Михельсон конрад карлович цитаты
Обновлено: 13.05.2024
На второй день компаньоны убедились, что жить в дворницкой больше неудобно. Бурчал Тихон, совершенно обалдевший после того, как увидел барина сначала черноусым, потом зеленоусым, а под конец и совсем без усов. Спать было не на чем. 8 дворницкой стоял запах гниющего навоза, распространяемый новыми валенками Тихона. Старые валенки стояли в углу и воздуха тоже не озонировали.
Ипполит Матвеевич дрогнул.
— Там придется прописаться.
— Паспорт не в порядке?
— Да нет, паспорт в порядке, но в городе мою фамилию хорошо знают. Пойдут толки.
Концессионеры в раздумье помолчали.
— Какой Михельсон? Сенатор?
— Нет. Член союза совторгслужащих.
— Это от отсутствия технических навыков. Не будьте божьей коровой.
Бендер вынул из зеленого пиджака профсоюзную книжку и передал Ипполиту Матвеевичу.
— Конрад Карлович Михельсон, сорока восьми лет, беспартийный, холост, член союза с 1921 года, в высшей степени нравственная личность, мой хороший знакомый, кажется друг детей… Но вы можете не дружить с детьми: этого от вас милиция не потребует.
Ипполит Матвеевич зарделся.
— По сравнению с нашей концессией это деяние, хотя и предусмотренное Уголовным кодексом, все же имеет невинный вид детской игры в крысу.
Воробьянинов все-таки запнулся.
— Вы идеалист, Конрад Карлович. Вам еще повезло, а то, вообразите, вам вдруг пришлось бы стать каким-нибудь Папа-Христозопуло или Зловуновым.
Последовало быстрое согласие, и концессионеры, не попрощавшись с Тихоном, выбрались на улицу.
Остановились они в меблированных комнатах «Сорбонна». Остап переполошил весь небольшой штат отельной прислуги. Сначала он обозревал семирублевые номера, но остался недоволен их меблировкой, Убранство пятирублевых номеров понравилось ему больше, но ковры были какие-то облезшие и возмущал запах. В трехрублевых номерах было все хорошо, за исключением картин.
Пришлось поселиться в номере за рубль восемьдесят. Там не было пейзажей, не было ковров, а меблировка была строго выдержана: две кровати и ночной столик.
В тот же день концессионеры побывали в Старкомхозе, где получили все необходимые сведения. Оказалось, что жилотдел был расформирован в 1921 году и что обширный его архив слит с архивом Старкомхоза.
За дело взялся великий комбинатор. К вечеру компаньоны уже знали домашний адрес заведующего архивом Варфоломея Коробейникова, бывшего чиновника канцелярии градоначальства, ныне работника конторского труда.
Остап облачился в гарусный жилет, выбил о спинку кровати пиджак, вытребовал у Ипполита Матвеевича рубль двадцать копеек на представительство и отправился с визитом к архивариусу. Ипполит Матвеевич остался в «Сорбонне» и в волнении стал прохаживаться в ущелье между двумя кроватями. В этот вечер, зеленый и холодный, решалась судьба всего предприятия. Если удастся достать копии ордеров, по которым распределялась изъятая из воробьяниновского особняка мебель, дело можно считать наполовину удавшимся. Дальше предстояли трудности, конечно, невообразимые, но нить была бы уже в руках.
Между тем каша заваривалась большая. Обуянный розовой мечтою, Ипполит Матвеевич переваливался на кровати с боку на бок. Пружины под ним блеяли.
Там жили преимущественно железнодорожники. Иногда над домами, по насыпи, огороженной бетонным тонкостенным забором, проходил задним ходом сопящий паровоз. Крыши домов на секунду освещались полыхающим огнем паровозной топки. Иногда катились порожние вагоны, иногда взрывались петарды. Среди халуп и временных бараков тянулись длинные кирпичные корпуса сырых еще кооперативных домов.
После длительных расспросов, «к кому» да «зачем», ему открыли, и он очутился в темной, заставленной шкафами передней. В темноте кто-то дышал на Остапа, но ничего не говорил.
Старичок безбоязненно смотрел на самоуправца и молчал. Остап любезно начал разговор первым:
— Я к вам по делу. Вы служите в архиве Старкомхоза?
Спина старичка пришла в движение и утвердительно выгнулась.
— А раньше служили в жилотделе?
— Даже в канцелярии градоначальства?
— Это какого же? Предводителя?
— Умер, гражданин Коробейников. Почил.
— Ничего. Я от морганатического брака.
— Не Елены ли Станиславовны будете сынок?
— А она в каком здоровье?
— Маман давно в могиле.
— Так, так, ах, как грустно!
И долго еще старик глядел со слезами сочувствия на Остапа, хотя не далее как сегодня видел Елену Станиславовну на базаре, в мясном ряду.
— Владимир Ипполитович? Очень хорошо. Так. Я вас слушаю, Владимир Ипполитович.
Старичок присел к столу, покрытому клеенкой в узорах, и заглянул в самые глаза Остапа.
Остап в отборных словах выразил свою грусть по родителям. Он очень сожалеет, что вторгся так поздно в жилище глубокоуважаемого архивариуса и причинил ему беспокойство своим визитом, но надеется, что глубокоуважаемый архивариус простит, когда узнает, какое чувство толкнуло его на это.
— Свободная профессия. Собственная мясохладобойня на артельных началах в Самаре.
— Ближе к телу, как говорит Мопассан. Сведения будут оплачены.
— Ну что ж, семьдесят рублей положите.
— Это почему ж так много? Овес нынче дорог?
Старик мелко задребезжал, виляя позвоночником.
— Согласен, папаша. Деньги против ордеров. Когда к вам зайти?
Остап с готовностью похлопал себя по карману.
Он зажег свечу и повел Остапа в соседнюю комнату. Там, кроме кровати, на которой, очевидно, спал хозяин дома, стоял письменный стол, заваленный бухгалтерскими книгами, и длинный канцелярский шкаф с открытыми полками. К ребрам полок были приклеены печатные литеры: А, Б, В и далее, до арьергардной буквы Я. На полках лежали пачки ордеров, перевязанные свежей бечевкой.
Остап восторженно смотрел на старика.
Польщенный архивариус стал вводить гостя в детали любимого дела. Он раскрыл толстые книги учета и распределения.
— Или, примерно, у правителя канцелярии городской управы Мурина… На букву М, значит, и нужно искать. Все тут. Весь город. Рояли тут, козетки всякие, трюмо, кресла, диванчики, пуфики, люстры… Сервизы даже и то есть…
Архивариус подошел к шкафу и, поднявшись на цыпочки, достал нужную пачку.
— Вот-с. Вся вашего батюшки мебель тут. Вам все ордера?
— Куда мне все… Так… Воспоминания детствагостиный гарнитур… Помню, игрывал я в гостиной на ковре хоросан, глядя на гобелен «Пастушка»… Хорошее было время, золотое детство!. Так вот гостиным гарнитуром мы, папаша, и ограничимся.
Но Остап, движимый любовью исключительно к родителям, схватил ордера, засунул их на самое дно бокового кармана, а от генеральшиного гарнитура отказался.
— Так я уж напишу.
Перешли в первую комнату. Коробейников каллиграфическим почерком написал расписку и, улыбаясь, передал ее гостю. Главный концессионер необыкновенно учтиво принял бумажку двумя пальцами правой руки и положил ее в тот же карман, где уже лежали драгоценные ордера.
Ошеломленный архивариус вяло пожал поданную ему руку.
Коробейников ничего не понял. Он даже посмотрел на стол, не оставил ли гость денег там, но и на столе денег не было. Тогда архивариус очень тихо спросил:
— Да, как же! За мебель! За ордера!
Старик задрожал и вытянул вперед хилую свою лапку, желая задержать ночного посетителя.
Дверь с треском захлопнулась. Коробейников снова открыл ее и выбежал на улицу, но Остапа уже не было. Он быстро шел мимо моста. Проезжавший через виадук локомотив осветил его своими огнями и завалил дымом.
Машинист не расслышал, махнул рукой, колеса машины сильнее задергали стальные локти кривошипов, и паровоз умчался.
Коробейников постоял на ледяном ветерке минуты две и, мерзко сквернословя, вернулся в свой домишко.
Невыносимая горечь охватила его. Он стал посреди комнаты и в ярости принялся пинать ногою стол. Подпрыгивала пепельница, сделанная на манер калоши с красной надписью «Треугольник», и стакан чокнулся с графином.
Еще никогда Варфоломей Коробейников не был так подло обманут. Он мог обмануть кого угодно, но здесь его надули с такой гениальной простотой, что он долго еще стоял, колотя по толстым ложкам обеденного стола.
Коробейникова на Гусище звали Варфоломеичем. Обращались к нему только в случае крайней нужды. Варфоломеич брал в залог вещи п назначал людоедские проценты. Он занимался этим уже несколько лет и еще ни разу не попался. А теперь он прогорал па лучшем своем коммерческом предприятии, от которого ждал больших барышей и обеспеченной старости.
Звонок «прошу крутить» давно уже вертела чья-то сеуверенная рука, и не успел Варфоломеич вспомнить, что входная дверь осталась открытой, как в передней раздался тяжкий грохот и голос человека, запутавшегося в лабиринте шкафов, воззвал:
— Куда здесь войти?
Варфоломеич запросил сто рублей. Память брата посетитель расценивал значительно ниже, рублей в тридцать. Согласились на пятидесяти.
— По курсу приму. По девять с половиной. Сегодняшний курс.
— Один к одному. Все там стоят. Гарнитур замечательный. Пальчики оближете. Впрочем, что вам объяснять! Вы сами знаете!
Отец Федор долго восторженно тряс руку архивариуса и, ударившись несчетное количество раз о шкафы в передней, убежал в ночную темноту.
Варфоломеич долго еще подсмеивался над околпаченным покупателем. Золотые монеты он положил в ряд на столе и долго сидел, сонно глядя на пять светлых кружочков.
Он разделся, невнимательно помолился богу, лег в узенькую девичью постельку и озабоченно заснул.
Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.
Следующая цитата
Командовать парадом буду я!
А вам некуда торопиться: ГПУ за вами само придет!
— А что, отец, в вашем городе женихи требуются? Невесты у вас есть? — Кому и кобыла невеста.
Альпийское нищенство! Святое дело!
Без уголовщины. Кодекс мы должны… кодекс мы должны чтить!
В Берлине есть очень странный обычай: там едят так поздно, что нельзя понять, что это, ранний ужин или поздний обед.
А двести рублей не могут спасти гиганта мысли?
В Москве, в центре города, на площадке девятого этажа стоял взрослый человек с высшим образованием абсолютно голый. Идти ему было некуда.
В этот день Бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку «Зубровки», домашние грибки, черной зернистой икорки, форшмак из селедки, украинский борщ, курицу с рисом, фрукты и так далее и тому подобное.
Вас обманули, вам дали гораздо лучший мех! Это шанхайские барсы!
Вас, конечно, удивил ранний визит неизвестного мужчины!
— Ваше политическое кредо? — Всегда!
Россия вас не забудет!.
Ваши бриллианты почти что у меня в кармане, и вы меня интересуете лишь постольку, поскольку я хочу обеспечить вашу старость!
Вегетарианского не держим-с!.
Великолепный символ! Отрыв от народа — и падение!
Вот тебе милиция! Вот тебе дороговизна стульев для трудящихся всех стран! Вот тебе ночные прогулки по девочкам! Вот тебе седина в бороду! Вот тебе бес в ребро!
Всю контрабанду делают в Одессе на Дерибасовской улице.
Хоть был пожарником Гаврила, Гавриле дали фильм снимать!
Ближе к телу, как говорит Ги де Мопассан!
Бунт на корабле?!
— Вы, кажется, спросили меня про какие-то деньги? — А как же! За мебель, за ордера. — Ой, голуба! Клянусь честью покойного батюшки, забыл снять с текущего счета.
Вы в каком полку служили?
Вы знаете, кто этот мощный старик? Не говорите, вы этого не можете знать!
— Вы любите деньги больше, чем надо. — А вы их не любите? — Нет. — А зачем же вам тогда 60 тысяч? — Из принципа.
Вы мне в конце концов не мать, не сестра и не любовница!
— Вы мне стулья, а я вам — ситечко. Хо-хо? Железно!
Вы мне льстите, проказница!
Дети вас не забудут!
Дуся, вы меня озлобляете!
Вы не в церкви, вас не обманут!
Гаврила был неверным мужем, Гаврила женам изменял!
Страдал Гаврила от гангрены, Гаврила от гангрены слег.
Где среди пампасов бегают бизоны, а над баобабами закаты словно кровь.
Гигант мысли! Отец русской демократии! Особа, приближенная к императору.
— Гроссмейстер отдал слона! — Хитрит! — Ладью подставил! — Заманивает!
Где вы видели, чтобы мужья изменяли женам? Я лично такого совершенно не помню. Потом, это же наши мужья, это же наши жены! Да абсолютно не типично!
Дача взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей — да это… статья 114-я Уголовного кодекса!
Деньги давай, давай денги! Давай деньги, я тебе говорю.
— А можно так: утром стулья, а днем деньги? Можно. Но деньги вперед!
Держите! Держите его, он украл нашу колбасу!
Дяденька, дай десять копеек! Дай десять копеек, я тебе говорю!
Завтра на конспиративной квартире нас будет ждать… нас будет ждать засада. Придется отстреливаться.
Живыми мы им не сдадимся!
Забьем Мике баки!
Запад нам поможет, крепитесь, полная тайна вкладов, то есть организации.
Здесь Паша, обладающий сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить. Может быть, даже ногами.
Знойная женщина, мечта поэта!
Может быть, вы, святой отец, партейный?
И в нее влюбился, и ее назвал он птичкой на ветвях своей души…
И одною пулей он убил обоих, и бродил по берегу в тоске…
Из уважения только к вашему дворянскому происхождению я готов работать за жалкие какие-то 40 %.
Камни, я вижу, подобраны со вкусом!
Киса и Ося были тут.
Краситель «Наяда». Окрашивает волосы в изумительный каштановый цвет!
Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень.
Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
Куда девал сокровища убиенной тобой тещи? Говори! Покайся, грешник, покайся!
Лучшие времена скоро наступят! Впрочем, к беспризорным детям, которых я в настоящий момент представляю, это не относится.
Месье, же не манш па сие жур!
Вы хотите, чтобы я работал даром, да еще дал ключ от квартиры, где деньги лежат!.
Мне моя жизнь дорога как память!
Мне угодно продать вам от мертвого осла уши.
Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?
Мусик, ну, ты не жалеешь своего маленького мужика.
Мы объяснимся в другом месте.
Молчи, грусть, молчи!
Моя курочка, твой петушок сейчас придет!
Мусик, ну, готов гусик?
Набил бы я тебе рыло, да только Заратустра не позволяет!
Наши стулья на месте, ревизор выехал — мы можем уходить.
— Наших в городе много? Каково настроение? — При наличии отсутствия, я бы сказал…
Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя царицы Тамары!
Не бейте себя ушами по щекам, не надо!
Не учите меня жить!
Непонятно, зачем, почему, отчего я тебя повстречал ни с того ни с сего, я тебя повстречал.
Мы чужие на этом празднике жизни!
Нервных просят не смотреть.
Предупреждаю: у нас длинные руки!
— Никогда! Никогда еще Воробьянинов не протягивал руки! — Так протянете ноги, старый дуралей!
Ну дайте же человеку поспать!
Ну что, лед тронулся?
Ну не верю, не верю! Жалостливее, больше музыки в голосе!
Ну, ты, жертва аборта!.
Оказание сопротивления при исполнении служебных обязанностей — статья 215-я пункт «б».
Он крал, и ему было стыдно. Он крал постоянно и постоянно стыдился.
— Он мне пожертвовал ферзя! Что делать? Сдавайся, пока не поздно!
Отдай колбасу, дурак! Я все прощу!
Откуда же в Париже может быть известно имя Остапа-Сулеймаиа Берта-Мария-Бендер-бея!
Побольше цинизма! Людям это нравится.
— Ох, побьют нас! — Когда будут бить, будете плакать.
Охотник за табуретками!
По мне, хоть всю жизнь живи, раз хороший человек.
Почем опиум для народа?
Поедем, поедем в номера!
Получишь у Пушкина.
При современном развитии печатного дела на Западе изготовить советский паспорт — это такой пустяк, что об этом даже смешно говорить!
Простенько и со вкусом! Но жить с такими волосами в Советской России не рекомендуется.
— С вас, между прочим, за стрижку и бритье 2 рубля. — Почему так дорого? Везде берут 40 копеек. — За конспирацию, товарищ фельдмаршал.
— С какой целью берется плата? — Э-э, с целью капитального ремонта провала, чтобы не слишком проваливался.
Сами сознаемся или будем дальше отпираться?
Сейчас в Европе и в лучших домах Филадельфии принято разливать чай через ситечко.
Сейчас такие дивные погоды стоят: «Это май, весельчак, это май, чародей, веет свежим на нас опахалом!».
Серьезнее, серьезнее! Слезу дайте!
Скоро заживем по-новому и свечной заводик свой заведем, и еще кое-что!
Скоро только кошки родятся!
Словарь Вильяма Шекспира составляет примерно 12 тысяч слов, словарь дикаря из людоедского племени мумба-юмба составляет 300 слов, Эллочка Щукина легко обходилась 30-ю словами.
Словно статуэтка, девушка стояла…
Слушайте вы, дамский любимец!.
Снимите меня, я отдам колбасу!
Союз… союз Меча и… этого, как его… орала!
Спокойно! За дело берусь я!
Старуха не подкачает, надежная женщина?
— Старухи живут на полном пансионе. — Это которые еще до исторического материализма родились? — Когда родились, тогда и родились.
— Это сироты. — Ага, тяжелое наследие царского режима.
Это типичное пижонство — грабить бедную вдову!
Стройная фигурка цвета шоколада…
Стулья надо ковать, пока они горячи!
Стулья расползаются, как тараканы!
Считаю до пяти. Да или нет. Раз… — Да.
Твой суслик летит к своей курочке на крыльях любви!
Торг здесь не уместен!
У меня все ходы записаны!
Золотая голова! Конспиратор!
У меня есть не меньше оснований полагать, что и я один справлюсь с вашим делом!
У нас хотя и не Париж, но милости просим к нашему шалашу!
— Хрупкие камыши издавали в темноте свой шорох. Двое влюбленных… — Шумел камыш, деревья гнулись.
Что хо-хо. Где второй стул?
Это грабеж среди белого дня!
Я приглашаю вас сейчас же сделать свои взносы и помочь детям. Только детям! И никому другому, вы меня понимаете!
— А сколько вам лет, простите за нескромность? — К науке, которую я в данный момент представляю, это не имеет никакого отношения.
— А вот здесь варим кашу для старушек. — На машинном масле?
А когда же будем бить морду?
А хоть всю жизнь живи, раз хороший человек. Барин из Парижу приехал!
Батистовые портянки носить будем, крем-марго кушать!
Без вас не так смешно жить!
— Без уголовщины! Кодекс мы должны чтить! Повторите! — Кодекс должны чтить.
Белеет мой парус, такой одинокий, на фоне стальных кораблей!
— В таком доме — и без невест! — Наших невест давно на том свете с фонарями ищут!
Браво, Киса! Браво! Что значит моя школа!
Бриллианты почти что у меня в кармане. Вы меня интересуете постольку, поскольку я хочу обеспечить вашу старость!
Будем ковать стулья, пока они горячи!
Бессмертие я вам гарантирую.
Вам торопиться некуда! За вами придут!
Вам, предводитель, давно уже пора лечиться электричеством.
Вино, женщины и карты вам обеспечены.
Жизнь, господа присяжные заседатели, — это сложная штука. Открывается просто, как ящик. Нужно только уметь его открыть.
Впрочем, вы можете уйти. Но предупреждаю: у нас длинные руки!
Вы должны молчать и иногда для важности раздувать щеки.
Вы пожилой человек. Вам надо хорошо питаться.
Готовьте карманы, Киса!
Да дайте ж человеку поспать!
Девушка, к чему такие необузданные желания?! Женщин украшает скромность.
Елизавета Петровна, поедем в номера! В номера!
Если я не вскрою его на 500 рублей, можете плюнуть мне в глаза!
За нами следят. Уже два месяца. Особенно вон тот, с усами, видите?
Завтра на конспиративной квартире нас ждет засада. Придется отстреливаться.
Жизнь диктует свои законы.
Закройте вашу книжку, допейте вашу чашку, дожуйте свой дежурный бутерброд! Снимите и продайте последнюю рубашку и купите билет на пароход.
Здесь Александр Яковлевич, обладающий сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить. Может быть, даже ногами..
Я давно хотел вас спросить как художник художника. Вы рисовать умеете?
Мы уберем его сегодня вечером. Он слишком много знает.
Я как человек, измученный «Нарзаном», долго беседовать не смогу.
Наша мебель будет ваша, с нашим удовольствием!
— Контрабандный товар! Не смывается ни холодной, ни горячей водой, ни мыльной пеной. У вас керосин есть? — Есть. — Так вот, керосином тоже не смывается!
Молодая была уже не молода. Ей было не меньше тридцати пяти лет. Природа одарила ее щедро. Тут было все: и арбузные груди, и нос, и мощный затылок.
— И дикий же народ! — Да. Дети гор.
К поцелуям зовущая, вся такая воздушная!
Какие все-таки у вас организмы-то слабые!
Мы должны протянуть руку помощи, и мы ее протянем. Но эту руку мы протянем не всем, господа, а только маленьким беспризорным детям.
Ничего-ничего, либер фатер Конрад Карлович! Ничего, он же Михельсон, он же Воробьянинов, он же фельдмаршал, он же предводитель каманчей!
Ну вы, дамский любимец!
О, Рио, Рио, грохот прилива! О, Рио-де-Жанейро!
Нет, я не плачу и не рыдаю…
По рукам! Уездный предводитель каманчей!
Общежитие студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца.
Они не знают, что теперь нас трое! Я дам вам парабеллум.
Половина — моя, половина — наша!
Пострадавший отделался легким испугом… Это лошадь отделалась легким испугом, а не я.
Низкий сорт! Нечистая работа!
Ничего, найдем. Святое дело!
Прощай, любимая! И разошлись, как в море корабли.
Работы не боюсь. Работу свою люблю! Разве можно так напиваться на рубль?!
Сейчас нажрутся, станут песни орать! Всю капусту у нас сожрали на месяц вперед. Сволочи!
Утром деньги — вечером стулья. Или вечером деньги — ночью стулья.
Теперь такие погоды замечательные. Помните стихи? «Этот май, баловник, этот май, чародей, веет свежим своим опахалом».
Так, может, вы, святой отец, партийный?
Теперь я уже должен жениться. Как честный человек.
Чего ж так много-то? Овес нынче дорог?
Что вы на меня смотрите, как солдат на вошь? Обалдели от счастья, да?!
Слушай меня, жертва аборта!
— Что ж ты не идешь ко мне, моя курочка?! — Мой суслик!
Это же грабеж среди бела дня!
— Это сироты, — Угу, дети Поволжья, тяжелое наследие царского режима.
Крепитесь! Заграница нам поможет! Полная тайна организации!
Такая провинциальная непосредственность! В центре таких субтропиков давно уже нет, но на местах и на периферии еще встречаются!
Только из уважения к личности бывшего предводителя… — Чь! —…дворянства, я готов работать из 40 %.
Это типичное пижонство — грабить бедную вдову! Я и рад бы, но ваши условия душа не принимает.
Следующая цитата
На второй день компаньоны убедились, что жить в дворницкой больше неудобно. Бурчал Тихон, совершенно обалдевший после того, как увидел барина сначала черноусым, потом зеленоусым, а под конец и совсем без усов. Спать было не на чем. В дворницкой стоял запах гниющего навоза, распространяемый новыми валенками Тихона. Старые валенки стояли в углу и воздуха тоже не озонировали.
Ипполит Матвеевич дрогнул.
Бендер вынул из зеленого пиджака профсоюзную книжку и передал Ипполиту Матвеевичу.
Ипполит Матвеевич зарделся.
Последовало быстрое согласие, и концессионеры, не попрощавшись с Тихоном, выбрались на улицу. Остановились они в меблированных комнатах «Сорбонна». Остап переполошил весь небольшой штат отельной прислуги. Сначала он обозревал семирублевые номера, но остался недоволен их меблировкой, Убранство пятирублевых номеров понравилось ему больше, но ковры были облезшие и возмущал запах. В трехрублевых номерах было все хорошо, за исключением картин.
Пришлось поселиться в номере за рубль восемьдесят. Там не было пейзажей, не было ковров, а меблировка была строго выдержана: две кровати и ночной столик.
В тот же день концессионеры побывали в Старкомхозе, где получили все необходимые сведения. Оказалось, что жилотдел был расформирован в 1921 году и что обширный его архив слит с архивом Старкомхоза.
За дело взялся великий комбинатор. К вечеру компаньоны уже знали домашний адрес заведующего архивом Варфоломея Коробейникова, бывшего чиновника канцелярии градоначальства, ныне работника конторского труда.
Остап облачился в гарусный жилет, выбил о спинку кровати пиджак, вытребовал у Ипполита Матвеевича рубль двадцать копеек на представительство и отправился с визитом к архивариусу. Ипполит Матвеевич остался в «Сорбонне» и в волнении стал прохаживаться в ущелье между двумя кроватями. В этот вечер, зеленый и холодный, решалась судьба всего предприятия. Если удастся достать копии ордеров, по которым распределялась изъятая из воробьяниновского особняка мебель, дело можно считать наполовину удавшимся. Дальше предстояли трудности, конечно, невообразимые, но нить была бы уже в руках.
Между тем каша заваривалась большая. Обуянный розовой мечтою, Ипполит Матвеевич переваливался на кровати с боку на бок. Пружины под ним блеяли.
Там жили преимущественно железнодорожники. Иногда над домами, по насыпи, огороженной бетонным тонкостенным забором, проходил задним ходом сопящий паровоз. Крыши домов на секунду освещались полыхающим огнем паровозной топки. Иногда катились порожние вагоны, иногда взрывались петарды. Среди халуп и временных бараков тянулись длинные кирпичные корпуса сырых еще кооперативных домов.
Остап миновал светящийся клуб, по бумажке проверил адрес и остановился у домика архивариуса. Он крутнул звонок с выпуклыми буквами «прошу крутить».
После длительных расспросов, «к кому» да «зачем», ему открыли, и он очутился в темной, заставленной шкафами передней. В темноте дышал на Остапа, но ничего не говорил.
Старичок безбоязненно смотрел на самоуправца и молчал. Остап любезно начал разговор первым:
Спина старичка пришла в движение и утвердительно выгнулась.
И долго еще старик глядел со слезами сочувствия на Остапа, хотя не далее как сегодня видел Елену Станиславовну на базаре, в мясном ряду,
Старичок присел к столу, покрытому клеенкой в узорах, и заглянул в самые глаза Остапа.
Остап в отборных словах выразил свою грусть по родителям. Он очень сожалеет, что вторгся так поздно в жилище глубокоуважаемого архивариуса и причинил ему беспокойство своим визитом, но надеется, что глубокоуважаемый архивариус простит, когда узнает, какое чувство толкнуло его на это.
Старик с сомнением посмотрел на зеленые доспехи молодого Воробьянинова, но возражать не стал. «Прыткий молодой он. Остап, который к этому времени закончил свои наблюдения над Коробейниковым, решил, что «стариктипичная сволочь».
Остап с готовностью похлопал себя по карману.
Он зажег свечу и повел Остапа в соседнюю комнату. Там, кроме кровати, на которой, очевидно, спал хозяин дома, стоял письменный стол, заваленный бухгалтерскими книгами, и длинный канцелярский шкаф с открытыми полками. К ребрам полок были приклеены печатные литеры: А, Б, В и далее, до арьергардной буквы Я. На полках лежали пачки ордеров, перевязанные свежей бечевкой.
Остап восторженно смотрел на старика.
Польщенный архивариус стал вводить гостя в детали любимого дела. Он раскрыл толстые книги учета и распределения.
не видел я там такого Остап, вспомнив застенчивое личико Альхена.
Архивариус подошел к шкафу и, поднявшись на цыпочки, достал нужную пачку.
Архивариус с любовью стал расправлять пачку зеленых корешков и принялся разыскивать там требуемые ордера. Коробейников отобрал пять штук. Один ордер на десять стульев, одному стулу, круглый стол и гобелен «Пастушка».
Но Остап, движимый любовью исключительно к родителям, схватил ордера, засунул их на самое дно бокового кармана, а от генеральшиного гарнитура отказался,
Перешли в первую комнату. Коробейников каллиграфическим почерком написал расписку и, улыбаясь, передал ее гостю. Главный концессионер необыкновенно учтиво принял бумажку двумя пальцами правой руки и положил ее в тот же карман, где уже лежали драгоценные ордера.
Ошеломленный архивариус вяло пожал поданную ему руку.
Коробейников ничего не понял. Он даже посмотрел на стол, не оставил ли гость денег там, но и на столе денег не было. Тогда архивариус очень тихо спросил:
Старик задрожал и вытянул вперед хилую свою лапку, желая задержать ночного посетителя.
Дверь с треском захлопнулась. Коробейников снова открыл ее и выбежал на улицу, но Остапа уже не было. Он быстро шел мимо моста. Проезжавший через виадук локомотив осветил его своими огнями и завалил дымом.
Машинист не расслышал, махнул рукой, колеса машины сильнее задергали стальные локти кривошипов, и паровоз умчался.
Коробейников постоял на ледяном ветерке минуты две и, мерзко сквернословя, вернулся в свой домишко.
Невыносимая горечь охватила его. Он стал посреди комнаты и в ярости принялся пинать ногою стол. Подпрыгивала пепельница, сделанная на манер калоши с красной надписью «Треугольник», и стакан чокнулся с графином.
Еще никогда Варфоломей Коробейников не был так подло обманут. Он мог обмануть кого угодно, но здесь его надули с такой гениальной простотой, что он долго еще стоял, колотя по толстым ложкам обеденного стола.
Коробейникова на Гусище звали Варфоломеичем. Обращались к нему только в случае крайней нужды. Варфоломеич брал в залог вещи и назначал людоедские проценты. Он занимался этим уже несколько лет и еще ни разу не попался. А теперь он прогорал па лучшем своем коммерческом предприятии, от которого ждал больших барышей и обеспеченной старости.
Звонок «прошу крутить» давно уже вертела сеуверенная рука, и не успел Варфоломеич вспомнить, что входная дверь осталась открытой, как в передней раздался тяжкий грохот и голос человека, запутавшегося в лабиринте шкафов, воззвал:
Варфоломеич вышел в переднюю, потянул к себе пальто (на и ввел в столовую отца Федора.
Варфоломеич запросил сто рублей. Память брата посетитель расценивал значительно ниже, рублей в тридцать. Согласились на пятидесяти.
Востриков вытряс из колбаски пять желтяков, досыпал к ним два с полтиной серебром и пододвинул всю горку архивариусу. Варфоломеич два раза пересчитал монеты, сгреб их в руку, попросил гостя минуточку повременить и пошел за ордерами. В тайной своей канцелярии Варфоломеич не стал долго размышлять, раскрыл жизни на букву П, быстро нашел требуемый номер и взял с полки пачку ордеров генеральши Поповой. Распотрошив пачку, Варфоломеич выбрал из нее одни ордер, выданный т. Бруксу, проживающему по Виноградной, 34, на двенадцать ореховых стульев фабрики Гамбса. Дивясь своей сметке и умению изворачиваться, архивариус усмехнулся и отнес ордера покупателю.
Отец Федор долго восторженно тряс руку архивариуса и, ударившись несчетное количество раз о шкафы в передней, убежал в ночную темноту.
Варфоломеич долго еще подсмеивался над околпаченным покупателем. Золотые монеты он положил в ряд на столе и долго сидел, сонно глядя на пять светлых кружочков.
«И чего это их на воробьяниновскую мебель ума посходили».
Он разделся, невнимательно помолился богу, лег в узенькую девичью постельку и озабоченно заснул.
Разработка сайтов в Самаре
Следующая цитата
Бендер (в смысле — Ильф и Петров) описывает Михельсона так: «Сорока восьми лет, беспартийный, холост, член союза с 1921 года, в высшей степени нравственная личность, мой хороший знакомый, кажется, друг детей».
Но точно такая же сценка есть и в «Зойкиной квартире». Там обаятельный жулик Аметистов (в образе явно прослеживается родство с Жоржем Милославским) одаряет графа Обольянинова документами своего знакомого: «И скончался у меня в комнате приятель мой Чемоданов Карл Петрович, светлая личность, партийный» (в произведениях Ильфа и Петрова партия не упоминается, как будто её и нет вовсе, а пиво — только членам профсоюза).
Имя Карл в то время воспринималось строго определённым образом — в мастерской Зои Пельц на стене висит портрет Маркса…
Сходство двух произведений, разумеется, этим не ограничивается. Во всяком случае, близкородственные отношения Бендера-Воробьянинова с одной стороны и Аметистова-Обольянинова с другой вполне очевидны.
Бендер и Аметистов — жулики, которые, однако, чтут Уголовный кодекс. Во всяком случае, это декларируется и очевидной уголовщины за ними не замечено. Правда, в ранней редакции «Зойкиной квартиры» Фиолетов (будущий Аметистов) фигурирует в картотеке МУРа в связи с обвинением в «краже белья с чердака редактора газеты Исполнительного комитета ВЦИК "Известия"»…
Ильф и Петров этой версии могли не знать. Зато они прекрасно знали брата поэта Анатолия Фиолетова — Осипа Шора, одного из главных прототипов Остапа Бендера. Булгаков Шора знал из их рассказов.
Появление Аметистова, старого знакомого Зои Пельц, было для неё полнейшей неожиданностью — она его считала умершим. Аметистов отвечает: «Если меня расстреляли в Баку, я, значит, уж и в Москву не могу приехать? Хорошенькое дело. Меня по ошибке расстреляли совершенно невинно».
Тут текст совершенно автобиографический.
Начнём с того, что исходной точкой похождений Аметистова был Владикавказ, в котором он был актёром (кстати, а вы помните, что Бендер среди прочего — «знаменитый бомбейский брамин-йог, любимец Рабиндраната Тагора»?), но этот же город стал исходной точкой драматурга Булгакова… Аметистов ещё и заведовал подотделом искусств в Чернигове.
Из Владикавказа в Тбилиси Булгаков ехал через Баку (это отражено в рассказе «Богема» и упоминается в воспоминаниях Татьяны Лаппа), правда, в Баку его, кажется, не расстреливали. Расстреливали во Владикавказе Юрия Слёзкина, с которым Булгаков работал в подотделе искусств — во всяком случае, так сообщили в прессе (Зоя Пельц о гибели Аметистова тоже из газет узнала). Впрочем, вполне вероятно, что Булгаков сидел со Слёзкиным в одном расстрельном подвале. И, разумеется, совершенно невинно — ни Слёзкин, ни даже Булгаков против советской власти не воевали.
Бендер, как известно, был зарезан в Москве, что совершенно не помешало ему позже появиться в Черноморске. Александр Иванович Корейко совершенно не был этому рад. Впрочем, Зоя Пельц тоже в первую очередь пытается каким-то образом избавиться от Аметистова.
Оба отлично умеют приспосабливаться к идеологическим особенностям момента.
Бендер создаёт подпольную монархическую организацию с «полной тайной вклада», но с не меньшим воодушевлением выступает на митингах во время автопробега. Аметистов, разговаривая с управдомом Аллилуйей, в качестве доказательства своей благонадёжности демонстрирует свою красную рубаху, а когда Обольянинов начинает механически наигрывать «Боже, царя храни» (привет «Дням Турбиных»!), усаживается на рояль и изображает из себя всадника на параде (Алле Вадимовне он рассказывает, что был кирасиром, хотя никаким кирасиром он не был). Кстати, обе сцены в пьесе отсутствуют — это импровизация Рубена Симонова, одобренная драматургом.
Опять же, мечта Аметистова: «Ах, Ницца, Ницца. Лазурное море, и я на берегу его — в белых брюках!» Ну, вы помните: «Полтора миллиона человек, и все поголовно в белых штанах». Это уже Бендер про Рио-де Жанейро.
Некоторые черты сходства имеют биографии героев.
Бендер рассказывает, что его отец был турецкоподданным (обычное для начала прошлого века иносказание для обозначения палестинских евреев), а мать «была графиней и жила нетрудовыми доходами».
У Аметистова прописанной биографии не было, но Симонов писал позже: «У нас с Михаилом Афанасьевичем была игра — рассказывать друг другу биографию Аметистова. На каждом спектакле мы придумывали что-то новое и наконец решили, что Аметистов — незаконнорождённый сын великого князя и кафешантанной певицы».
Аместистов очень напоминает других персонажей Булгакова — не только уже упомянутого Милославского, но также Шервинского из «Белой гвардии» и «Дней Турбиных» (оба всё время врут), а по манере поведения — Коровьева из «Мастера и Маргариты».
Ничуть не менее поразительно сходство Обольянинова и Воробьянинова — хотя бы уже в звучании фамилий. Кстати, Левин указывает, что «через восемь лет после премьеры, когда "Стулья" и "Телёнок" стали известны на Западе, в письме французской переводчице Булгаков просил изменить фамилию своего героя на Абольянинов» («Зойкина квартира» активно ставилась на Западе и, судя по всему, вовсе не для разоблачения каких-то проблем СССР — «квартирный вопрос» был актуален для Парижа ничуть не в меньшей степени, чем для Москвы).
Обольянинов — аристократ, граф. Воробьянинов — уездный предводитель дворянства. Правда, герой Ильфа и Петрова значительно лучше адаптирован к окружающей советской действительности — всё же нашёл себе работу и не стал наркоманом…
Зато оба сохраняют представление о дворянской чести. Обольянинов: «Не могу же я драться на дуэли с каждым, кто предложит мне двугривенный». Воробьянинов: «Никогда Воробьянинов не протягивал руки».
Правда, Обольянинов значительно моложе Воробьянинова — первому 35 лет на момент событий пьесы, второму — 53 года на время начала публикации романа. Левин, впрочем, находит общие черты у Воробьянинова и одного из персонажей «Собачьего сердца», у которого росли «совершенно зелёные волосы, а на затылке они отливали ржавым табачным цветом». Такая же беда постигла Воробьянинова, в обоих случаях виной всему была краска для волос, и оба борются с этим явлением путём бритья (Воробьянинова бреет Бендер, а персонажу «Сердца» советует побриться профессор Преображенский).
Кстати, некоторые литературоведы обращают внимание на то, что само повествование ведётся с точки зрения (именно с точки зрения, а не от имени) Обольянинова как человека, максимально выключенного из актуальной повестки. Такие персонажи являются главными героями многих произведений Булгакова. В какой-то мере это и Алексей Турбин, и делопроизводитель Коротков из «Дьяволиады», и профессор Персиков из «Роковых яиц». В наибольшей же степени — Дон Кихот из инсценировки романа Сервантеса и Феся из нереализованного варианта «Мастера и Маргариты» (сферический в вакууме интеллигент, который мужика видел раз в жизни, причём это оказался граф Лев Толстой).
«Зойкина квартира» появилась раньше «Двенадцати стульев». Ильф и Петров не только были знакомы с автором (вместе работали в «Гудке»), но также знали пьесу и спектакль. Потому путь заимствования прослеживается совершенно отчётливо, хотя, разумеется, ни о каком плагиате речи быть не может.
Кстати, возвращаясь к товарищу Михельсону, точнее к его близкому родственнику Чемоданову: словосочетание «светлая личность» перекочевало в творчество Ильфа и Петрова — так называется их ранняя повесть 1928 года, суматошностью напоминающая скорее «Дьяволиаду», чем «Двенадцать стульев».
Читайте также: