Сулумбек сагопшинский цитаты из книги

Обновлено: 07.11.2024

"Cеление Сагопш состоит из 324 домов; жители его — все карабулаки, из которых около 2/3 — выходцы из Турции;
это те, которые отправились с генералом Кундуховым в Турцию и потом возвратились вспять".

(Иг-ев М., "Из селения Сагопш", ТВ, 1885г.)
_____


"В 1910г. Сулумбек Сагопшинский добровольно сдался властям после ультиматума - родное село Сагопши в противном случае будет уничтожено, а жители сосланы в Сибирь.
Единственное условие абрека - что он будет расстрелян, а не повешен. Условие было принято, но не соблюдено".
_____

«На днях, как уже сообщалось по телеграфу, по приговору кавказского военно-окружного суда во владикавказской тюрьме казнен один из главных сподвижников («правая рука») Зелимхана — абрек Саламбек Гараводжев.

Со слов очевидцев казни, корреспондент «Биржевых ведомостей» приводит некоторые характерные подробности ее.

При виде виселицы и вообще всей мрачной, зловещей обстановки, говорящей о неизбежной близости рокового конца, Гараводжев, как говорят очевидцы, сохранил редкое наружное спокойствие и самообладание, причем на его тонких губах все время играла какая-то загадочная, не то саркастическая, не то презрительная улыбка.

Он сел на корточки, по-восточному обычаю, и в последний раз затянулся любимым куревом из кальяна.

— Тебе, душа мой, недолго придется надо мной работать, — поднимаясь с земли, добродушно, почти дружески сказал Гараводжев своему палачу.

Потом он спокойно, не торопясь и вообще не обнаруживая ни малейшего волнения, сам взошел на роковой помост и, когда палач накинул на его шею петлю, сам же соскользнул с табурета.

Последним желанием этого зелимхановца было то, чтобы ему не связывали рук и не надевали на него мешка-савана.

— Даю вам честное слово абрека, что этим я не причиню никому никакого беспокойства, — уверял он начальство. Но ему, конечно, в этом отказали».

Следующая цитата

Ваш браузер устарел
Попробуйте обновить его, чтобы работа ВКонтакте была быстрой и стабильной.

Свернуть

3 окт 2016 в 17:02

Речь абрека Зелимхана в книге Сулумбек Сагопшинский.

Следующая цитата

Историко-юридические и политические экскурсы в прошлое и настоящее при анализе романа Иссы Кодзоева «Сулумбек Сагопшинский» проводились в целях более глубокого постижения мотивов и поступков его героев и более явственной и жесткой демонстрации неизменности национально-карательной политики Российской империи, вне зависимости от ее политических вывесок.

Это рассуждение подтверждается дальнейшей судьбой Сулумбека. «Вернувшись из тюрьмы, он дал себе зарок жить тихой, мирной, крестьянской жизнью».* Наш абрек-воитель, не успевший избавиться от наивности молодости и в силу страстного желания жить мирной жизнью, искренне заблуждается. Ведь никуда не делся его независимый и воинственный нрав настоящего мужчины. Во-вторых, за время заточения Сулумбека ингушский народ не избавился от имперского гнета и надругательства. Столкновение двух этих причин исключает возможность мирной жизни для Сулумбека. Тем более, что он уже попал на заметку – в разработку, коварных и продажных государевых людишек, которые также, как и их современные наследники, не преминут использовать фактор Сулумбека для продвижения по службе и пополнения своей личной мошны.

Так оно и произошло. На Сулумбека поступил донос о том, что он, якобы, вовсе не исправился и увел целое стадо коров у Гажи-юртовских казаков (нестеровских – Х. Ф.). Автором доноса был Богуславский, преемник Чалкина на посту пристава, пропойцы и соискателя «ингушского корма».

Масштаб никчемности и убогости Чалкиных можно представить себе предельно четко, прочитав характеристику Иссы Кодзоева о нравственной сущности покорителей Кавказа: «на Кавказ приходят самые худшие из них, самые трусливые, а трус он всегда защищается коварством и подлостью. Разумный и честный человек, когда его сюда посылают, должен спросить: «Неужели эта земля пустует, и у нее нет хозяина? А если там кто-то живет, то я должен буду его притеснить. Это насилие и несправедливость. Я не хочу быть захватчиком».

Но и среди этого скопища завоевателей, не имевших «ни чести, ни доблести, ни совести» зачастую находились люди, не растерявшие этих качеств. Одним их них был начальник Владикавказского округа Котляровский, о котором среди горцев шла молва как о благородном человеке, знающем цену мужскому слову: «сам слово свое бережет и дающему верит». И, что удивительно - он даже мог принять у горцев присягу о своей невиновности, произнесенную на Коране.

Воспользовавшись этим обстоятельством, Сулумбек сумел вместе с уважаемым муллой – знакомцем Котляровского, прорваться к нему на прием и принести присягу о своей невиновности на Коране. Данный факт подарил Сулумбеку полтора года мирной жизни, которая заканчивается после перевода Котляровского на службу в Тифлис.

После очередного доноса пристава Богуславского Сулумбек был арестован. Он, понимая, что обречен оказаться в тюрьме, совершает дерзкий побег от стражи из семи казаков. Богуславского, оборвавшего его мирную жизнь, он подкараулил по дороге из Владикавказа и убил. Вскоре после этого, по доносу ингушского офицера – предателя, Хаки (инг. – свинья), Сулумбека арестовали и приговорили к каторжным работам.

И вот он опять - в Грозненской тюрьме. Здесь судьба сводит его в одну камеру с Зелимханом Харачоевским. Описание писателем этих в высшей степени Достойнейших мужчин пронизано восхищением перед их благородством и мужеством, их вечным добрым подтруниванием друг над другом, которое вызывает смех и светлые улыбки, как окружающих их людей, так и читателей. Эти сцены, как и многие другие в романе, написаны с искрометным юмором, которым Исса Кодзоев владеет в совершенстве как в непосредственном общении с ним, так и в своих книгах.

Абреки совершают, единственный на тот момент в истории Грозненской тюрьмы, побег. Они не могли его не совершить, потому что, как считает Зелимхан Харачоевский: «Век неволи даже сытой, не стоит одного дня свободы, от восхода до заката!»

Почему в моей статье всегда рядом стоят имена абреков-воителей - Сулумбека и Зелимхана? Потому что их поставили бок о бок суровые реалии тюремной и абреческой жизни, сделавшие их побратимами. Потому что И. Кодзоев поставил их плечом к плечу. Потому что сам Сулумбек считал Зелимхана тамадой. После побега он говорит ему: «Я доволен тобой, как тамадой. Если бы ты полез в пролом первый, я бы в тебе усомнился: так поступает тот, кто больше боится за себя. Ты выпустил своих товарищей, сам пошел последним. Так поступает къонах (мужчина). Второе, что я оценил – это поступок с ногайцем. Когда нужен буду, позовешь. С тобой пойду хоть куда».

Так и началась для Сулумбека настоящая абреческая жизнь. Он, не ведая страха, бескомпромиссно и беспощадно борется с царской администрацией, неся возмездие ее наиболее яро алчущим и злобствующим представителям, карая доносчиков, защищая обездоленных, помогая им деньгами, изъятыми из царских банков и у богатеев. За все эти нелегкие годы он дважды будет награжден любовью двух красавиц душой и телом - гречанки Елены и ингушки Залимат. Также судьба сполна вознаградит его дружбой с истинными мужчинами: Зелимханом Харачоевским и многими другими настоящими людьми, независимо от их национальности и конфессии.

Все это читатель узнает и прочувствует сам, ведомый талантом Иссы Кодзоева, а я ограничусь тремя частями кульминации романа. Первая ее часть, связана с осадой с. Сагопш карательным воинством во главе с генералом Михеевым. Количество карателей в несколько раз превосходит общее число сагопшинцев. Им поставлено условие выдачи Сулумбека Сагопшинского, в противном же случае, село будет сожжено дотла, а все его жители депортированы в Сибирь.

Когда-то монгольская Орда, завоевывая и опустошая Русь, гнала перед собой в качестве живого щита плененных русских женщин, детей и стариков. Ее преемник на пути завоеваний – Российская империя, имея многократное военное преимущество и численное превосходство, прячась за спинами ингушских женщин, детей и стариков ведет борьбу против одного из своих неукротимых врагов – абрека-воителя Сулумбека Сагопшинского. Именно поэтому так беспощаден приговор Иссы Кодзоева: «Навряд ли среди них нашелся бы хоть один, который бы согласился выйти на поединок с первым попавшимся ингушом и чеченцем, не то что абреком. Эти генералы и в уборную ходят с вооруженной охраной». Абреки «имеют дело с плебеями в воинских одеждах».

Прознав об осаде Сагопша и требованиях генерала Михеева, Сулумбек сдается на условиях того, что она незамедлительно будет снята, а он сам будет расстрелян, а не повешен. Генерал Михеев дает слово русского офицера, цену которому вскоре узнает весь покоренный Кавказ.

Сулумбек сам, добровольно, сдается врагам ради спасения села Сагопш, «чтобы у обездоленных женщин и детей не было повода упрекать» его. Он прекрасно осознает, что враги никогда «не простят ему ни его дерзость, ни мужество, ни тем более жажду утверждения на земле справедливости. О-о-о! Эту-то справедливость и тех, кто любит ее, гяуры ненавидят свирепо, потому что они враги свободы и справедливости». Душа абрека готова к смерти за эти свои принципы. Он с полным правом мог бы повторить слова истинного русского патриота - рязанского князя Юрия Ингваревича, которые он произнес перед началом сражения с воинством Батыя окаянного: «Лучше нам смертью славу вечную добыть, нежели во власти поганых быть».**

Тем временем, пока Сулумбек сидит в камере в ожидании смерти, его супруга Залимат идет на прием к наместнику Кавказа Воронцову-Дашкову, чтобы просить его… расстрела, а не виселицы для ее мужа. Это вторая часть кульминации. Перед встречей наместник дает напутствие своему помощнику: «Как придет к нам завтра эта марушка Гараводжевская, да повалится нам в ноги, будет плакать и просить о помиловании супруга, ты поднимать ее не спеши. Пусть поползает, да порыдает, унизится, как и положено сословию ейному, тогда и поднять можно, проявить нашу милость».

Однако надежды наместника Кавказа на унижение жены знаменитого абрека не оправдались. С одной стороны, гордая и красивая горянка, в глазах и твердой походке которой не было ни грана униженности, а «вся ее фигура выражала неподступность». Она не удостоила его – самого наместника Империи, даже поклоном головы. С другой стороны, не ожидавший такого оборота событий, ряженый Пигмей… в позе Ермолова.

Залимат говорит, смотря прямо в глаза наместника, что «половодье несет ее Бог весть куда». Она ухватилась за ветвь, но этого недостаточно для спасения: нужна вторая ветвь. Наместник спрашивает ее: «не муж ли ее Саламбек-разбойник» является первой ветвью? Он получает совершенно неожидаемый им хлесткий ответ: «Муж сам по себе в этом деле мало что значит. … Отвага и бескорыстие мужа моего известны. Не каждой женщине выпадает жребий быть женой такого человека». Первой ветвью спасения она называет слово, данное генералом Михеевым Сулумбеку.

Граф Воронцов-Дашков: «Смею предполагать, что вторая ветвь – это я?» - «Не вы, Ваше Сиятельство, а (!) Ваша честь». Наместник медленно опустился в кресло. Граф не знал как себя вести в данной ситуации. Впервые проситель говорил с ним таким образом. Залимат дала ему прийти в себя» и продолжила: «Храбрые люди должны уважать друг друга, даже если они враги. Окажись Вы пленником моего мужа, и приди Ваша жена к нему, как я пришла к Вам, - Ваша жена бы за руку увела Вас с собой. Кто-кто, а уж я-то хорошо знаю на что способен Сулумбек».

Я перечитывал этот диалог множество раз, и всегда с восхищением. Исса сумел в нем показать невероятное достоинство жены воителя, которая своими аргументами и доводами загнала наместника Кавказа в угол и фактически вынудила его дать слово о сохранении жизни Сулумбека. В этом диалоге – поединке, простая, необразованная горянка одержала нравственную победу над наместником империи на Кавказе.

Грузины, прознав о приезде жены кистинского абрека Саламбека Сагопчури на аудиенцию к наместнику, огромной толпой собрались у его резиденции и молились за ее успех. После аудиенции, когда Залимат, наконец-то, вышла из дверей приемной, ее приветствовала Грузия, она сочувствовала ей, она поддерживала ее словами древнего гимна, исполняемого всей площадью. Залимат уезжает из Тифлиса, согретая надеждой, а «грузинская песня провожала ее до самого горизонта…»

Дать слово – это не значит выполнить его. Наместник Всея Кавказа размышляет… вспоминает… и, в конечном счете, все-таки принимает решение в соответствии со своим имперско-колонизаторским нутром. Его сущность Исса Кодзоев характеризует такими мыслями наместника Кавказа Воронцова-Дашкова: «все туземное население должно быть доведено до состояния русского крестьянства – да так, чтобы последний русский солдатик шел бы в мундире своем, а они бы ему кланялись в пояс: «Что угодно, Ваше Русское Превосходительство». Вот высшее устремление наше… Тех, кто валится к ногам нашим – миловать! Тех, кто только кланяется – терпеть! Тех, кто и кланяться не захочет – карать! Дерзких – изничтожить, срубить под корень!»

Настал черед третьей трагической и героической части кульминации. Сулумбек Сагопшинский, до последнего мгновения не терявший самообладания, надеялся, что он будет расстрелян, а не вздернут на виселице. Однако, когда его все же вывели к ней, он неожиданно для палаческого отродья расхохотался: «Это цена твоему слову, генерал?! Бабой, кто родится – мужчиной золотые погоны не сделают!»

Сулумбек Сагопшинский приговорен к смертной казни наместником Кавказа, но государственная установка на нее дана царем Николаем I задолго до рождения абрека: «После. покорения Армянского нагорья, предстоит. задача. в рассуждении прямых польз важнейшая, - это покорение горских народов или истребление непокорных».***

Литературно-общественный защитник абрека-воителя Сулумбека Сагопшинского и обвинитель Российской империи Исса Кодзоев спустя сто три года после казни героя выносит свой, не подлежащий обжалованию, вердикт: «Любой человек стоит столько, сколько стоит его слово».

Каждый остался при своем. Душа Сулумбека Сагопшинского ушла в мир иной, не растеряв своего мужества и благородства. Его палачи, захлебываясь в море пролитой ими крови, остались и далее гнить заживо, паразитируя на теле покоренных народов, и разлагаться в мерзости своего паскудства, коварства, алчбы и жестокости и. из-за своей государственной тупости и аморальности докатиться до Октябрьского переворота 1917 года. Каждому свое…

Не представляется возможным уйти от сравнения методов и способов борьбы против Российской империи абреков и современных моджахедов на Кавказе и во всем мире. Абреки XIX – XX столетий (Л. Тангиева-Байсарова, А. Хучбаров, Хасуха Магомадов, Ахия Жангуланов, Жангуразов Ахия-Хаджи и другие) не использовали в ней способов и методов монгольских, российских и прочих завоевателей, единых духом и кровью.

В арсенале абреков Кавказа, в том числе Сулумбека Сагопшинского и Зелимхана Харачоевского, нет ни одного факта убийства представителя мирного населения, и тем более женщин, детей и стариков, в отличие от тех, кто в наше время устраивает взрывы или другими варварскими способами умерщвляет совершенно невинных людей.

Хотя справедливости ради, надо отметить, что «глобальный терроризм» является прямым порождением и последствием государственного терроризма демократических и авторитарных стран, неистово насаждающих глобализацию извлечения сверхдоходов для грабежа стран «третьего мира» и развязывающих войны против своих колоний и независимых государств, паскудно и искусно противопоставляя людей по религиозному и национальному признаку.

Наличие «глобального терроризма», который состряпан на политической кухне алчности, жестокости и козней демократических и авторитарных стран, крайне выгодно его «изготовителям» - политическим прохиндеям. Он для них – «весомое» оправдание в глазах собственных народов для непомерного увеличения и так раздутых военных расходов и затрат на спецслужбы, и развязывания новых войн, в отличие от Чингисхана, Тамерлана и А. Гитлера, для совершенно не декларируемого Убийства и Грабежа других народов. Впрочем, и любые другие причины, выдвигаемые ими для развязывания войн, лживы, незаконны и безбожно аморальны.

Однако вернемся к абрекам. За ними не числится ни единого случая захвата ими в заложники женщин, детей и стариков. Нет ни одного признака противопоставления абреками людей по национальной или конфессиональной принадлежности. Тем более они, воистину, глубоко верующие люди, никогда не вступали и никак не могли вступить на убогий путь «героического» самоподрыва - «самоубийства на пути Аллаха».

Поэтому мирное русское население Кавказа относилось к абрекам с пониманием и сочувствием, восхищалось их мужеством, честью и благородством, бескорыстием и даже обходительностью при экспроприации царских банков и богатеев. Есть множество примеров оказания помощи абрекам простыми русскими людьми. Этот аспект четко прослеживается при чтении, помимо всего прочего, романов Иссы Кодзоева «Сулумбек Сагопшинский» и Дзахо Гатуева «Зелимхан».

Завершу наставлением И. Кодзоева, которое он вложил в уста одного из своих героев. Оно адресовано современному и будущему поколениям ингушей, но касается и других кавказских народов и может быть взято ими на вооружение: «У нашего народа никогда не было легкого времени. И сейчас нам нелегко. Спасение народа в достойных мужах – в къуонахах, героях. Герой весит столько, сколько он любит свой народ, в его готовности защищать честь, свободу и счастье своего народа. Цена народа в том, кого он считает героем, насколько он предан памяти достойных героев. Если народ забывает истинных героев – это лай-народ (раб – Х. Ф.). Да погибнет он! Зачем ему жить?»

* Здесь и далее без указания страниц: Исса Кодзоев. Сулумбек Сагопшинский. Назрань, изд-во «Пилигрим», 2011.
** Летопись «Повесть о разорении Рязани Батыем».
*** Рескрипт императора Николая I о награждении покорителя Армении генерала И. Ф. Паскевича. М. Н. Покровский. Дипломатия и войны царской России XIX в.

Следующая цитата

Мог ли мальчик – главный герой романа И. Кодзоева «Сулумбек Сагопшинский», став взрослым, не вступить на тяжкую и благородную стезю противостояния со злом Российской империи? Это было предписано ему Богом, вписано в скрижали его судьбы. Детство и юность – это плацдарм. Именно с него начинается завоевание позиций чести или бесчестья, мужества или трусости, благородства или подлости, равнодушия или милосердия, которые и оставляют человека в памяти потомков или швыряют в бездну забвения. Его первоосновой является Господь и воспитание, формирующее характер. Как мы видим в случае с Сулумбеком, у него есть основательная сердцевина личности, обусловившие именно тот образ жизни и такие поступки, которые и сотворили из него национального героя ингушского народа.

Так, какие ж черты характера Сулумбека предопределил Господь и воспитанием заложили в его душу родители? У него развито обостренное чувство справедливости. Случай в школе является тому подтверждением: он избил своего однокашника, за что отец, не разбираясь, подверг его родительской экзекуции. Наказание Сулумбек перенес с достоинством, «не был напуган, не шмыгал носом и не просил пощады». Но он твердо и серьезно требует у отца объяснить причину его гнева и, что ему бы «сперва следовало отделить ложь от правды, а (!) побить всегда успеется».*

При совместном походе в школу выяснилось, что мальчик Хуци, придя в школу в новой бухарской шапке, нанес оскорбление чести и достоинству не только Сулумбека, но и его отца: «Твой отец Гоараж все лето роется в земле, как червь, а зимой – в навозе, как майский жук! Он никогда не купит тебе такую (шапку – Х. Ф.), если даже будет рыть землю рылом, как дикий кабан». За это Хуци и был побит Сулумбеком.

Но, тем не менее, отец сказал сыну: «я побил тебя заслуженно». Хуци «нанес нам оскорбление языком… и ты тоже ответил ему вначале языком. Это женщины парируют языком на язык. У мужчин для этого на поясе кинжал». Кому-то может показаться, что отец взращивает в сыне агрессивность, но на зимних каникулах вручая сыну в подарок кинжал, он наставлял его: «Носи, но помни: за каждый его взмах мужчине приходится отвечать перед другими; и за не взмах в нужном месте приходится отвечать перед своим мужским сердцем до самого могильного холмика. Бояться никого не надо, кроме Бога, но и прыгать на людей не надо, как драчливый петух».

Насколько я понимаю, отец Сулумбека вкладывает в свои слова следующий смысл: твой соперник должен во всем твоем облике, в выражении глаз, в мимике лица и тональности речи увидеть, услышать и почувствовать такую отвагу и непреклонность, перед которой тот стушуется и «ударится в бега».

Свидетельством общепризнанной черты характера Сулумбека – бесстрашия и неукротимости, является история с бодливым бычком в Назрани, где он живя у дяди, учился в школе. Будучи подростком, он спас девочку Йиси (останься – Х. Ф.), на которую мальчишки натравливали бычка. Тот атаковал подростка и сбил его с ног, но Сулумбек успел схватить его обеими руками за один рог. И вот сошлись в «рукопашной» схватке - неугомонный бычок и неукротимый подросток, перекатываясь по поляне. Другие мальчики подзадоривали бычка: «Уци! Уци! Дай ему как следует!» Услышав эти слова, Сулумбек с утроенной силой ухватил бычка за оба рога и, свернув ему шею, опрокинул на спину. Затем он выхватил кинжал и со словами «Бисмилляхи Рахмани Рахим!» («С именем Аллаха Милостивого и Милосердного») перерезал горло бычка.

Совершив поступок настоящего мужчины, наш будущий герой-абрек не бежит стремглав с места происшествия: он готов нести ответственность за свой вынужденный проступок. Старик Иэсолт - очевидец схватки с драчливым бычком, говорит Сулумбеку: «Что ты наделал? Будет большой скандал. Хозяин этого животного очень неприятный человек. Может, тебе быстрее уйти отсюда и сообщить своим родным? Могут сгоряча побить». Сулумбек отвечает: «Нет, Дади, меня бить (!) безнаказанно нельзя».

Когда заявившийся хозяин бычка приготовился излить яд оскорблений в адрес отца Сулумбека, подросток процедил сквозь зубы: «Побереги тебя Бог сказать плохое слово о моем отце». Тот «по стальному блеску глаз понял, что мальчик готов пустить в ход кинжал, сорвись с его губ неблагородное слово». Хозяину бычка пришлось нехотя подавиться, прущей из него желчью слов.

А отец Йиси сказал дяде Сулумбека слова благодарности и напутствия с вещим смыслом: «Этот юноша, наверное, забредшая не в свой век душа. Но да будет его путь честен и благороден на весь тот срок, который ему уделил Господь!»

Откуда в мальчике эта готовность нести ответственность за совершенный им проступок? Конечно, от отца, который «не любит болтунов, лентяев и трусов». Сулумбек убежден в том, что отец не будет его ругать. Он знает, что отец бы «поругал, если бы узнал, что сын не отозвался на зов о помощи. Он говорит: сутары и зовзы** пусть умрут в колыбели».

Сулумбек не по возрасту рассудителен. Иэсолту он говорит: «Дади, уйти бы тебе отсюда. Зачем тебе вмешиваться в это дело? Ты старый человек, а эти люди могут не уважить твои седины, тогда я их накажу». И позже Иэсолт рассказывал отцу девочки: «Он был готов сразиться с ними насмерть».

Наивысшая категория смелости - прямолинейность и гражданское мужество, без которого невозможно пойти против общественного мнения. Это довольно-таки редкое качество человеческого характера. Сулумбек обладает им в полной мере. На окраине с. Инарки идет Сесарий Ловзар с играми, песнями и танцами. Мунда-молла, он же хаджи, он же по совместительству злобный трус и доносчик, худющий, с жидкой бородёнкой и глазками навыкате, ворвался в середину веселящихся людей с воплями: «Прекратить этот балаган! Я не позволю в своем селе сучьи игры! Вы не мусульмане! Вы все здесь язычники! Топливо для Ада!» И следом из его рта полился мутный поток бранных слов.

Люди молчали, связанные круговой порукой общепринятого мнения о том, что дийша нах не подлежат критике. Но вот в круг инаркинцев въехал Сулумбек и, не сходя с коня, швырнул в лицо мулле непереносимо тяжкие для настоящего мужчины слова: «Ты самый большой йовсар в этом селе. Вся ваша семья была курокрадами. А ты, по трусости своей, и на это не был способен. Если кто-то из села пойдет в Ад, то ты будешь первым, за гнилую душу. Муталим Тахир по твоему доносу второй год мается во Владикавказской тюрьме. Не будь этой хаджийской ленты, я отхлестал бы тебя плетью. А ну пошла вон отсюда, паршивая собака!»

И сия жалкая, трусливая, оплеванная псина, не оскаливая зубов, и даже гаденько и угодливо не повизгивая, униженно и покорно поплелась в свою сучью конуру…

Сулумбек наделен чувством ответственности и долга. Он наотрез отказывается от предложения отца о продолжении учебы во Владикавказе или Кизляре, ибо его гложет стыд: «Я не хочу сидеть на шее семьи. Это будет стоить больших средств. Я не стану обузой для семьи. После школы я вернусь домой и буду помогать тебе и братьям. Воти, для чего мне дальше учиться? Чтобы стать талмачом или писарем? Или пойти в армию, чтобы заработать золотые погоны и шелковые аксельбанты? Талмачи и писари – бессовестные люди, обманщики, а те – просто хвастуны». Этими хлесткими словами он выразил неприкрытое презрение народа к продажным, хотя и «выбившимся в люди», ингушам.

Сердце Сулумбека переполнено чувством собственного достоинства. Начальник Владикавказской тюрьмы, в которую угодил Сулумбек, капитан Казанцев характеризует его следующими словами: «оскорблений не сносит, отвечает незамедлительно». Позже в Грозненской тюрьме вор по кличке Калган, который славился среди кавказского ворья необыкновенной жестокостью и физической силой потребовал от Сулумбека, чтобы он поцеловал парашу, а затем его ноги. «Дальше было все как взрыв гранаты…» Сулумбек оглушил Калгана… затрещиной, подтащил к параше и стал бить мордой о его чугунную крышку. Так «состоялось целование параши» Калганом. На вопрос начальника тюрьмы, полковника Арефьева, «за что Калганова изуродовал?» Абрек дает ответ, предельно четко характеризующий сердцевину его характера: «Не хотел парашу целовать… И ноги чужие целовать не хотел. Лучше умереть».

Всевышний и родители наделили его сердце добротой и милосердием. У старика Ади, когда он занимался вывозом урожая кукурузы, сдохла старая кляча. Проливной дождь. Ждать помощи неоткуда. Единственного сына Алсбика убили гяуры и остался он с женой Моаши один. «Родные племянники – никчемные люди: лентяи и проходимцы-воришки». Старик в состоянии полнейшей безысходности. Подъехал Сулумбек, тоже свозивший свой урожай. Узнав в чем дело, он, оставив свой воз, доверху груженый кукурузой, впряг лошадь в арбу Ади, и до утра вывозил урожай чужого человека. И все это делается без лишних слов. После этого Сулумбек неделю провел в постели между тяжелым сном и горячечным бредом, раздираемый на части то жаром, то холодом.

Когда Сулумбек выздоровел, Ади спросил его: «Ты на старика не обижаешься?» - «Дади, я бы до самой могилы обижался на себя, если бы оставил твой урожай в поле». В этих словах весь Сулумбек с чувством ответственности и стыда, отрезающим ему путь к совершению бесчестного поступка.

Сулумбек в ту ночь принял только то решение, которое мог принять и осуществил только тот единственно возможный для него, в силу воспитания и характера, поступок. Дорогого стоят для восемнадцатилетнего юноши слова старика Ади: «Когда я умру, хочу, чтобы ты уложил меня в лахьту. Господь, говорят, прощает тому, кого уложили на вечный покой милосердные руки».

Благородство Сулумбека проявляется в прощении им своего кровника Муно, который убил его брата Игло. Он простил, ибо от самого кровника узнал обстоятельства этого убийства: его непреднамеренность и случайность. Во-вторых, Муно осознавал и признавал свою вину. В-третьих, Сулумбек видел мужественную готовность кровника принять смерть, хотя у него была возможность оказать вооруженное сопротивление. Еще одну наиважнейшую причину прощения он объясняет самому Муно, отвечая на его вопрос: «Почему ты так поступил со мной? Ведь я заслуживал смерти?» - «Галгаи истребляют лучших из себя, оставляя для потомства самых слабых и никудышных. Эти никудышные останутся жить и плодиться. Власти тоже сознательно отстреливают самых правдивых и отважных среди нас. Если дело пойдет и дальше так… от народа останется один мусор».

Благодаря этому поступку, по словам другого героя романа Гарданова Тарко-Хаджи, Сулумбек, еще не успевший стать знаменитым абреком, «во мнении народа из утеса вырос в гору».

Ко всем перечисленным достоинствам Сулумбека Господь и природа наделили его богатырской статью и силой. В Грозненской тюрьме, по просьбе сокамерников он завел за спину лом, а затем, уцепившись руками за два его конца, поднатужился и соединил их в области живота. С тех пор-то и пошла гулять по каталажкам и тюрьмам Кавказа его кличка - Ломом Подпоясанный.

Однако не только тело Сулумбека было опоясано ломом силы, но и душа его была облачена в «стальной панцирь» неустрашимости и неукротимости, великодушия и благородства, сострадания и милосердия. И потому столкновение его великого духа с жестокостью и паскудством имперской реальности неизбежно приведет его на стезю героизма. А он, в свою очередь, немыслим без отстаивания Достоинства, Чести и Свободы своего народа.

* Здесь и далее без указания страниц: Исса Кодзоев. Сулумбек Сагопшинский. Назрань, изд. «Пилигрим», 2011.
** Словарь:
воти – обращение к отцу, дяде или просто старшим по возрасту;
галгаи (гIалгIай) – самоназвание ингушей;
дади – отец;
дийша нах - знатоки исламского вероучения;
гIап – крепость на чеченском и ингушском языках;
Мунда-молла – образовано из двух слов: мунда – чучело, молла (мулла) – священник;
муталим - ученик медрессе (исламской школы);
йовсар - босяк, бродяга;
лахьта - ниша в могиле;
Сесарий Ловзар - древний священный ритуал, праздневство;
сутары и зовзы - жадюги и трусы;
хаджи – мусульманин, совершивший паломничество в Мекку.

Читайте также: