Набоков о достоевском цитаты
Обновлено: 07.11.2024
Я думаю, вопрос «Почему Набоков не любил Достоевского?» можно было бы продолжить до бесконечности: «Почему Набоков не любил Стендаля, Тургенева, Максима Горького, Хемингуэя, Фолкнера, Пастернака, Томаса Манна» — и так далее. Правда, был все-таки один автор, которого Владимир Набоков любил, — и это был сам Владимир Набоков.
Оскар Уайльд (которого Набоков тоже не любил) в своем эссе «Критик как художник» писал: «Скверные художники вечно восторгаются друг другом. Они именуют свои восторги широтой вкуса и свободой от предвзятости. Но истинно крупный мастер не способен представить себе, что можно показывать жизнь и творить красоту не теми способами, которые он избрал для самого себя. Творчество целиком поглощает и растворяет в себе критическую способность, ему отпущенную. Оно не оставляет ничего, что пошло бы на суждение о других».
Поэтому, наверное, Набоков и не любил Достоевского. К тому же Достоевский был его антиподом, который совершенно иначе осмыслял мир, по-другому видел человека и литературу. Набоков говорил, что для него литература — это вопрос стиля, а не идей. Он считал Достоевского журналистом, обвинял в мелодраматизме; «драматический сумбур и пошло-фальшивый мистицизм», как Набоков писал в одном из своих эссе, его тоже отталкивали. Кстати, Достоевского не любили многие известные авторы, например тот же Иван Бунин.
Но несмотря на это, даже первые рецензенты таких произведений Набокова, как «Соглядатай» и «Отчаяние», проводили вполне оправданные параллели между Достоевским и Сириным (набоковский псевдоним довоенного периода), находили немало общего и в тематике произведений, и в главных героях — героях-одержимых. Так что отчасти Набоков отстранялся от Достоевского лишь декларативно: творчество Достоевского оказало неоспоримое влияние на русскую культуру, и даже такой эгоцентрик, как Набоков, не мог от него полностью освободиться.
Я думаю, вопрос «Почему Набоков не любил Достоевского?» можно было бы продолжить до бесконечности: «Почему Набоков не любил Стендаля, Тургенева, Максима Горького, Хемингуэя, Фолкнера, Пастернака, Томаса Манна» — и так далее. Правда, был все-таки один автор, которого Владимир Набоков любил, — и это был сам Владимир Набоков.
Оскар Уайльд (которого Набоков тоже не любил) в своем эссе «Критик как художник» писал: «Скверные художники вечно восторгаются друг другом. Они именуют свои восторги широтой вкуса и свободой от предвзятости. Но истинно крупный мастер не способен представить себе, что можно показывать жизнь и творить красоту не теми способами, которые он избрал для самого себя. Творчество целиком поглощает и растворяет в себе критическую способность, ему отпущенную. Оно не оставляет ничего, что пошло бы на суждение о других».
Поэтому, наверное, Набоков и не любил Достоевского. К тому же Достоевский был его антиподом, который совершенно иначе осмыслял мир, по-другому видел человека и литературу. Набоков говорил, что для него литература — это вопрос стиля, а не идей. Он считал Достоевского журналистом, обвинял в мелодраматизме; «драматический сумбур и пошло-фальшивый мистицизм», как Набоков писал в одном из своих эссе, его тоже отталкивали. Кстати, Достоевского не любили многие известные авторы, например тот же Иван Бунин.
Но несмотря на это, даже первые рецензенты таких произведений Набокова, как «Соглядатай» и «Отчаяние», проводили вполне оправданные параллели между Достоевским и Сириным (набоковский псевдоним довоенного периода), находили немало общего и в тематике произведений, и в главных героях — героях-одержимых. Так что отчасти Набоков отстранялся от Достоевского лишь декларативно: творчество Достоевского оказало неоспоримое влияние на русскую культуру, и даже такой эгоцентрик, как Набоков, не мог от него полностью освободиться.
Следующая цитата
Гадость Набокова — это не только "Лолита", хотя это та еще гадость, и фокусы с нимфеткой здесь вообще не при чем, роман отвратителен даже не столько своей мертвецкой бездушностью, сколько невыносимо жеманным самолюбованьем. Но я сейчас про другую гадость Набокова — про его лекцию о Достоевском. Это не первая лекция Набокова, ввергающая меня в шок своим откровенным непрофессионализмом, первой была его лекция про роман Льва Толстого "Анна Каренина". Однако лекция про Достоевского превзошла все мыслимые читательские пределы.
Про данное набоковское сочинение не раз уже высказывались и набоковеды, и достоевисты — недоумевали, искали корни, выявляли суть и т.д., всё это крайне интеллигентно, со множеством сносок и общим скорбным выводом: не понял, не оценил. Как по мне, так все это разнообразие исследований совершенно излишне, потому что и без исследований все ясно. Лекция Набокова о Достоевском — это обычная трепещущая ненависть и зависть по трем основным причинам:
И вот однажды В. Набокову ну очень сильно захотелось покидаться в Достоевского хоть чем-нибудь. В как писателя, разумеется. Хотя в как человека — тоже мало не показалось. Типа Достоевский не писатель. В том смысле, что "не великий, а довольно посредственный". Хотя при этом и "со вспышками непревзойденного юмора". С которыми тоже оказалось всё не слава богу — оказалось, что и эти похвальные вспышки таки "чередуются с длинными пустошами литературных банальностей".
Ну захотелось и захотелось, чего бы, казалось бы, проще. Ан нет. На пути этого страстного желания встал — только не смейтесь — рядовой читатель. Правда-правда, сама сначала глазам своим не поверила. Тот самый рядовой читатель, тупее которого уже не найти: до такой степени недостаточно просвещенный, что уже в принципе не способный отличить настоящую литературу от псевдолитературы, а потому привыкший читать всякую дребедень. Быдло, одним словом. Которое только и делает, что читает Достоевского. Кто не верит, то вот она, эта незабвенная цитата из лекции Набокова:
Как говорится: аж до слез.
Как либералу всегда достается плохой русский народ, так и лектору Набокову — как только речь зашла о Достоевском, тут же достался плохой читатель, по скудости и неразвитости своей не способный согласиться с великими набоковскими доводами. Аж целая треть таких вот нерадивых читателей.
А чтобы две оставшиеся читательские трети им по наивности не уподобились и не сорвались с лекторского крючка, Набоков пускается на весьма неприличную уловку, для порядочного человека непозволительную и для звания большого писателя недостойную: он ставит свой пассаж про рядового быдлочитателя задолго впереди самих обещанных выводов, которые этому рядовому читателю все равно не понять и которые только попусту смутят этого рядового читателя — видимо, своей необыкновенной сложностью и глубиной. Таким образом, у оставшихся читателей выбор оказывается невелик: либо ты соглашается с выводами Набокова — и тогда ты умница и эрудит, либо ты продолжаешь любить Достоевского — и тогда ты быдло и редиска.
Каковы же эти набоковские выводы, долженствующие смутить недалеких любителей "всякой дребедени"? Если вкратце, то выводы прославленного лектора таковы:
1. Убийца Раскольников и проститутка Мармеладова у Достоевского заняты странным делом — они вместе читают библию. «Убийца и блудница за чтением Священного Писания — что за вздор!" Убийца и проститутка не могут читать библию, тем более вместе, так не бывает, "это низкопробный литературный трюк". Кто угодно может читать библию, тем более вместе, но не убийца и проститутка. Это "грубо" и "безвкусно".
2. Достоевский ничем не доказал нам, что Соня Мармеладова проститутка. Ни разу не показал нам ее за работой, ни разу не продемонстрировал читателю сам рабочий процесс — "мы ни разу не видим, как она занимается своим ремеслом". Так почему мы должны верить, что она проститутка? Где доказательства? Где свидетели? Где участники процесса? Ничего нет. Получается, что "мы должны поверить автору на слово, но настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово" — настоящий художник обязательно покажет процесс и продемонстрирует клиентов.
3. В "Братьях Карамазовых", что вообще характерно для писателя, "отсутствуют описания природы". Вернее, они там присутствуют, да вот беда — не сами по себе, а все время с каким-то нравственным оттенком. Нет бы автор взял да написал эдак высокохудожественно, без смысла: лес, речка, дерево, облако, цветок — братья Карамазовы весело шли мимо этих предметов. Так нет же, Достоевский так и норовит придать случайной природе какой-то скучный нравственный оттенок, какой-то одушевленный смысл. Нафига?
3. Достоевскому плевать, как одеты его герои: "В его мире нет погоды, поэтому как люди одеты, не имеет особого значения". Нет, все-таки удивительная наблюдательность — эта самая набоковская наблюдательность ни о чем, чем, кстати сказать, под завязку заполнена "Лолита". Я бы сюда добавила преступное пренебрежение Достоевским педикюром и парикмахерским искусством.
4. Князь Мышкин — это "Иванушка-дурачок", "бессовестный, непоэтичный и непривлекательный тип <…> сын своего народа", а Рогожин — "жертва эротомании". Почему чрезмерно совестливый, даже себе во вред, Мышкин оказался вдруг у Набокова бессовестным — понятно: русские люди, судя по приведенной реплике лектора, вернее те их них, что живут в России или возвращаются в нее, они же все сплошь непривлекательные, непоэтичные, бессовестные дураки, читающие всякую дребедень типа Достоевского, вот и тишайший Мышкин такой же. Но почему Рогожин вдруг оказался эротоманом, вот это уже настоящая загадка. В каком месте Набоков вдруг обнаружил у Рогожина гиперсексуальность, как добровольный и строгий отказ Рогожина от полового насилия над Настасьей Филипповной вдруг превратился в уме Набокова в чрезмерную половую возбудимость — об этом лекция категорически умалчивает.
5. Что же касается самого Достоевского, то каторга, по мнению Набокова, Достоевского сломала — он вернулся с нее другим человеком: на каторге Достоевский, четыре года проживая среди убийц и насильников, не просто открыл в себе веру в Бога, а, по мнению Набокова, приобрел "болезненную форма христианства". Это первое.
Второе: вместо того, чтобы и дальше отрицать бога и призывать к свержению верховной российской власти, Достоевский внезапно пришел к выводу, что бог есть, а революции России вредны, и "теперь его политическое кредо звучало как ;православие, самодержавие и народность; — три кита, на которых держалось реакционное славянофильство".
А то самое "западное вольнодумство" (нет, ну как звучит!), которым восхищается Набоков и которое как раз и призывало Россию взрывать и убивать, стало для Достоевского "воплощением западной заразы и дьявольским наваждением, призванным разрушить славянский и христианский мир".
Такой пересмотр своей позиции, такой думаный-передуманый за четыре года каторги отказ от свободолюбца и бунтаря в пользу патриотизма и признания доминанты общественной пользы над индивидуализмом (когда право жрать устрицы белон важнее существования самой России) Набоков называет личной трагедией Достоевского и утратой природной непосредственности:
"Страстная убежденность Достоевского в том, что физическое страдание и смирение исправляют человеческую природу, коренится в его личной трагедии: должно быть, он чувствовал, что живший в нем свободолюбец, бунтарь, индивидуалист изрядно стушевался за годы, проведенные в Сибири, утратил природную непосредственность, но упорно считал, что вернулся оттуда «исправленным».
Ну и третье: Достоевский навсегда потерял интерес к атеисту и революционеру Белинскому, проповедующему ненависть к России и распространяющему ложь о ней, типа такой, любимой Набоковым (из письма Белинского к Гоголю):
"Россия <…> представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Васьками, Стешками, Палашками; страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей!".
Под самый же конец своей замечательной лекции Набоков отнял-таки у Достоевского то единственное, что позволил ему иметь в начале своего лекционного творчества — "непревзойденный юмор", завершив тем самым перечень своих доводов, которые, как мы помним и боимся, еще не каждому читателю дано восхищенно оценить: "Не обладая настоящим чувством юмора, Достоевский с трудом удерживается от самой обыкновенной пошлости, притом ужасно многословной". Вот так. А кто с Набоковым не согласен — тот, понятное дело, рядовой читатель, не способный отличить.
И напоследок хочется вспомнить расхожую набоковскую цитату из его лекции о Достоевском, которую очень любят некоторые наши литературные критики:
"Литературу надо принимать мелкими дозами, раздробив, раскрошив, размолов, — тогда вы почувствуете ее сладостное благоухание в глубине ладоней; ее нужно разгрызать, с наслаждением перекатывая языком во рту — тогда и только тогда вы оцените по достоинству ее редкостный аромат, и раздробленные, размельченные частицы вновь соединятся воедино в вашем сознании и обретут красоту целого, к которому вы подмешали чуточку собственной крови".
Данная цитата — отличная дубинка для тех писателей, чьи произведения не издают сладостного благоухания и не вызывают наслаждения от перекатывания языком; чьи произведения — не игрушечные карамельки, не размельченные ароматные частицы с эротической капелькой крови от случайной прикушенности, а грубый духовный хлеб с насущным замесом на крови.
Следующая цитата
Русско-американский писатель Максим Д. Шраер на ярмарке non/fiction представит свою книгу «Бунин и Набоков. История соперничества». Мы вспомнили, кого еще недолюбливал Набоков, и отобрали его самые едкие высказывания.
О Достоевском:
«Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей».
«Тургенев прозвал его прыщом на носу русской литературы».
«Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства — всем этим восхищаться нелегко.
Мне претит, как его герои “через грех приходят ко Христу”, или, по выражению Бунина, эта манера Достоевского «совать Христа где надо и не надо».
«Сомнительно, можно ли всерьез говорить о “реализме” или “человеческом опыте” писателя, создавшего целую галерею неврастеников и душевнобольных».
«Унижение человеческого достоинства — излюбленная тема Достоевского — годится скорее для фарса, а не драмы. Не обладая настоящим чувством юмора, Достоевский с трудом удерживается от самой обыкновенной пошлости, притом ужасно многословной».
О Чехове:
«Чехов никогда бы не смог написать настоящий длинный роман — он был спринтером, а не стайером».
«При всей моей любви к Чехову я должен сказать, что, несмотря на его подлинную гениальность, он не создал истинного шедевра драматургии».
О Тургеневе:
«Когда Тургенев принимается говорить о пейзаже, видно, как он озабочен отглаженностью брючных складок своей фразы; закинув ногу на ногу, он украдкой поглядывает на цвет носков».
«Он не великий писатель, хотя и очень милый».
О Пастернаке:
«Как переводчик Шекспира он очень плох. Его считают великим только те, кто не знает русского языка».
«“Доктор Живаго” — это недалекий, неуклюжий, тривиальный и мелодраматический роман с шаблонными ситуациями, сластолюбивыми юристами, неправдоподобными девицами и банальными совпадениями.
Словом, проза Пастернака далеко отстоит от его поэзии. Что же касается редких удачных метафор или сравнений, то они отнюдь не спасают роман от налета провинциальной банальности, столь типичной для советской литературы… Бездарный, …наполненный всевозможными ляпами…»
О Чернышевском:
«Философски подслеповатый и художественно бесслухий пачкун».
«Удивительно, как все горькое и героическое, что жизнь изготовляла для Чернышевского, непременно сопровождалось привкусом гнусного фарса».
О Горьком:
«Одно дело — настоящий художник, как Чехов, совсем другое — какой-нибудь моралист вроде Горького, из числа тех наивных и неугомонных русских интеллигентов, которые считали, что стоит проявить по отношению к несчастному, полудикому, загадочному мужику хоть немного доброты и терпения — и мир преобразится».
О рассказе «Двадцать шесть и одна»: «Образчик заурядной мелодрамы или традиционного плоского сентиментального жанра в его наихудшем варианте. В нем нет ни одного живого слова, ни единой оригинальной фразы, одни готовые штампы, сплошная патока с небольшим количеством копоти, примешанной ровно настолько, чтобы привлечь внимание».
О Леониде Андрееве/Уильяме Фолкнере:
О Фрейде:
«Фрейдистская интерпретация снов — шарлатанство и сатанинский бред».
«Я безоговорочно отметаю фрейдовщину и всю ее темную средневековую подоплеку, с ее маниакальной погоней за половой символикой, с ее угрюмыми эмбриончиками, подглядывающими из угрюмых засад угрюмое родительское соитие».
«Я мягко, но безоговорочно отметаю фрейдистское толкование снов с его упором на символы, которые, возможно, имеют какую-то реальную основу в довольно-таки плоском и педантичном уме венского шарлатана, но вовсе не в сознании людей, неприученных к современному психоанализу».
Обо всех вместе
«Какое право он имеет мешать мне считать переоцененными посредственностями таких людей, как Бальзак, Достоевский, Сент-Бёв или Стендаль, этот любимчик всех тех, кого увлекает французская банальщина? Неужто мистер Уилсон наслаждался романами мадам де Сталь?
Замечал ли он когда-либо нелепости Бальзака и клише Стендаля? Изучал ли он мелодраматический путаный и фальшивый мистицизм Достоевского? Может ли он взаправду выносить этого архивульгарного Сент-Бёва?
И почему мне запрещается считать, что отвратительные и оскорбительные либретто Чайковского не спасаются его музыкой, слащавые банальности которой преследуют меня с тех пор, когда кудрявым мальчиком я сиживал в отделанной бархатом ложе?»
Следующая цитата
Читать, как один великий писатель высказывается о другом – особое удовольствие, причем вне зависимости от того, хвалит он его или критикует. Подобного рода высказывания очень хорошо характеризуют и того, кто высказывается. Одним из самых показательных примеров является критика Достоевского Набоковым. Едкая, злая, саркастичная, но при этом аргументированная. Давайте выясним, чем же Набокову так не понравился Достоевский.
Сразу обозначу: Набоков объявляет Достоевского «посредственным романистом». И всю свою лекцию, посвященную ему, он строит как доказательство этого тезиса. Набоков критикует Достоевского именно со стороны литературного мастерства, последовательно доказывая слабость его текстов как на уровне смысла, так и на уровне стиля.
Отсутствие чувственности
По Набокову, мир Достоевского полностью лишен чувственного измерения. Мы не встретим ни полных описаний природы, ни то, во что одеты его герои, ни какая погода за окном. Персонажи Достоевского – это идеи, словно существующие в вакууме. Мы не чувствуем мира, в котором происходит события книг Федора Михайловича, что сильно бьет по достоверности художественного мира. Достоевский, по мнению Набокова, зачастую скатывается в чистые размышления, совершенно забывая показывать нам, как и где это все происходит. Это хорошо подходит для философского эссе, но не для романа.
Навязчивость христианских мотивов
В Достоевском-философе Набокова больше всего раздражает бесконечное сведение всех душевных конфликтов к теме Христа и православия, причем понятого особым образом. У Достоевского Христос – идеал человека, а наша жизнь уже есть рай на земле. К такой мысли приходит герой «Братьев Карамазовых» Зосима, идеологически наиболее близкий к Достоевскому.
Но писатель слишком топорно работает с идеями, вываливая их на читателя без всякой меры. Набоков отчаянно ищет у Достоевского чувство меры, но не находит его. Моральные коллизии персонажей Достоевского всегда заканчиваются одним и тем же: очищением через признание собственного греха.
Стиль
Набоков, как великолепный стилист слова, камня на камне не оставляет от стиля Достоевского. Торопливое, многословное, беспорядочное чтение, где нас буквально забрасывают буквами, смыслами и сомнительной чередой душевных страданий.
Набоков цитирует «Записки из подполья»: «Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым». Бесконечное перечисление не придает смысла, не служит красоте высказывания, а превращает текст в вязкий поток сознания и «дешевое красноречие». Стилю Достоевского не хватает четкости фраз и точности метафор.
Самая глупая фраза в мировой литературе
Особенно сильно коробит слух Набокова фраза из «Преступления и наказания»: «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги». Самая глупая фраза в мировой литературе, низкопробный литературный трюк, по мнению Набокова!
Его раздражает то, что две судьбы, которые в тексте романа раскрыты совершенно в разной степени, так прямолинейно соединены вместе, да еще и христианством. Мы многое знаем про судьбу Раскольникова и практически ничего про Соню, но Достоевский оставляет додумывание перипетий ее судьбы читателю. Но настоящий художник, по Набокову, никогда бы «не допустил, чтобы ему верили на слово». А Достоевский часто оставляет недосказанным то, что должно прозвучать в тексте.
А хорошее?
При всей уничижительности критики Достоевского Набоков находит и несколько хороших моментов. Например, это интрига и детективная структура романов, которая у Достоевского получается на высшем уровне. Достоевский умеет «мастерски закрутить сюжет и с помощью недоговоренностей и намеков держать читателя в напряжении». По мнению Набокова, Достоевский должен был стать великолепным драматургом, но стал многословным романистом.
Итого
Критика Набокова говорит даже не столько про Достоевского, сколько про самого Набокова. Он интеллектуал и сноб, не скрывающий своей точки зрения и не боящийся идти против общественного мнения. Ниспровергая кумиров, Набоков получает особое, чисто интеллектуальное удовольствие. Но будем честны: в аргументации Набокова есть некоторые интересные моменты, которые позволяют перестать воспринимать Достоевского как бесспорную величину и взглянуть на его творчество под новым углом.
Согласны ли вы с этой критикой? И кто вам ближе – виртуоз слова Набоков или «исследователь больных душ» Достоевский?)
Скачивайте наше приложение. 7 дней бесплатного доступа к видео и аудиолекциям!
Читайте также: