Устал рождаться и умирать цитаты
Обновлено: 19.09.2024
(Мо Янь. Устал рождаться и умирать)
Мо Янь . Устал рождаться и умирать. Роман. Перевод с китайского И. Егорова. СПб ., « Амфора», 2014, 703 стр.
Китайский писатель Мо Янь , настоящее имя которого Гуань Мое, а псевдоним многозначительно переводится как «молчи», несмотря на весьма обширный корпус текстов и широкую известность на родине, по-русски появился сравнительно недавно, благодаря усилиям переводчика Игоря Егорова и (как это часто бывает) Нобелевской премии по литературе [1] . Не считая одного рассказа в антологии китайской прозы [2] , на данный момент изданы переводы четырех произведений Мо Яня [3] , на основании которых уже можно составить более-менее комплексное представление о тематико-стилистическом диапазоне его творчества, об авторских приемах и структурных особенностях художественного повествования. В «Стране вина», гротескном рассказе о бесконечном странствии героев по городу Цзюго , где траектория сюжета напоминает ленту Мёбиуса , мы столкнулись с тем самым « мояневским » галлюциногенным реализмом, о котором неоднократно писала критика (с этой же формулировкой вручалась премия шведской Академии). Второй переведенный на русский роман «Большая грудь, широкий зад», считающийся главным в творчестве китайского писателя, — это квазиэпическое полотно, физиологически передающее основные вехи истории Китая ХХ века [4] ; это роман о праматери, столь же эфемерной, сколь и телесной, коей является Шангуань Лу, мать главного героя Шангуань Цзиньтуна , фанатично привязанного к женской груди (материнской и ее проекциям). Здесь почти нет фантастических элементов, а фирменный сюрреализм содержится в выборочных деталях, в частности, все в той же болезненной физиологичности . Третья переведенная книга, автобиографическая повесть «Перемены», выполнена вполне в стиле автора, но с художественной точки зрения куда менее любопытна.
Так или иначе, во всех книгах Мо Янь последовательно создает свой эпос, действительно отчасти напоминающий Фолкнера и (в большей степени) Гарсиа Маркеса [5] , выстраивая причудливые сюжеты, зачастую рассказанные самыми разными, но не менее причудливыми персонажами. Его книги — прихотливый сплав из исторических фактов и мифологии, древне-исконной или имитируемой, языческой и коммунистической. Однако и в полифонически эклектичной «Стране вина», и в гротескно натуралистичном opus magnum «Большая грудь, широкий зад» писатель избегает, казалось бы, самого для него органичного жанра, а именно притчи. Свежепереведенная книга «Устал рождаться и умирать» как раз строится по ее законам: за основу взята универсальная мифологема, а все прочие события следуют за ней.
Сама по себе хроника происходящего внутри и за пределами « мояневского » Макондо — Симэньтуна — преподносится пунктиром и, разумеется, через оптику соответствующего перевоплощения героя, а многие события подаются аллегорично (см., например, свиной бунт во главе с Симэнем , отражающий беспорядки 1979 года). Вообще, это ограниченное пространство Симэньтуна или могилы матери внутри него, такое же как Цзюго в «Стране вина» и деревня-семья Шангуань в «Большой груди…», крайне важно для героя, в сущности, именно оно собирает воедино его разобщенную волей дурного случая жизнь («Перерождаясь из Симэня Нао в Симэня Осла, Симэня Вола, Симэня Хряка и Симэня Пса, я всегда был тесно связан с этим клочком земли, похожим на одинокий островок в океане» [6] ).
Мо Янь передает подлинную историческую картину эпохи, лишь отчасти прибегая к фантастическим элементам, требующимся либо для остранения , либо для сатиры. В какой-то момент — ближе к середине — и вовсе трудно определить, где речь идет о людях, а где о животных — впрочем, это вполне логично, ведь протагонист является одновременно и тем, и другим. В романе все в той или иной степени подвергается осмеянию, причем весьма желчному, потому он походит на (анти )у топичную притчу в духе Свифта или оруэлловского «Скотного двора», но с натуралистично и подробно выписанным фактическим планом. То есть, создавая сатирическое произведение, критикуя социально-политическую парадигму, свойственную определенной причудливо описываемой эпохе, Мо Янь стремится к универсальному художественному повествованию. Но не чужд ему и абсурд [7] , который, как ни прискорбно, является неотъемлемой частью всей истории ХХ века — и китайской, и, кстати говоря, русской. Присутствует, например, в романе Мо Яня персонаж, какой-то особенно знакомый и советский, — идейный коммунист Хун Тайюэ , напоминающий героев Платонова своими косноязычными речами с соответствующей внутренней логикой: «Я лично тебя очень уважаю, даже рюмочку-другую с тобой пропустил бы, побратался. Но я — часть революционных масс, ты для меня заклятый враг, и я должен тебя уничтожить. Это ненависть не личная, классовая. Как представитель класса, который вот-вот будет уничтожен, можешь убить меня, и я стану мучеником, павшим за дело революционного класса; но вслед за этим наша власть расстреляет тебя, и ты станешь мучеником своего контрреволюционного класса помещиков». Если весь роман, как и любое произведение китайской литературы, читается на русском языке как нечто в той или иной степени экзотическое, то реплики этого персонажа и его идейных соратников крайне точно рифмуются с репликами не только многих героев русской литературы ХХ века, но и, конечно, с суждениями реальных людей.
В романе два основных рассказчика, оба говорят от первого лица, — сам главный герой и сын батрака Симэня , крестьянина-единоличника, — Лань Цзефан (в финале появляется третий рассказчик, о нем ниже). Каждая глава наделена своей интонацией и читается как самостоятельная новелла, однако на протяжении всего романа отчетливо слышится общий мотив — той самой усталости, вынесенной в заглавие. Если будучи ослом, волом и даже свиньей, герой пытается бунтовать против заведенного порядка, не теряя надежды на какую-то определенность (будь то окончательная смерть или сколько-нибудь сносная человеческая жизнь), затем Симэнь не только устает рождаться и умирать, он устает от самой истории, что проносится на его глазах. Возвратившись в очередной раз в обличии собаки, он уже почти апатично спокоен — не столько смирился, сколько именно устал.
Помимо собственно двух героев-повествователей у Мо Яня зачастую присутствует еще один, обычно второстепенный, персонаж, а именно сам Мо Янь , писатель, походящий на графомана, и невероятный болтун, каковым его видят рассказчики (в других произведениях отношение к нему иное — к примеру, в «Стране вина» это вполне признанный и широко известный автор). Именно он становится третьим рассказчиком в последней главе, представляя квазиавторский взгляд на ситуацию. Так, использование псевдонима в реальной творческой биографии приобретает дополнительный игровой оттенок при очеловечивании «автора» в художественном пространстве. На протяжении всей книги нам не только рассказывают забавные случаи, связанные с этим персонажем, мы также имеем возможность познакомиться с его прямой речью: Мо Янь постоянно прибегает к цитатам из несуществующих сочинений, чтобы подтвердить или обосновать происходящее, — он обильно иронизирует над собой (своей проекцией), добиваясь еще большей сатирической концентрации.
Таким образом возникает постоянный конфликт между повествованием «от автора» и повествованиями героев — любимая игра постмодерниста. При помощи этого (достаточно замысловатого — если рассуждать детально) приема Мо Янь подвергает сомнению все написанное в книге. Являясь персонажами единого текста, и герои, и автор, и его старший двойник, создающий это произведение, и кто угодно еще могут ошибаться. Вполне вероятно, что Симэнь Нао ни в кого не перерождался и все происходило совершенно иначе, а « паршивец Мо Янь » в очередной раз спутал правду с ложью и записал то, что ему на самом деле привиделось. Даже исторические события, происходящие где-то на задворках, вне Симэньтуна , могут не иметь ничего общего с реальными прототипами, поскольку есть писатель-посредник, представленный сразу в двух лицах — именем на обложке и героем под ней, — которому не верят даже окружающие его персонажи.
Так или иначе, история развивается стихийно, сама по себе, и так же стихийно разрушает надежды Симэня на спокойное существование. В каком бы обличии он ни оказался — он постоянно подвергается унижениям, всевозможным издевательствам, причем особенно активным со стороны своего кровного сына Симэня Цзиньлуна , персонажа, извлекающего пользу из каждой новой исторической ситуации — во время «культурной революции» он председатель ревкома производственной бригады, потом заведующий свинофермой, секретарь комсомольской ячейки, затем — парторганизации, и, наконец, председатель комитета директоров зоны по туризму. Прерванная связь отца (о чем, увы , не подозревает Цзиньлун ) и сына — один из центральных мотивов романа, и речь не столько о набившей оскомину проблеме отцов и детей, сколько о метафоре разобщенности исторических тенденций (с искаженностью хода истории связан также мотив оскопления — сначала осла, затем старого хряка, затем Хуна Тайюэ ).
У Симэня , в сущности, есть два возможных преемника: кровный сын и человек, к нему действительно привязанный, настоящий (духовный, если угодно) сын — Цзефан . Таковы две вероятностные траектории истории, и Мо Янь указывает на второй путь, поскольку истинная преемственность нарушена: « Чжоувэнь-ван , которому скормили мясо его собственного сына, несколько кусочков выплюнул, они обратились в кроликов и разбежались. Если Цзиньлун проглотил твое ухо, считай сын съел мясо отца, но выплюнуть его он уже не сможет, оно выйдет из него уже только дерьмом . И во что оно может превратиться после этого?» Исконное родство предлагает бессмысленный путь, мало чем отличный от фанатичного коммунизма 1950-х, чьим олицетворением является вышеупомянутый Хун Тайюэ , потому они с Цзиньлунем , его своеобразным антиподом, погибают вместе. Ход истории нарушен, но время продолжает движение и требует выживания, несмотря на усталость протагониста [8] .
Мо Яня всегда интересует не только выживание, но и нерушимость самой жизни, ее нескончаемость, полнота, выходящая далеко за пределы исторического хода событий. У него, как у Брейгеля, страшное соседствует со смешным, красота с уродством, жизнь со смертью — что бы ни происходило, герои все равно продолжают что-то делать, несмотря на частую бессмысленность предпринимаемых действий. В итоге седьмым перевоплощением героя становится возвращенный человеческий облик, а рассказ замыкается началом, поскольку, несмотря на все умирания и перерождения, герой не утратил памяти, запечатленной в мозгу истории, круги которой ему пришлось преодолеть. Полный жизни, начавшейся давно и по-прежнему не оконченной, большеголовый ребенок рассказывает свою историю приятелю Мо Яня , а уже тот, разумеется, своими словами, рассказывает ее нам.
[1] До присуждения Нобелевской премии Мо Янь фигурировал в обзорах литкритиков разве что как автор повести «Красный гаолян», которую экранизировал Чжан Имоу в 1988 году.
Следующая цитата
Я смелый, люблю рисковать, но рискую всегда после тщательного изучения вопроса.
Как говорят, обманщик больше всего боится земляков, а еще больше – одноклассников
Она открыла дверцу машины, выпрыгнула и на прощание сказала: «Хэ Чжиу, нельзя из-за денег забывать, кто ты такой. Я тебе вот что скажу: деньги не всесильны!» Она повернулась и пошла обратно в город. Я смотрел ей вслед и думал: да, деньги действительно не всесильны, но без них-то вообще ничего не сможешь, Лу Вэньли, поступай как знаешь.
Истязать себя физически, чтобы кого-то наказать, – это не героизм, а хулиганство. Но тот, кто способен на такой поступок, не просто мелкий хулиган. Во всяком серьезном хулиганстве есть что-то от героизма, как и в подвиге – что-то от хулиганства.
Я пришел к выводу: если мужчина не может жениться на женщине, которую любит, тогда надо искать самую выгодную для себя партию
Следующая цитата
Ночью люди такие, какими, собственно, должны быть, а не те, какими стали.
Переполненный вопросами, ты неспособен ко многому другому. И только когда ничего уже не ждешь, ты открыт всему и бесстрашен.
Вероятно, всяк для кого-то человек добрый. А для кого-то – совсем наоборот.
Легко осуждать и быть храбрым, когда у тебя ничего нет, думал он. А когда есть, мир меняется. Все становится и легче, и труднее, а иной раз почти невозможно. Храбрость остается, но выглядит по-другому, и зовется иначе, и, собственно, только тут и начинается.
– Улыбаетесь. И так спокойны. Почему вы не кричите? – Я кричу, – ответил Гребер. – Просто вы не слышите.
Ночью думаешь не так, как днем
Улыбаетесь. И так спокойны. Почему вы не кричите? – Я кричу, – ответил Гребер. – Просто вы не слышите.
Мы уже не мертвы. И еще не мертвы.
Когда любишь, возникает множество новых страхов, о которых раньше даже не догадывался.
Теперь мы старики, но без опыта, который дает старость. Старики, циники, без веры, порой печальные. Не часто печальные.
Следующая цитата
Не забывай: если о твоей жизни стоит задумываться, о ней стоит и писать.
Трагедия жизни – не смерть, а то, что умирает в нас по нашему недосмотру, пока мы еще живы.
Чтобы жить счастливее и полнее в трудных обстоятельствах, надо постоянно менять точку зрения, то и дело спрашивать себя: «На первый взгляд, положение скверное, но, может быть, можно взглянуть на него иначе, мудрее и просветленнее?»
Сынок, когда ты родился, то плакал, а мир ликовал. Проживи жизнь так, чтобы, когда ты будешь умирать, мир плакал, а ты ликовал.
если не сделаешь что-нибудь со своей жизнью, жизнь обязательно сделает что-нибудь с тобой.
Все очень просто: доброта – это арендная плата, которую мы платим за то, что занимаем место под солнцем.
Помни: стать тем, кем ты всегда мечтал, никогда не поздно.
Каждую секунду, которую ты тратишь на размышления о прошлом, ты крадешь у будущего.
доброта – это арендная плата, которую мы платим за то, что занимаем место под солнцем.
чем строже ты относишься к себе, тем мягче относится к тебе жизнь.
4.61
( 2 067 оценок )
Кто заплачет, когда ты умрешь? Уроки жизни от монаха, который продал свой «феррари»
Читайте также: