?
– С гармошкой-то. Который в окно-то лазил.
– Он не лазил в окно,– поправлял Петька; он точно помнил все, что происходило в фильме, а дед путал, и это раздражало Петьку,– Он только к окну лез, чтобы спеть песню.
– Ну, лез. Я вон один раз, помню, полез было…
– А что, он тебе не глянется?
– Кто-кто. Ну парень-то, который лез-то. Сам же заговорил про него.
– Ни вот на столько,– дед показывал кончик мизинца.– Ваня-дурачок какой-то. Поет и поет ходит… У нас Ваня-дурачок такой был – все пел ходил.
– Так он же любит! – начинал нервничать Петька.
– Ну и что, что любит?
– Ну и поет, говорю!
– Да его бы давно на смех подняли, такого! Ему бы проходу не было. Он любит… Когда любят, то стыдятся. А этот трезвонит ходит по всей деревне… Какая же дура пойдет за него! Он же несурьезный парень. Мы вон, помню: поглянется девка, так ты ее за две улицы обходишь – потому что совестно. Любит… Ну и люби на здоровье, но зачем же…
– Зачем же людей-то смешить? Мы вон, помню…
– Опять "мы, мы". Сейчас же люди-то другие стали!
– Чего это они другие-то стали? Всегда люди одинаковые. Ты у нас много видел таких дурачков?
– Это же кино все-таки. Нельзя же сравнивать.
– Я и не сравниваю. Я говорю, что парень непохожий, вот и все,– стоял на своем дед.
– Так всем же глянется! Смеялись же! Я даже и то смеялся.
– Ты маленький ишо, поэтому тебе все смешно. Я вот небось не засмеюсь где попало.
Со взрослыми дед редко спорил об искусстве – не умел. Начинал сразу нервничать, обзывался.
Один раз только крепко схлестнулся он со взрослыми, и этот-то единственный раз и навлек на его голову беду.
Посмотрели они с Петькой картину – комедию, вышли из клуба и дружно разложили ее по косточкам.
– И ведь что обидно: сами ржут, черти (актеры), а тут сидишь – хоть бы хны, даже усмешки нету! – горько возмущался дед. – У тебя была усмешка?
– Нет,– признался Петька.– Один раз только, когда они с машиной перевернулись.
– Ну вот! А ведь мы же деньги заплатили – два рубля по-старому! А они сами посмеялись и все.
– Главное, пишут "Комедия".
– Комедия. По зубам за такую комедию надавать.
Пришли домой злые.
А дома в это время смотрели по телевизору какую-то деревенскую картину. К ним в гости приехала Петькина тетя, сестра матери Петьки. С мужем. Из города. И вот все сидят и смотрят телевизор. (Дед и Петька не переваривали телевизор. "Это я, когда еще холостым был, а брат, Микита, женился, так вот я любил к ним в горницу через щелочку подглядывать. Так и телевизор ихний: все вроде как подглядываешь",– сказал дед, посмотрев пару раз телевизионные передачи.)
Вот, значит, сидят все, смотрят,
Петька сразу ушел в прихожую учить уроки, а дед остановился за всеми, посмотрел минут пять на телевизорную мельтешню и заявил:
– Хреновина. Так не бывает.
Отец Петьки обиделся:
– Помолчи, тять, не мешай.
– Нет, это любопытно,– сказал городской вежливый мужчина.– Почему так не бывает, дедушка? Как не бывает?
– Он недослышит у нас,– пояснил Петькин отец.
– Я спросил: почему так не бывает? А как бывает? – громко повторил городской мужчина, заранее почему-то улыбаясь.
Дед презрительно посмотрел на него:
– Вот так и не бывает. Ты вот смотришь и думаешь, что он правда плотник, а я, когда глянул, сразу вижу: никакой он не плотник. Он даже топор правильно держать не умеет.
– Они у нас критики с Петькой,– сказал Петькин отец, желая немного смягчить резкий дедов тон.
– Любопытно,– опять заговорил городской.– А почему вы решили, что он топор неправильно держит?
– Да потому, что я сам всю жизнь плотничал. "Почему решили?"
– Дедушка,– встряла в разговор Петькина тетя,– а разве в этом дело?
– А мне вот гораздо интереснее сам человек. Понимаете? Я знаю, что это не настоящий плотник – это актер, но мне инте… мне гораздо интереснее…
– Вот такие и пишут на студии,– опять с улыбкой сказал муж Петькиной тети.
Они были очень умные и все знали – Петькина тетя и ее муж. Они улыбались, когда разговаривали с дедом. Деда это обозлило.
– Тебе не важно, а мне важно,– отрезал он,– Тебя им надуть – пара пустяков, а меня не надуют,
– Ха-ха-ха,– засмеялся городской человек.– Получила?
Петькина тетя тоже усмехнулась,
Петькиному отцу и Петькиной матери было очень неудобно за деда.
– Тебе ведь трудно угодить, тять,– сказал Петькин отец.– Иди лучше к Петьке, помоги ему.– Склонился к городскому человеку и негромко пояснил: – Помогает моему сыну уроки учить, а сам – ни в зуб ногой. Спорят друг с другом. Умора!
– Любопытный старик,– согласился городской человек.
Все опять стали смотреть картину, про деда забыли. Он стоял сзади как оплеванный. Постоял еще немного и пошел к Петьке.
– Смеются,– сказал он Петьке.
– Вон…– Дед кивнул в сторону горницы.– Ничего, говорят, ты не понимаешь, старый хрен. А они понимают!
– Не обращай внимания, – посоветовал Петька.
Дед присел к столу, помолчал. Потом опять заговорил.
– Ты, говорят, дурак, из ума выжил…
– Что, так и сказали'
– Так и сказали на тебя – дурак?
– Усмехаются сидят. Они шибко много понимают! – Дед постепенно "заводился", как выражался Петька.
– Не обращай внимания,– опять посоветовал Петька.
– Приехали… Грамотеи! – Дед встал, покопался у себя в сундуке, взял деньги и ушел.
Пришел через час пьяный.
– О-о! – удивился Петька (дед редко пил).– Ты чего это?
– Смотрют? – спросил дед,
– Смотрют. Не ходи к ним. Давай я тебя раздену. Зачем напился-то?
Дед грузно опустился на лавку.
– Они понимают, а мы с тобой не понимаем! – громко заговорил он.– Ты, говорят, дурак, дедушка! Ты ничего в жизни не понимаешь. А они понимают! Денег много?! – Дед уже кричал.– Если и много, то не подымай нос! А я честно всю жизнь горбатился. И я же теперь сиди помалкивай. А ты сроду топора в руках не держал! – Дед разговаривал с дверью, за которой смотрели телевизор.
– Не надо, не надо, – успокаивал он деда. – Давай я тебя разую. Ну их.
– Нет, постой, я ему скажу… – Дед хотел встать, но Петька удержал его:
– Финтифлюшки городские. – Дед как будто успокоился, притих.
Петька снял с него один сапог.
Но тут дед опять чего-то вскинул голову.
– Ты мне усмешечки строишь? – Опять глаза его безрассудно заблестели.– А я тебе одно слово могу сказать. – Взял сапог и пошел в горницу. Петька не сумел удержать его.
Вошел дед в горницу, размахнулся и запустил сапогом в телевизор:
– Вот вам. И плотникам вашим!
Все повскакали с мест. Петькина тетя даже взвизгнула.
– Усмешечки строить! – закричал дед.– А ты когда-нибудь топор держал в руках?!
Отец Петькин хотел взять деда в охапку, но тот оказал сопротивление. С грохотом полетели стулья. Петькина тетя опять взвизгнула и вылетела на улицу.
Петькин отец все-таки одолел деда, заломил ему руки назад и стал связывать полотенцем.
– Удосужил ты меня, удосужил, родитель,– зло говорил он, накрепко стягивая руки деда.– Спасибо тебе.
Петька перепугался насмерть, смотрел на все это широко открытыми глазами. Городской человек стоял в сторонке и изредка покачивал головой. Мать Петьки подбирала с пола стекла.
– Удосужил ты меня… – все приговаривал отец Петьки и нехорошо скалился.
Дед лежал на полу вниз лицом, терся бородой о крашеную половицу и кричал:
– Ты мне усмешечки, а я тебе – одно слово. Слово скажу тебе, и ты замолкнешь. Если я дурак, как ты говоришь…
– Да разве я так говорил? – спросил городской мужчина.
– Не говорите вы с ним,– сказала мать Петьки.– Он сейчас совсем оглох. Бессовестный.
– Вы меня с собой за стол сажать не хочете – ладно! Но ты мне… Это – ладно, пускай! – кричал дед.– Но ты мне тогда скажи: ты хоть один сруб срубил за свою жизнь? А-а. А ты мне же говоришь, что я в плотниках не понимаю! А я половину этой деревни своими руками построил.
– Удосужил, родимчик тебя возьми, удосужил,– приговаривал отец Петьки.
И тут вошли Петькина тетя и милиционер, здешний мужик, Ермолай Кибяков.
– Ого-го! – воскликнул Еромолай, широко улыбаясь.– Ты чего это, дядя Тимофей? А?
– Удосужил меня на радостях-то,– сказал отец Петьки, поднимаясь.
Милиционер хмыкнул, почесал ладонью подбородок и посмотрел на отца Петьки. Тот согласно кивнул головой и сказал:
– Надо. Пусть там переночует.
Ермолай снял фуражку, аккуратно повесил ее на гвоздик, достал из планшета лист бумаги, карандаш и присел к столу.
Отец Петьки стал рассказывать, как все было. Ермолай пригладил заскорузлой темной ладонью жидкие волосы на большой голове, кашлянул и стал писать, навалившись грудью на стол и наклонив голову влево.
"Гражданин Новоскольцев Тимофей Макарыч, одна тысяча…"
– Он с какого года рождения?
"…Одна тысяча девяностого года рождения, плотник в бывшем, сейчас сидит на пенсии. Особых примет нету.
Вышеуказанный Тимофей двадцать пятого сентября сего года заявился домой в состоянии крепкого алкоголя. В это время семья смотрела телевизор. И гости еще были…"
– Как кинофильм назывался?
– Не знаю. Мы включили, когда там уже шло,– пояснил отец.– Про колхоз. "…Заглавие фильма не помнят, Знают одно: про колхоз.
Само собой, вышеб все на свете, то есть там, где обычно бывает видно.
Старший сержант милиции КИБЯКОВ".
Ермолай встал, сложил протокол вдвое, спрятал в планшет.
– Пошли, дядя Тимофей!
Петька до последнего момента не понимал, что происходит. Но когда Кибяков и отец стали поднимать деда, он понял, что деда сейчас поведут в каталажку. Он громко заплакал и кинулся защищать его:
– Куда вы его?! Деда, куда они тебя. Не надо, тять, не давай.
Отец оттолкнул Петьку, а Кибяков засмеялся:
– Жалко дедушку-то? Сча-ас мы его в тюрьму посадим. Сча-ас…
Петька заплакал еще громче.
Мать увела его в уголок и стала уговаривать:
– Ничего не будет с ним, что ты плачешь-то? Переночует там ночь и придет. А завтра стыдно будет. Не плачь, сынок,
Деда обули и повели из избы. Петька заплакал навзрыд. Городская тетя подошла к ним и тоже стала уговаривать Петьку:
– Что ты, Петенька? В отрезвитель ведь его повели-то, в отрезвитель! Он же придет скоро, У нас в Москве знаешь сколько водят в отрезвитель.
Петька вспомнил, что это она, тетя, привела милиционера, грубо оттолкнул ее от себя, залез на печку и там долго еще горько плакал, уткнувшись лицом в подушку.
Автор
Василий Шукшин
писатель, сценарист
Следующая цитата
Глеб Капустин – толстогубый, белобрысый мужик сорока лет, начитанный и ехидный.
Василий Макарович Шукшин Срезал
Так ведут опытного кулачного бойца, когда становится известно, что на враждебной улице объявился некий новый ухарь. Дорогой говорили мало.
людей в деревне не любили Глеба. Опасались.
Вы кого спрашиваете? – Вас, мыслителей… – А вы готовы? – Мы не мыслители, у нас зарплата не та
Есть кандидаты технических наук, есть общеобразовательные, эти в основном трепологией занимаются.
Так что мой вам совет, товарищ кандидат: почаще спускайтесь на землю. Ей-богу, в этом есть разумное начало
А вы готовы?– Мы не мыслители, у нас зарплата не та
Можно сотни раз писать во всех статьях слово «народ», но знаний от этого не прибавится. Так что когда уж выезжаете в этот самый народ, то будьте немного собранней. Подготовленней, что ли. А то легко можно в дураках очутиться. До свидания.
И газеты тоже читаем, и книги, случается, почитываем… И телевизор даже смотрим. И, можете себе представить, не приходим в бурный восторг ни от КВН, ни от «Кабачка «13 стульев». Спросите, почему? Потому что там – та же самонадеянность. Ничего, мол, все съедят. И едят, конечно, ничего не сделаешь.
Читайте также: