Приключения куклы осоргин цитаты
Обновлено: 22.12.2024
Многие притерпелись к худу и не видят, как сами худое творят.
Как же так?! Чему же ты научишь, какой красоте, какому добру, если ты слеп, душа твоя глуха. Эх!
раскинув руки и ноги. Большая и все еще миловидная лицом, с легкой, едва обозначенной улыбкой на припухлых по-детски губах. Но светлые шелковистые волосы на голове были местами обожжены, глаза выдавлены, а на месте носа зияла дыра, прожженная, должно быть, сигаретой. Кто-то сорвал с нее платье, а голубенькие трусики сдернул до самых башмаков, и то место, которое прежде закрывалось ими, тоже было истыкано сигаретой. – Это чья же работа? – Кто ж их знает… – не сразу ответил Акимыч, все еще сокрушенно глядя на куклу, над которой кто-то так цинично и жестоко глумился. – Нынче трудно на кого думать. Многие притерпелись к худу и не видят, как сами худое творят. А от них дети того набираются. С куклой это не первый случай. Езжу я и в район, и в область и вижу: то тут, то там – под забором ли, в мусорной куче – выброшенные куклы валяются. Которые целиком прямо, в платье, с бантом в волосах, а бывает – без головы или без обоих ног… Так мне нехорошо видеть это. Аж сердце комом сожмется… Может, со мной с войны такое. На всю жизнь нагляделся я человечины… Вроде и понимаешь: кукла. Да ведь облик-то человеческий. Иную так сделают, что и от живого дитё не отличишь. И плачет по-людски. И когда это подобие валяется растерзанное у дороги – не могу видеть. Колотит меня всего. А люди идут мимо – каждый по своим делам – и ничего. Проходят парочки, за руки держатся, про любовь говорят, о детках мечтают. Везут малышей в колясках – бровью не поведут. Детишки бегают – привыкают к такому святотатству. Вот и тут: сколько мимо прошло учеников! Утром – в школу, вечером – из школы. А главное – учителя: они ведь тоже мимо проходят. Вот чего не понимаю! Как же так?! Чему же ты научишь, какой красоте, какому добру, если ты слеп, душа твоя глуха. Эх! Акимыч вдруг побледнел, лицо напряглось той страшной его окаменелостью, а губы сами собой вытянулись трубочкой, будто в них застряло и застыло что-то невысказанное. Я уже знал, что Акимыча опять «заклинило» и заговорит он теперь нескоро. Он сутуло, согбенно перешагнул кювет и там, на пустыре, за поворотом школьной ограды, возле большого лопуха с листьями, похожими на слоновьи уши, принялся копать яму, предварительно наметив лопатой ее продолговатые контуры. Ростом кукла была не более метра, но Акимыч рыл старательно и глубоко, как настоящую могилку, зарывшись по самый пояс. Обровняв стенку, он все так же молча и отрешенно сходил к стожку на выгоне. Принес охапку сена и выстлал им днище ямы. Потом поправил на кукле трусишки, сложил ее руки вдоль туловища и так опустил в сырую глубину ямы. Сверху прикрыл ее остатками сена и лишь после этого снова взялся за лопату. И вдруг он шумно вздохнул, будто вынырнул из какой-то глубины, и проговорил с болью: – Всего не закопать…
никак не могут попасть лесой в колечко – такой охватывает азартный озноб при виде крутых, беззвучно расходящихся кругов… Ныне все это язевое приволье ощетинилось кугой и пиками стрелолиста, а всюду, где пока свободно от трав, прет черная донная тина, раздобревшая от избытка удобрений, сносимых дождями с полей. «Ну уж, – думаю, – с Липиной ямой ничего не случилось. Что может статься с такой пучиной!» Подхожу и не верю глазам: там, где когда-то страшно крутило и водоворотило, горбом выпер грязный серый меляк, похожий на большую околевшую рыбину, и на том меляке – старый гусак. Стоял он этак небрежно, на одной лапе, охорашиваясь, клювом изгоняя блох из-под оттопыренного крыла. И невдомек глупому, что еще недавно под ним было шесть-семь метров черной кипучей глубины, которую он же сам, возглавляя выводок, боязливо оплывал сторонкой. Глядя на зарастающую реку, едва сочившуюся присмиревшей водицей, Акимыч горестно отмахнулся: – И даже удочек не разматывай! Не трави душу. Не стало делов, Иваныч, не стало! Вскоре не стало на Сейме и самого Акимыча, избыл его стародавний речной перевоз… На берегу, в тростниковом шалаше, мне не раз доводилось коротать летние ночи. Тогда же выяснилось, что мы с Акимычем, оказывается, воевали в одной и той же горбатовской третьей армии, участвовали в «Багратионе», вместе ликвидировали бобруйский, а затем и минский котлы, брали одни и те же белорусские и польские города. И даже выбыли из войны в одном и том же месяце. Правда, госпиталя нам выпали разные: я попал в Серпухов, а он – в Углич. Ранило Акимыча бескровно, но тяжело: дальнобойным фугасом завалило в окопе и контузило так, что и теперь, спустя десятилетия, разволновавшись, он внезапно утрачивал дар речи, язык его будто намертво заклинивало, и Акимыч, побледнев, умолкал, мучительно, вытаращенно глядя на собеседника и беспомощно вытянув губы трубочкой. Так длилось несколько минут, после чего он глубоко, шумно вздыхал, поднимая при этом острые, худые плечи, и холодный пот осыпал его измученное немотой и окаменелостью лицо. «Уж не помер ли?» – нехорошо сжалось во мне, когда я набрел на обгорелые останки Акимычева шалаша. Ан нет! Прошлой осенью иду по селу мимо новенькой белокирпичной школы, так ладно занявшей зеленый взгорок над Сеймом, гляжу, а навстречу – Акимыч! Торопко гукает кирзачами, картузик, телогреечка
Кукла (Акимыч) Теперь уже редко бываю в тех местах: занесло, затянуло, заилило, забило песком последние сеймские омута. Вот, говорят, раньше реки были глубже… Зачем же далеко в историю забираться? В не так далекое время любил я наведываться под Липино, верстах в двадцати пяти от дома. В самый раз против древнего обезглавленного кургана, над которым в знойные дни завсегда парили коршуна, была одна заветная яма. В этом месте река, упершись в несокрушимую девонскую глину, делает поворот с таким норовом, что начинает крутить целиком весь омут, создавая обратно-круговое течение. Часами здесь кружат, никак не могут вырваться на вольную воду щепа, водоросли, торчащие горлышком вверх бутылки, обломки вездесущего пенопласта, и денно и нощно урчат, булькают и всхлипывают страшноватые воронки, которых избегают даже гуси. Ну, а ночью у омута и вовсе не по себе, когда вдруг гулко, тяжко обрушится подмытый берег или полоснет по воде плоским хвостом, будто доской, поднявшийся из ямы матерый хозяин-сом. Как-то застал я перевозчика Акимыча возле своего шалаша за тайным рыбацким делом. Приладив на носу очки, он сосредоточенно выдирал золотистый корд из обрезка приводного ремня – замышлял перемет. И все сокрушался: нет у него подходящих крючков. Я порылся в своих припасах, отобрал самых лихих, гнутых из вороненой двухмиллиметровой проволоки, которые когда-то приобрел просто так, для экзотики, и высыпал их в Акимычеву фуражку. Тот взял один непослушными, задубелыми пальцами, повертел передочками и насмешливо посмотрел на меня, сощурив один глаз: – А я думал, и вправду крюк. Придется в кузне заказывать. А эти убери со смеху. Не знаю, заловил ли Акимыч хозяина Липиной ямы, потому что потом по разным причинам образовался у меня перерыв, не стал я ездить в те места. Лишь спустя несколько лет довелось наконец проведать старые свои сижи. Поехал и не узнал реки. Русло сузилось, затравенело, чистые пески на излучинах затянуло дурнишником и жестким белокопытником, объявилось много незнакомых мелей и кос. Не стало приглубых тягунов-быстрин, где прежде на вечерней зорьке буровили речную гладь литые, забронзовелые язи. Бывало, готовишь снасть для проводки, а пальцы никак не могут попасть лесой в колечко – такой охватывает азартный озноб при виде крутых, беззвучно расходящихся кругов… Ныне все это
кепку и вдруг взял меня за рукав:
Чему же ты научишь, какой красоте, какому добру, если ты слеп, душа твоя глуха!
А воздух уже остер и крепок, и дали ясны и открыты до беспредельности
Вот войду, а она строгими глазами спросит, мол, где шлялся, язва моей души, а не ребенок?
Как же так?! Чему же ты научишь, какой красоте, какому добру, если ты слеп, душа твоя глуха. Эх!
Следующая цитата
Пролистала пару рассказов и почувствовала, что они никакого отношения к ним не пробуждают. Они абсолютно ни о чем, хотя и написано красочно. Вроде бы и переживания героев есть, но не переживается за них нисколько.
Ответить
Добавить комментарий
Михаил Осоргин: Рассказы: читать онлайн популярные, лучшие народные сказки для детей, мальчиков и девочек, и их родителей о любви и Родине, природе, животных. Если вы не нашли желаемую сказку или тематику, рекомендуем воспользоваться поиском вверху сайта.
Следующая цитата
По ту сторону
Поникнешь грустно головой, а за воротник зальется с неба вода, похожая на пиво.
Все это я знал но памяти, почему и поспешил шаг шагнуть в вагон.
Превосходный, ныне покойный итальянский писатель-юморист Лукателли писал однажды, возвращаясь домой из Парижа:
Возвращался, как блудный сын в дом отчий, не зная, что встречу, как буду встречен. И не знал, какая тяжесть за плечами мешает бодрости шага? Какой ненужный багаж пронес через таможню? Почему к радости возвращения примешивается грусть? Забыл о годах, проведенных в России, о прахе, к ногам обильно приставшем, которого отряхнуть нельзя.
У моря
Пляж знакомый: как будто даже камушки все те же, что были десяток лет назад: серые с белыми жилками, красные с рисунком, мыльца из мрамора. И шершень знакомый облетает колючие песчаные цветы, и на границе прибоя по-прежнему суетятся дафнии. Лежу коричневый и солнца не боюсь: любезна его пятидесятиградусная ласка. Вода солона и густа и держит тело. Воздух над пляжем дрожит.
Года идут
Таратайки еще бегают между соседними городами. Но пылит на нашей улице и мотор омнибуса. Я сажусь с шофером, чтобы виды были красивее. И едем мы долго, часа два и больше, по склонам гор, через местечки со знакомыми названиями, по великой красоте Ривьеры.
Перевалили через высокую гору к другому заливу. И здесь все знакомо, и здесь живал подолгу, каждый дом знал, чуть не каждый куст агавы. И цикады стрекочут с тем же жаром. И кудрявы оливы.
Tutto passa
На высоком месте, откуда вид так прекрасен, человек спилил пинии, накатал площадку и выстроил ресторан. И место это немедленно приобрело известность. Это называется: промышленный гений.
Так они думают, наивные. И они думают, что наивны мы.
Дорога вьется, и спуск занял часы. Солнце помогает пятьюдесятью градусами: мне никогда его недостаточно! Жги, свети, слепи! За годы в России я замерз безнадежно.
Неправду говорю, сам не знаю зачем. Чтобы сделать ему приятное? Товарищ по профессии. Но я мореход только по морю житейскому. Его бури мне ведомы. И давно не видал его спокойным.
И заблестели у старика глаза:
Здесь есть старая башня, полная летучих мышей. В ней на пыльном и мусорном полукорчился интеллигент в припадке неврастении; затем обо всем этом рассказывал печатными буквами в толстом журнале, а девицы ему писали:
Он хитро улыбнулся:
Мелькнули мраморы Каррары, и вот гора, закрывшая Лукку от взоров пизанцев:
Другую строку великой поэмы Данте слышал я из уст кухарки, обиженной, что на базаре все вздорожало. Она вернулась домой в страшном раздражении, с полупустой корзиной и, жалуясь хозяйке на торговцев, трагически воскликнула:
Решительно не представляю себе, чтобы русская кухарка цитировала Пушкина.
Арно замкнулся в гранитных берегах. Тот, кто смотрит на его теченье, видит надпись от моста к мосту:
Старая площадь поросла травой забвенья. Царство мертвых, собора, баптистерия и башни. На зеленом блюде два кулича и покривившаяся пасхальная баба, облитая сахаром. Вьется внутри ее лесенка, на верхней площадке ветерком обвевает, вся Пиза видна оттуда: красные черепичные крыши, а под ними мирное провинциальное, мещанское бытие.
Все это знаю, видел, переживал, и не один. Бывал и рядом, в обители мертвых. Мир тогда нисходил в душу; святостью искусства веяло от выцветших и осыпавшихся фресок. Ныне холодно мне во святых местах: как будто дома перелистываю старые фотографии. А проводник громко отчитывает немцам:
Барыня в пенсне мигает глазами и старается запомнить. Зачем ей это? Балласт для памяти! А она думает: оправданье жизни. Чем только люди не тешатся!
И мне нисколько не легче от того, что башня кривая. Почему это должно меня радовать?
Ничего не случилось
Я знаю на память все станции от Генуи до Рима, в первой, живой и жилой части, и в последней, унылой и мертвой. Но после Ливорно их не стоит помнить: пустынно побережье до Чивитавеккии.
Жил на высоте вершины обелиска на площади Монтечиторио. Из окна видел, как подходят и съезжаются депутаты парламента и как кому кланяется знаменитый швейцар с булавой.
Жил на окраине, в двухэтажном особнячке полковника, ругавшего свою жену нехорошими словами. Теперь это уже старый квартал: окраина уползла далеко в поля. Рим растет и ширится.
Я улыбнулся. Ведь я провел столько лет в России! Но объяснять так долго!
Удивительно, до какой степени здесь ничего не случилось!
Пипистрелло
Что же случилось? Разве все это не осталось на месте и Рим не живет прежней жизнью? Разве Рим может измениться и перестать быть Римом, городом вечности?
Исчезнувший Рим
У мальчика жар. Мама спешит в аптеку за липовым цветом. Там ей отвечают:
Но нужен, непременно нужен именно липовый цвет! В нем, и только в нем спасение. Аптекарь шарит в пустых ящиках, но дешевое лекарство вышло. Мама уходит грустная. Чем спасти его?
Это больно. Даже объяснить не могу, как это больно! Даже при той привычке к потере близких, которую выработала в нас Россия.
Свиданье
Я здесь, в Риме, не один. Вчера с поездом приехал тот, с кем мы назначили здесь свидание.
И все же оно исполнилось. Пипистрелло кружит под потолком, а мы с улыбкой помешиваем ложечкой в чашке мокко.
Ищем вместе. Должно быть, эти самые стены. Где же молодые дубы?
И только красные розы и бассейны дома весталок помогают утешиться в новой невознаградимой потере.
Палатин стал садом, цветущим и благоуханным. Это его очень красит и совсем не лишает развалины их исторического величья.
На минуты я погружаюсь в мир былых ощущений. Если бы иметь силу продлить эти минуты!
Старый друг
В предобеденное время терпеливо жду на зеленой травке против зоологического сада.
Рыженький циник жив! Уже не так лоснится шелковая шерстка, тонкая вольтеровская мордочка поседела, потускнели усталые глаза. Но она узнала меня, и мы опять приятели.
Однажды на самую поверхность Нэми выплыла огромная рыба, а с неба бросился на нее ястреб и вцепился когтями. Они долго боролись, и вода вокруг кипела. Два раза ястребу удалось поднять ее над водой, но она больно ударяла его хвостом. Два раза озерное чудище погружало ястреба в воду, но не могло преодолеть сопротивленья крыльев. И все же вода победила воздух: в третий раз погрузился ястреб и больше не выплыл; но когтей не выпустил.
Сольдо
Прощанье с Римом. Вот рецепт прощанья, старый и испытанный: чтобы вернуться вновь.
Чтобы вернуться вновь!
Бог Нептун позаботится об этом. Он будет трезубцем волновать моря и реки, которыми вы плаваете, и гнать вашу лодку к устью Тибра.
Когда он уезжал из Рима, он пошел к фонтану Треви исполнить священный ритуал. Это было накануне отъезда его в Россию.
И он не мог ни бросить сольдо, ни испить воды. Не знаю, дрогнуло ли в нем сердце. Но отсрочить отъезд было нельзя.
Наши общие друзья знают, о ком я говорю. Когда мы покинули Россию, он писал из Москвы отчаянные письма и жил только одной надеждой: собрать немного денег и еще раз побывать в Италии. Заработка не могло хватить: он не умел ни копить, ни быть экономным. Он пытался играть, чтобы выиграть только сумму, нужную на дорогу до Рима.
Но он забыл, что этого случиться не могло! Фонтан Треви недаром был безводным в день его отъезда!
Недавно в газетах был помещен некролог молодого критика искусства италофила М. X. Это был он. Его разбило автомобилем в Москве.
Прощаясь с Римом у фонтана Треви, мы вспомнили о нашем погибшем друге. Как мог он решиться уехать, когда Нептун так ясно предрекал ему судьбу!
Подсчет
Книги свалены в угол, бумага под книгами, чернила высохли. Собственно, мне нужно очень немногое: моя доля счастья; она нужна мне, чтобы вернуть жизнерадостность, без которой вообще жизнь не строится. Но случилось, что именно этот пустяк куда-то затерялся. Прекрасная рамка готова, а картины нет. В противоположность любителям скорбеть мировой скорбью, я отлично знаю, что мне нужно и чего я заслуживаю; и именно этого маленького, простого и естественного и нет.
Ave Maria
Счет дней окончен. Остающуюся неделю отдаю Флоренции. Она также входит в список святых мест, дорогих воспоминанию, которые нужно посетить.
Дорога вниз, к городу. Он уже в вечерней дымке. Холмы дышат, знаменитые цветущие холмы. Прохлада, тончайшие краски земли и неба и веянье крыльев духа Тосканы.
Следующая цитата
Как случилось с Микеланджело, так же точно произошло и с русским кустарем Иваном Рыжевым.
Достался великому Микеланджело преогромный кусок мрамора самой отличной породы; колоть его на части - жалко, а что же высечь из цельного куска? Смотрел-смотрел Микеланджело, и в некий момент встал в его воображении юноша Давид, такой величины, что таких и взрослых не бывает; и весь юноша, вместе с пращей, вошел в кусок мрамора очень ловко и без остатка. Можете убедиться, побывав во Флоренции.
А с Иваном Рыжевым, даровитейшим кустарем-самоучкой, дело было так.
Бил Иван баклуши,- но не в том смысле, как это теперь понимают, а в первоначальном, деловом. Баклуши - деревянные чурочки для всяких поделок, для разного щепного товару. Наколов таких чурок сколько требовалось, приступил Иван к изготовлению монахов.
Раскрашенные куклы монахов и монахинь ходко шли на ярмарках, и купец Храпунов выделывал их на своем кустарном заводе в Богородском уезде Московской губернии, а также заказывал кустарям-одиночкам, которых было много в игрушечном районе близ Сергиева Посада. Делали монахов деревянных с раскраской, делали и глиняных, внутри полых, с горлышком в клобуке - как бы фляга для разных напитков.
Кто первый сделал монаха - неизвестно. Но известно, кто первый сделал монаха со снопом, а в снопе спрятана женщина: именно Иван Рыжев.
Было так, что одна чурочка оказалась с горбылем: с одной стороны ровная, а с другой закруглилась горбиком от попавшего сучка. Дерево хорошее, бросить жалко. И вот стал Иван Рыжев смотреть, как смотрел когда-то Микеланджело, и усмотрел сноп, перекинутый у монаха через плечо. Самый же сучок в расколе до удивительности напоминал бабье лицо.
Иван заработал ножичком с обычным своим неоцененным искусством. Вырезав - загрунтовал белым, а по белому разрисовал, как обычно, яичными красками. И ожил монах!
Идет, старый и длиннобородый, согнувшись под тяжестью, в черной манатье, в черном клобуке, несет на плече желтый ржаной сноп, а из того снопа в одну сторону торчит бабья головка, в другую - ножки.
Игрушка-балушка, детская потешка, но богоугодная: видно сразу, что спас монах женщину от какого-нибудь бедствия, вынес ее незаметно в снопе и доставил в безопасное место. И хотя баба внаготку, одежи на ней не видно, но все неподобающее прикрыто соломой, так что никому не зазорно.
Приняв заказ от Ивана Рыжева, купец Храпунов игрушку оценил. Повертел в руках, щелкнул бабу по деревянной пятке, хитро улыбнулся: пойдет! И заказал Рыжеву наделать таких именно монахов, со снопом и с бабой, десятка четыре - на пробу.
На первом базаре в престольный праздник всего бойчее были раскуплены монахи со снопом. Даже и цена на них повысилась. По рыжевской модели стали работать и другие кустари, так что появились монахи со снопом на всех ярмарках и в Москве, на Красной площади, разошлись и по всей России.
В 1821 году был праздник в Саратовском монастыре и, конечно, ярмарка. Навезли продавцы товаров: разного кустарного барахла, посуды, игрушек, образков, чарочек, фляжек, ложек, тут же и сладости - пряники расписные и подовые, леденцы, постный сахар, орехи, подсолнечное семя. Сам архимандрит Савва прошелся по рядам балаганов и лотков, особо остановившись посмотреть яркие цветные игрушки. Хороши старик со старухой, она в красном сарафане и ярко-синем повойнике за прялкой, он - в синей рубахе, расцвеченной у ворота красной полосочкой, а между ними на лавке, как статуй, черная кошка. Хорош и пляшущий крестьянин со скрипкой, не хуже всадник на серой лошади в яблоках, и очень забавен для деток Ноев ковчег, игрушечный домик, внутри оклеен обоями, а в нем уложены разные зверушки, семь пар чистых и две пары нечистых, как и полагается по священному писанию.
Хороши херувимчики и серафимчики, розовые и шестикрылые, у иных в задике свистулька - развлеченье для детского возраста. Ходит разносчик середь толпы и покрикивает:
- А вот - остатки небесных сил! Штука семишник, за две пятачок!
И монахи хороши - стоят на прилавках рядами, которые подешевле, работы топорной, а которые в блеске красок и лакировки. Иные потоньше, другие в полном теле. Есть и такие, что видно: не пожалел кустарь дерева на иноческое чрево. Но это ничего, обиды в том нет. Смотрит игумен Савва и ухмыляется с добротою: он и сам природой не обижен.
И вот тут-то и попадись ему на глаза рыжевское творение: старый монах со снопом, а в снопе неведомая женщина.
Посмотрел неодобрительно и сурово, ничего не сказал, а вернувшись в монастырь, послал отца-ключаря купить либо просто отобрать у торговца две штуки на просмотр.
Не все понимают чистое искусство, и много в людях напрасной подозрительности.
Саратовскому преосвященному Амвросию от архимандрита Саввы донесение.
При донесении пакет за монастырской печатью. В пакете расписная кукла-монах со снопом.
Было над чем задуматься! Есть ли сие монашеский подвиг - или соблазн? Задумался преосвященный, долго рассматривал куклу, даже поскоблил ногтем бабью головку у горлышка. Вспоминал, нет ли такого предания о монахе, спасшем женщину в снопе,- но припомнить не мог. В прежнее время оставил бы донос без внимания, но нынче пошли по духовному ведомству строгости, а черное духовенство имеет сильную руку даже при царском дворе: младого старца Фотия, а за ним благочестивую девицу графиню Анну Орлову-Чесменскую. Лучше пересолить, чем недосолить!
Первым делом решил преосвященный снестись по делу с управляющим Саратовской губернией.
Губернатором был старый генерал, пустяков не любивший. Однако кукла ему понравилась:
- В чем дело? Ну, несет монах бабу - и на здоровье! При чем тут губернаторская власть?
- Ходатайствует преосвященный о воспрещении.
- Пусть и обращается по ведомству министерства финансов.
- Финансовое ведомство, ваше превосходительство, все равно запросит отзыв губернского правления.
- Не хватало, чтобы мы в куклы играли!
И поехал многострадальный монах дальше по путям бумажным, с копией жалобы и отзывом властей губернских.
Вот он и в городе Санкт-Петербурге у министра духовных дел князя А. Голицына.
Повертел князь Голицын куклу так и сяк, усмехнулся в усы, но кстати вспомнил про главного своего неприятеля Фотия. По архиерейскому докладу выходит, что тайные враги духовенства сеют в народе соблазн. Однако губернское правление в отзыве своем пишет иное:
"При рассмотрении при сем прилагаемого произведения кустарной деревянной промышленности саратовское губернское управление полагает, что данная игрушка служит не соблазном, а лишь примером добродетели, представляя старца, стремящегося спасти невинную жертву от злодеев. На указанном основании губернское правление не видит достаточных оснований для представления в ведомство государственных финансов на предмет ходатайства о воспрещение продажи вышеуказанного образца рыночной торговли оптом и в разнос".
И однако, зачем-то несет монах женщину! А где же разбойники?
В сём спорном деле чиновникам не доверяя, пишет князь А. Голицын собственноручное письмо министру внутренних дел графу Виктору Павловичу Кочубею, приложивши к тому письму и обвиняемого монаха, несущего сноп с запрещенным содержанием:
"Усматривая, что таковое изображение может дать повод к толкам, противным благонравию, и, заражая тем невинные понятия неопытной юности, внушить неуважение к духовенству - поставляю долгом препроводить к вашему сиятельству означенную фигуру, предоставляя на усмотрение ваше, милостивый государь, угодно ли будет вам снестись с г. министром финансов о воспрещении продавать и выделывать на фабриках подобные вещи или не признаете ли нужным поручить мне".
Перед столом министра внутренних дел стоит секретарь с бумагами.
- А это что за чучело?
- Кукла, ваше сиятельство. При письме князя Голицына.
Граф Кочубей - человек светский, без предрассудков.
- Ловко сделана! Куда же монах несет эту. солому?
- Полагаю, ваше сиятельство, что в безопасное место.
- Не иначе, как в безопасное! А как там сказано, в губернской бумаге?
- Спасает невинную жертву от злодеев, ваше сиятельство.
- Да уж, очевидно, спас, коли несет. Князь, значит, не согласен?
- Высказывает опасение, что сим колеблются невинные понятия неопытной юности.
- Ну, юность тут, пожалуй, ни при чем; монах старенький. Нужно, однако, ответить, а?
- Я бы полагал, ваше сиятельство, препроводить министру финансов на усмотрение, приложив и подлежащий суждению предмет.
- Вы уж напишите сами и дайте мне. А куколка недурна, а?
- Работа отменная, ваше сиятельство.
- Мордочка у бабы словно бы напоминает графиню Орлову. Вы эту отошлите при отношении, а мне постарайтесь раздобыть такую же. Хороша куколка!
"7-го ноября 1821 года. Циркуляр министра финансов управляющим губерниями. Принимая во внимание, что на некоторых фабриках деревянных изделий изготовляются для продажи фигуры безнравственного содержания, могущие дать повод к толкам, противным благонравию, и, заражая тем невинные понятия неопытной юности, внушить неуважение к духовенству, а также основываясь на жалобе преосвященного саратовской епархии, отзыве управления Саратовской губернии, отношении министерства духовных дел и министерства внутренних дел, предписывается вашему превосходительству воспретить повсеместно во вверенной вам губернии производство и продажу раскрашенной деревянной куклы, изображающей монаха, несущего сноп со включенной в оном женщиной неизвестного происхождения и для невыясненной цели, могущей возбуждать сомнения. О последующих ваших распоряжениях по сему предмету благоволите уведомить немедленно канцелярию господина министра финансов".
- Самый предмет препроводить, ваше высокопревосходительство?
- А сколько прислано образцов?
- Один, ваше выс-ство.
- Как же вы разошлете при всех циркулярах? Соображать надо, молодой человек! Оставьте куклу здесь, я еще рассмотрю. А недурно работают наши кустари!
У Ивана Рыжева новая изба. Сам уже не бьет баклуши - на то есть помощник. Другой помощник, паренек способный, выделывает монахов начерно, а Иван только доканчивает и раскрашивает саморучно яичными красками.
На ярмарках лотошник пытает у оптовика:
- Чего получше нет, Митрич?
- Какого тебе получше?
- Мне бы пяток со снопом. Цена-то как нынче?
- Цена нынче за штуку рупь.
- Летось по три гривенника давал.
- Ныне не те времена.
Юркий разносчик выглядел покупателя:
- А что, ваше степенство, не нуждаетесь ли в чернеце с бабочкой?
- Какой такой чернец?
- Извольте посмотреть в сторонке. Спасение невинной жертвы. Душевный инок избавляет барышню от разбойников. Благородные побуждения престарелого старца.
Михаил Андреевич Осоргин - Приключение куклы, читать текст
См. также Осоргин Михаил Андреевич - Проза (рассказы, поэмы, романы . ) :
Проделка лукавого
Нрав лукавого, его различные шуточки и бытовые привычки изучены во мно.
ПУСТОЙ, НО ТЯЖЕЛЫЙ СЛУЧАЙ
Молодой человек в совершенно новом пальто и желтых перчатках сидел в в.
Читайте также: