Повесть о гэндзи цитаты

Обновлено: 21.11.2024

У прибрежных буйков

В зарослях полыни

"Люди слагают песни, сочиняют стихи, записывая же их, ставят свои имена, и вот проходит сто, тысяча лет, другие люди читают записанное, и у них возникает чувство, будто они беседуют с самим сочинителем, - право, в этом есть что-то необыкновенно трогательное",- говорится в "Мумёдзоси" ("Безымянных записках"), одном из первых японских трактатов по литературе, появившемся в самом конце XII в.

Без малого десять веков тому назад в Японии придворная дама по прозванию Мурасаки Сикибу написала роман, в котором изобразила окружающий ее мир, рассказала о своих современниках, поведала о том, что волновало и тревожило ее душу.

Читая "Повесть о Гэндзи", словно переносишься на тысячу лет назад в прекрасную древнюю японскую столицу Хэйан (современный Киото), встречаешься с живущими там людьми, видишь, чем заполнена их повседневная жизнь, как устроен их быт, и - что самое главное - проникаешь в их мысли и чувства, узнаешь, во что они верили, что их радовало, а что печалило, что они считали прекрасным, а что безобразным. И все время перед тобой незримой собеседницей - автор: она то предоставляет своим героям возможность самим говорить о себе, то дополняет ими сказанное, освещая его по-иному или высказывая свою собственную точку зрения, свое собственное отношение к происходящему.

Ощущение соприсутствия, соучастия, которое возникает у каждого человека, читающего "Повесть о Гэндзи", - едва ли не самое ценное свойство этого уникального произведения, уникального не только в японской, но и в мировой литературе. "Повесть о Гэндзи" - ". один из самых ранних образцов большого повествовательного жанра, появившегося около 1000 г., когда ничего похожего на реалистический, обладающий детально разработанной фабулой, построенный на бытовом материале роман в мировой литературе еще не было",писал в 20-е годы XX в. выдающийся советский востоковед Н. И. Конрад, который впервые познакомил русских читателей с шедевром Мурасаки, переведя несколько глав романа.

"Повесть о Гэндзи" была создана на рубеже X-XI вв., в ту замечательную эпоху, когда закладывались основы национальной японской культуры, происходило становление и бурное развитие всех литературных жанров. "В эпоху Хэйан,- говорил известный японский писатель, лауреат Нобелевской премии Кавабата Ясунари,- была заложена традиция прекрасного, которая не только в течение восьми веков влияла на последующую литературу, но и определила ее характер. "Повесть о Гэндзи" - вершина японской прозы всех времен. До сих пор нет ничего ей подобного. Теперь и за границей многие называют мировым чудом то, что уже в X в. появилось столь замечательное и столь современное по духу произведение".

Мы предлагаем читателям полный перевод романа Мурасаки на русский язык. Работая над ним, переводчик стремился прежде всего к тому, чтобы сохранить, насколько возможно, неповторимый аромат подлинника и вместе с тем сделать его доступным для читателей, воспитанных в иной культурной традиции.

"Повесть о Гэндзи" на русском языке состоит из четырех книг. Пятая книга - "Приложение" - содержит сведения, призванные помочь читателям лучше ориентироваться в том сложном и далеком от нас мире, в котором живут герои Мурасаки. (Собственно говоря, именно с "Приложения" и следовало бы начинать знакомство с "Повестью".)

В оформлении книги использованы фрагменты горизонтальных свитков "Повести о Гэндзи", любезно предоставленные в наше распоряжение Нью-Йоркской библиотекой. Свитки эти принадлежат кисти некоей Кэйфуку-ин Гёкуэй, о которой известно только то, что она была дочерью канцлера Коноэ Танэиэ. Последний, шестой свиток завершается записью, из которой следует, что художница скопировала какие-то более древние свитки, случайно к ней попавшие. Согласно той же записи, работа над свитками была завершена ею в 23-м году Тэмбун, т. е. в 1554 г.

Следующая цитата

Вы говорите так, словно мы — чужеземцы. Это они стремятся к завершенности и ясности, а потому и обретают их. Мы же отличаемся куда большей утонченностью. Бесконечная неопределенность — вот суть нашего мышления. А потому мы никогда не проясним наши отношения до конца, вне зависимости от того, кто сегодня умрет, а кто останется жив.

Случайная цитата

Следующая цитата

Мурасаки Сикибу

Повесть о Гэндзи

(Гэндзи-моногатари)

От переводчика

«Люди слагают песни, сочиняют стихи, записывая же их, ставят свои имена, и вот проходит сто, тысяча лет, другие люди читают записанное, и у них возникает чувство, будто они беседуют с самим сочинителем, – право, в этом есть что-то необыкновенно трогательное»,– говорится в «Мумёдзоси» («Безымянных записках»), одном из первых японских трактатов по литературе, появившемся в самом конце XII в.

Читая «Повесть о Гэндзи», словно переносишься на тысячу лет назад в прекрасную древнюю японскую столицу Хэйан (современный Киото), встречаешься с живущими там людьми, видишь, чем заполнена их повседневная жизнь, как устроен их быт, и – что самое главное – проникаешь в их мысли и чувства, узнаешь, во что они верили, что их радовало, а что печалило, что они считали прекрасным, а что безобразным. И все время перед тобой незримой собеседницей – автор: она то предоставляет своим героям возможность самим говорить о себе, то дополняет ими сказанное, освещая его по-иному или высказывая свою собственную точку зрения, свое собственное отношение к происходящему.

Ощущение соприсутствия, соучастия, которое возникает у каждого человека, читающего «Повесть о Гэндзи», – едва ли не самое ценное свойство этого уникального произведения, уникального не только в японской, но и в мировой литературе. «Повесть о Гэндзи» – «…один из самых ранних образцов большого повествовательного жанра, появившегося около 1000 г., когда ничего похожего на реалистический, обладающий детально разработанной фабулой, построенный на бытовом материале роман в мировой литературе еще не было»,– писал в 20-е годы XX в. выдающийся советский востоковед Н. И. Конрад, который впервые познакомил русских читателей с шедевром Мурасаки, переведя несколько глав романа.

«Повесть о Гэндзи» была создана на рубеже X-XI вв., в ту замечательную эпоху, когда закладывались основы национальной японской культуры, происходило становление и бурное развитие всех литературных жанров. «В эпоху Хэйан,– говорил известный японский писатель, лауреат Нобелевской премии Кавабата Ясунари,– была заложена традиция прекрасного, которая не только в течение восьми веков влияла на последующую литературу, но и определила ее характер. «Повесть о Гэндзи» – вершина японской прозы всех времен. До сих пор нет ничего ей подобного. Теперь и за границей многие называют мировым чудом то, что уже в X в. появилось столь замечательное и столь современное по духу произведение».

«Повесть о Гэндзи» на русском языке состоит из четырех книг. Пятая книга – «Приложение» – содержит сведения, призванные помочь читателям лучше ориентироваться в том сложном и далеком от нас мире, в котором живут герои Мурасаки. (Собственно говоря, именно с «Приложения» и следовало бы начинать знакомство с «Повестью».)

В оформлении книги использованы фрагменты горизонтальных свитков «Повести о Гэндзи», любезно предоставленные в наше распоряжение Нью-Йоркской библиотекой. Свитки эти принадлежат кисти некоей Кэйфуку-ин Гёкуэй, о которой известно только то, что она была дочерью канцлера Коноэ Танэиэ. Последний, шестой свиток завершается записью, из которой следует, что художница скопировала какие-то более древние свитки, случайно к ней попавшие. Согласно той же записи, работа над свитками была завершена ею в 23-м году Тэмбун, т.е. в 1554 г.

Для форзаца использованы фрагменты самых ранних (из сохранившихся) свитков «Повести о Гэндзи», приписываемых кисти Фудзивара Такаёси (XII в.).

В заключение мне хотелось бы выразить свою глубокую признательность всем, кто на разных этапах оказывал мне содействие в работе над переводом, и прежде всего моим японским друзьям, руководителям издательства Иванами – Мидорикава Тору и Иванами Юдзиро, любезно снабжавшими меня всей необходимой литературой, а также проф. Кимура Хироси, на всем протяжении моей работы оказывавшему мне поистине неоценимую помощь. Я искренне благодарна сотрудникам токийского музея Сантори и работникам Нью-Йоркской библиотеки, предоставившим в мое распоряжение фотокопии свитков Кэйфуку-ин Гёкуэй. Большую помощь в работе над китайскими стихами оказали Л. З. Эйдлин и Ду Исинь. Особо хотелось бы поблагодарить В. Н. Горегляда, И. А. Воронину, Л. М. Ермакову и Т. П. Григорьеву за ценные советы и дружескую поддержку.

Генрих Манн. Зрелые годы короля Генриха IV

Лишь очень большой и очевидной лжи верят безоговорочно.

*По техническим причинам, сайт может быть временно недоступен. Приносим свои извинения за доставленные неудобства.

Следующая цитата

Государь (имп. Кирицубо) – отец Гэндзи

Дама из павильона Павлоний, миясудокоро (наложница Кирицубо) – мать Гэндзи

Адзэти-но дайнагон – отец наложницы Кирицубо

Дама из дворца Щедрых наград (нёго Кокидэн, будущая имп-ца Кокидэн) – дочь Правого министра, наложница имп. Кирицубо

Первый принц, принц Весенних покоев (будущий имп. Судзаку) – старший сын имп. Кирицубо и наложницы Кокидэн

Юный господин, мальчик (Гэндзи) – сын имп. Кирицубо и дамы из павильона Павлоний

Четвертая принцесса, принцесса из павильона Глициний (Фудзицубо) – наложница имп. Кирицубо, будущая имп-ца Фудзицубо

Принц Хёбукё (принц Сикибукё) – брат принцессы из павильона Глициний (Фудзицубо)

Левый министр – тесть Гэндзи

Дочь Левого министра (Аои) – супруга Гэндзи

Куродо-но сёсё (То-но тюдзё) – сын Левого министра, брат Аои

При каком же Государе то было. Много дам разных званий служило тогда во Дворце, и была среди них одна – не сказать, чтобы очень высокого ранга, но снискавшая чрезвычайную благосклонность Государя.

Особы, когда-то вступившие в высочайшие покои с гордой думой: «Ну, уж лучше меня…», теперь уничтожали ее презрением, равные же ей или низшие от зависти совсем лишились покоя. Даже обычные утренние и вечерние обязанности свои во Дворце исполняя, ничего, кроме досады, не возбуждала она в сердцах окружающих, постоянно навлекала на себя их гнев и – как знать, не оттого ли – с каждым днем становилась все слабее, все печальнее и все больше времени проводила в отчем доме. Государь же изнывал от тоски, не помышляя о том, сколь предосудительным может показаться людям подобное слабодушие. Словом, благосклонность его к этой даме была такова, что слухи о ней, несомненно, дойдут до будущих поколений.

«Столь чрезмерная приверженность Государя этой особе заслуживает порицания, – ворчали, пряча глаза, важные сановники и простые придворные. – Вспомните, именно при подобных обстоятельствах начинались когда-то смуты в Китайской земле»[1].

Скоро ропот пошел по всей Поднебесной, имя этой дамы стало поводом к возмущению, готовы были вспомнить и случай с Ян Гуйфэй[2], так что горести ее множились с каждым днем, но по-прежнему жила она во Дворце, опору находя в несравненной, поистине необъяснимой благосклонности Государя.

Отец дамы, Адзэти-но дайнагон[3], уже скончался, а мать, госпожа Северных покоев его дома[4], будучи особой старинных правил и обладая врожденным благородством, старалась, чтобы во время всех церемоний дочь ее ни в чем не уступала дамам, чье значение в свете не вызывало сомнений и которые имели к тому же обоих родителей. И все-таки не было у нее влиятельного покровителя, и случись что – она осталась бы совсем одна, без всякой опоры.

Потому ли, что существовала меж ними связь, уходящая далеко в прежние жизни, или по какой-то иной причине, но только родился у них мальчик, каких еще не бывало в мире, прекрасный, словно драгоценная жемчужина. Государь, сгорая от нетерпения, распорядился, чтобы младенца как можно быстрее перевезли во Дворец[5], и, еле дождавшись, взглянул: и в самом деле – редкостная красота.

Первый принц был рожден дамой в звании нёго[6] – дочерью Правого министра[7] и обладал могущественным покровителем, а посему, полагая этого принца бесспорным наследником, все ласкали и баловали его чрезвычайно. Но новый младенец затмил даже его. Государь по-прежнему благоволил к старшему сыну, но его любовь к младшему была воистину безмерна, он лелеял и холил его словно самое драгоценное свое достояние.

Мать младшего принца никогда не принадлежала к числу дам, постоянно прислуживающих в высочайших покоях. Ее значение при дворе было гораздо выше, да и внешне она ничем не отличалась от самых знатных особ. Вот только Государь ни на шаг не отпускал ее от себя, обнаруживая при этом, пожалуй, излишнюю настойчивость. Собирались ли во Дворце музицировать или другие увеселения затевали – при каждом удобном случае именно ее призывал он прежде других, а иногда насильно удерживал рядом, принуждая прислуживать себе и после ночи, проведенной ею в высочайших покоях, – словом, вел себя так, что ее можно было принять за особу самого простого звания. Однако после появления на свет нового принца в отношении Государя к этой даме произошли столь явные перемены, что даже у нёго, матери Первого принца, зародились в душе сомнения: «А что, если именно его и назначат наследником?»

Нёго эта появилась во Дворце раньше других, и Государь дарил ее особым вниманием, к тому же она была матерью его детей, так мог ли он не считаться с ее обидами?

А та, хоть и осеняло ее милостивое покровительство, немало имела при дворе недоброжелателей, пользующихся любым случаем, дабы унизить ее, выставить на посмеяние. К тому же, будучи слаба здоровьем, да и положение имея весьма шаткое, она скорее страдала от высочайшей благосклонности, нежели радовалась ей. Занимала же эта дама павильон Павлоний, Кирицубо[8].

Государь слишком часто наведывался туда, минуя покои остальных дам, и, естественно, у них были причины для недовольства. Когда же – а это бывало нередко – в высочайшие покои отправлялась она сама, завистницы, подстерегая ее по пути – то там, то здесь, на перекидных мостиках, переходах, – позволяли себе крайне неблаговидные выходки, отчего подолы провожавших и встречавших ее дам оказывались порой в самом неприглядном виде. Более того, часто, сговорившись, они запирали двери Лошадиного перехода[9], который миновать ей было невозможно, и она попадала в унизительное, мучительнейшее положение. Обиды и оскорбления, множащиеся от случая к случаю, повергали несчастную во все большее уныние, и в конце концов, сжалившись, Государь приказал перевести ее во дворец Грядущей прохлады – Корёдэн, переселив давно уже проживавшую там даму в звании кои в другое помещение. Нетрудно себе представить, сколь велика была обида этой кои!

Когда младенцу исполнилось три года, с невиданной пышностью справили обряд Надевания хакама[10]. Ради такого случая – об этом позаботился сам Государь – было извлечено все самое ценное, что хранилось в дворцовых сокровищницах и кладовых. До сих пор лишь Первый принц удостаивался подобной чести. По этому поводу тоже злословили немало, но мальчик рос, и недоброжелателей у него становилось все меньше. Трудно было устоять перед удивительной прелестью этого ребенка. Люди, проникшие в душу вещей, увидав его, замирали пораженные: «Такая красота – в нашем мире. »

Летом того же года миясудокоро из павильона Павлоний[11], занедужив, собралась было покинуть Дворец, но Государь все не решался ее отпустить.

– Подождите еще немного, быть может… – просил он, привыкший к тому, что в последнее время ей довольно часто нездоровилось.

Однако состояние больной все ухудшалось, прошло дней пять или шесть, и она совсем ослабела. Мать молила Государя отпустить ее. Увы, и теперь, страшась подвергнуться оскорблениям, миясудокоро вынуждена была уехать тайком, оставив во Дворце маленького сына. Всему есть предел, и Государь более не удерживал ее, но как же тяжело ему было при мысли, что даже проводить ее ему не дозволено[12]. Лицо миясудокоро, всегда пленявшее яркой красотой, осунулось, глубокое уныние проглядывало в его чертах. Не в силах вымолвить ни слова, несчастная лишь вздыхала, и, видя, как быстро она угасает, Государь забыл о прошедшем и о грядущем, лишь горько плакал он и шептал ей разные клятвы, но она уже и ответить не могла: глаза глядели устало, бессильно поникло тело, казалось – душа вот-вот покинет его. Право, было от чего прийти в отчаяние. Хоть Государь и отдал уже распоряжение о паланкине, но, войдя в ее покои, снова не мог расстаться с ней…

…начинались когда-то смуты в Китайской земле. – В истории древнего Китая известно немало случаев, когда наложница императора, пользуясь своим влиянием на него, принуждала его к жестоким, несправедливым действиям, порою навлекавшим на страну неисчислимые бедствия. Некоторые японские комментаторы считают, что в данном случае Мурасаки имеет в виду Дацзи, наложницу последнего императора иньской династии Чжоу-вана (1154-1122 гг. до н. э.), и Баосы, наложницу императора чжоуской династии Ю-вана (правил в 781-770 гг. до н. э.). Первая любиласозерцать казни и требовала, чтобы государь устраивал их почаще. Вторая известна тем, что в угоду ей император по ложной тревоге поднимал войско, которое в минуту настоящей опасности отказалось ему повиноваться, и страна оказалась захваченной неприятелем

…готовы были вспомнить и случай с Ян Гуйфэй. – Ян Гуйфэй – любимая наложница китайского императора танской династии Сюаньцзуна (713-755). Увлеченный ею Сюаньцзун устранился от государственных дел и не смог дать отпор мятежнику Ань Лушаню. Любви Ян Гуйфэй и Сюаньцзуна посвящена поэма китайского поэта Бо Цзюйи (772-846) «Вечная печаль».

Отец дамы, Адзэти-но дайнагон… – За редким исключением, персонажи «Повести о Гэндзи» выступают не под настоящими своими именами, а именуются по званию или должности, занимаемой в одном из государственных учреждений (см. кн. «Приложение», с. 57)

Мать, госпожа Северных покоев его дома… – Госпожой Северных покоев (Кита-но ката) обычно называли главную жену, жившую в доме мужа. Автор хочет подчеркнуть, что дама из павильона Павлоний была дочерью не простой наложницы Адзэти-но дайнагона, а его главной жены

Распорядился, чтобы младенца как можно быстрее перевезли во Дворец… – Согласно придворному этикету, императорские наложницы незадолго до родов удалялись в свой собственный дом и возвращались во Дворец не раньше, чем ребенку исполнялось несколько недель

Нёго – императорская наложница высшего разряда (подробнее см. «Приложение», с. 66)

Правый министр (удайдзин) – третье по значению звание в Государственном совете (см. «Приложение», с. 57)

Занимала же эта дама павильон Павлоний, Кирицубо. – Павильон Павлоний (Кирицубо, иначе – Сигэйса) находился в отдаленной северо-восточной части дворцового комплекса, поэтому, навещая даму, Государь вынужден был проходить мимо покоев всех остальных наложниц (подробнее об императорском дворцовом комплексе см. «Приложение», с. 57)

…запирали двери Лошадиного перехода… – Скорее всего имеются в виду съемные деревянные настилы, являвшиеся как бы продолжением окружавшей каждое строение галереи и соединявшие отдельные флигели и строения между собой. В случае необходимости настилы убирались, и между зданиями можно было проехать на лошади. Существуют и иные толкования этого названия

…справили обряд Надевания хакама. – Хакама – широкие штаны, составлявшие непременную часть женского и мужского костюма. Обряд первого надевания хакама совершался, когда ребенку исполнялось три года (подробнее обо всех обрядах, связанных с разными возрастными этапами человеческой жизни, см. «Приложение», с. 71)

…миясудокоро из павильона Павлоний… – Дама из павильона Павлоний, Кирицубо, имела звание кои, но, поскольку она родила императору сына, ее стали называть миясудокоро (служительница высочайшей опочивальни), как почтительно вали императорских наложниц, имевших детей (см. «Приложение», с. 68)

…даже проводить ее ему не дозволено. – Императору запрещалось покидать пределы Дворца

Читайте также: