Мальчик у моря дубов цитаты
Обновлено: 22.12.2024
- Поимейте совесть - разве можно на ночь глядя?
- Ничего, на попутных доберешься, А на свободе и про совесть подумаешь. Про свою.
Игнат, втянув голову в плечи, как давеча на причале, уходит в барак.
- Дяденька Иван Данилыч, - говорит Сашук, - он врал все. Вот честное слово! Мамка мне ни разу ни вот столечко не дала. Это, говорит, артельское.
- Правильно! - кивает Иван Данилович.
- А как ты догадался?
- Я не догадался, я знаю.
Игнат выходит со своим сундучком из барака, ставит его на землю.
- А с расчетом теперь как? По закону, если раньше срока, пособие полагается.
- Правильно, полагается, - говорит Жорка. - Я тебе хоть сейчас могу выдать пособие. Персональное. - Сжав свои здоровенные кулаки, он кладет их на стол.
- Не дури, - останавливает его Иван Данилович. - Я председателю все передам, небось не обсчитают, не на базаре.
- Все равно буду жаловаться!
- Давай-давай топай! - говорит Жорка.
Игнат поднимает сундучок на плечо, идет через двор к дороге, потом поворачивает в Балабановку. Придавленная сундуком фигура становится все меньше и меньше.
Зажав ладони между коленками, Сашук искоса смотрит на удаляющуюся фигуру, и ему даже становится жалко изгнанного Игната.
- А куда он теперь? - спрашивает Сашук.
- Обратно в Некрасовку, - говорит Жорка. - Будет опять на огороде копаться, в Измаиле городских на огурцах да помидорах околпачивать. Не бойся, такой не пропадет.
Рыбаки расходятся. У стола остаются только Сашук и Жорка. Жорка сгребает в кучу грязную посуду, а Сашук думает.
Следующая цитата
Русский писатель, лауреат Государственной премии СССР. Автор произведений для детей и юношества, в частности романов «Горе одному», «Колесо Фортуны»; повестей «На краю земли», «Огни на реке», «Мальчик у моря», «Небо с овчинку», «У отдельно стоящего дерева», «Беглец», «Родные и близкие»; пьес, среди которых «У порога», «Наступает утро» и др.
В нас самих школа останется на всю жизнь. Разве можно забыть свою парту, первую прочитанную книгу, первую радость узнавания мира…
Жизнь — единственный и неповторимый дар.
Жизнь отдать нетрудно, а прожить так, чтобы жизнь твоя людям послужила, — это вот и есть самая настоящая радость.
За то, что ее ревнуют, женщина не может ненавидеть.
Зачем выдумывать всякие чудища и страхи, когда есть люди страшнее всяких чудовищ.
И как это прекрасно — быть идущим впереди, прокладывать тропу, по которой пойдут другие!
История способна на неожиданности, но только в одном направлении — в будущем: ни внести поправки в происшедшее, ни повторить себя она не может.
Как это хорошо — помогать другим, не ища для себя ни выгоды, ни награды…
Люди… совершают преступления и безнравственные поступки, но они всегда за это наказываются.
Настоящую радость приносит человеку только такой труд, который нужен и полезен другим людям.
Неправда, будто обманутые узнают последними. Они узнают первыми, если любят сами.
При физическом труде голова-то — вещь тоже не вредная.
Человек должен много знать, чтобы стать настоящим хозяином природы. Вот вы ходите по земле, и она для вас просто земля, а на самом деле вы ходите по сокровищам и не подозреваете об этом.
Следующая цитата
МАЛЬЧИК У МОРЯ
Целый день Сашук ревет. Мать кричит на него, даже шлепает, отец обещает «напрочь оторвать ухи». Сашук ненадолго затихает, потом снова принимается хныкать и канючить. Дядя Семен пригоняет к правлению старый «газон», в котором уже стоят ящик с продуктами и бочка с бензином. Рыбаки кидают в кузов свои сундучки, мешки, и тогда Сашук начинает реветь так горько и безутешно, что даже сам бригадир, Иван Данилович, удивленно оглядывается, подходит и опускается перед Сашуком на корточки.
— Ты чего нюни распустил?
— К-ктька, — захлебываясь, говорит Сашук.
Бригадир не понимает:
— Настя, чего он у тебя?
— Да ну, баловство! Собачонка своего везти хочет, кутенка. А куда его? И так мороки хватает…
Бригадир Иван Данилович нависает над Сашуком, как гора. Сашук затихает, беззвучно всхлипывая, смотрит на него снизу вверх, но, услышав слова матери, заводит снова:
— Постой! — морщится Иван Данилович. — Гудишь, как бакан в тумане… Это он и есть?
Между ног Сашука стоит ивовая плетушка. В плетушке спит пегий щенок. Голова его перевешивается через край, щенок негромко, но внятно храпит.
— Ишь ты, — усмехается Иван Данилович, — притомился… Ладно, бери свою животину. Слышь, Настя, пускай берет, чего ты ребятенку душу надрываешь… Кутенок — не волк, и чай, артель не объест…
— Дяденька Иван Данилыч…
— Нет, ты погоди. Ты сперва беги умойся. Какой из тебя рыбак, ежели ты весь в слезах да соплях?
Сашук мигом подбегает к колодцу, плещет из бадейки на лицо, выдернутым из штанов подолом рубахи утирается и, подхватив плетушку, бежит к машине.
— Готов, ревушка-коровушка? — говорит Иван Данилович. — Иди с мамкой. Ты, Настя, садись в кабину, а то за Измаилом дорога и из мужиков душу выбивает.
— То ж ваше место, Иван Данилыч…
— А ты после болезни.
Иван Данилович подхватывает Сашука под мышки, и вместе с плетушкой Сашук оказывается в кабине.
— За ручку не хватайся, выпадешь — костей не соберешь.
Мать сидит рядом с дядей Семеном, Сашук становится у окна и высовывает голову наружу. Вокруг стоят ребята со всей улицы. Кто пришел отца провожать, а кто так — посмотреть. Они еще загодя начинают махать руками. Сашук им тоже машет. Немножко. Пускай знают. Они остаются, а он уезжает.
— Все сели? — говорит Иван Данилович. — Поняй, Семен. Счастливо…
Дядя Семен что-то поворачивает, «газон» начинает трястись и трогает. Ребята, крича, бегут рядом, но сразу остаются позади. Мелькают избы, на повороте сверкает оловянное зеркало Ялпуха. И вот нет ни Ялпуха, ни изб, дорогу сплошными стенами обступает кукуруза, размахивает желтыми метелками и заглядывает в кабину.
— С нашими темпами, — говорит дядя Семен, — только на похороны. Цельный день собирались. Теперь вот ночью ехай. А по такой дороге и в день — не сахар.
— Дорога ничего, — говорит Сашукова мамка. — Как-то там будет?
— А что? Нормально будет.
— Ну да! А зачем этого уголовника взяли? Нужен он…
— А что? Парень как парень.
— Да ведь в тюрьме сидел. Небось туда зря не сажают…
— Кто в тюрьме сидел? — спрашивает Сашук.
— Да Жорка этот, рыжий который да горластый… Ты от него подальше, слышь, сынок?
Дядя Семен косится на нее, но ничего не говорит.
Кукуруза расступается, за ней появляются домики, дома, потом домищи.
— Это что? — спрашивает Сашук.
Дома становятся все больше, все длиннее и все выше. Сашук высовывает голову из кабины, выворачивает ее, чтобы сосчитать окна, но все время сбивается. Город большой. Как десять Некрасовок. Нет, наверно, как сто… И улицы здесь совсем другие. Обсажены деревьями. И на дороге нет ни колеи, ни ям, она гладкая-гладкая, будто выструганная. И ни луж, ни пыли…
Дядя Семен притормаживает у перекрестка, и Сашук видит на большом камне лошадь, а на ней сухонького человека, который держит в поднятой руке чудернацкую шапку.
— Суворов, — говорит дядя Семен. — Генерал такой был. Завзятый вояка.
— Он — как Чапай, бил фашистов?
— Фашистов тогда, кажись, не было. Он давно жил. Хотя кто его знает, может, какие свои были…
— А ты, дядя Семен, фашистов бил?
— Нет, я баранку крутил.
— Ну все одно на войне?
Город кончается. И вместе с ним кончается хорошая дорога. «Газон» начинает трясти, подбрасывать и заносить. Под колесами взрывается пыль, желтым облаком взвивается к небу и скрывает заходящее солнце.
По крыше кабины стучат.
— Семен, совесть надо иметь! — кричит Иван Данилович.
Дядя Семен дергает какую-то штуку, машина идет медленнее, но ее так же треплет, толкает, бросает из стороны в сторону. Сашук то и дело стукается головой о раму окна. Мать подхватывает его, сажает на пружинное сиденье. Плетушка с кутенком подпрыгивает на полу кабины, кутенок мечется. Сашук сползает, поднимает плетушку, ставит себе на колени. Кутенок сворачивается в клубок и снова засыпает.
Так они и едут — взрывают колесами пыль, а сзади она клубится багровым пожаром. Изредка впереди появляется косой столбик пыли. Он стремительно мчится им навстречу, вырастает до неба. Дребезжа, проносится встречный грузовик, и тогда не только сзади, но и спереди все заволакивает пылью. Сашук и далее кутька во сне вертят головами и чихают. Мать обтирает лицо хвостиком косынки, а дядя Семен сердито, но тихонько чертыхается.
Солнце садится, и сразу же начинает темнеть. Дядя Семен включает фару — у него горит только одна левая. Жидкий желтоватый снопик света упирается в изрытую колдобинами дорогу. Иногда он выхватывает из темноты раскоряченное чудище, но машина подъезжает ближе, чудище оказывается старой ветлой или обшмыганным кустом. Глаза у Сашука режет, будто туда насыпали песку, но он, придвинувшись к самому ветровому стеклу, все смотрит и смотрит.
— Будет таращиться-то, — говорит мать, — ничего там нет, и смотреть не на что. Спи давай. — Она прижимает его голову к своему теплому боку.
— Да ну, мамк, не хочу я спать, — говорит Сашук и отодвигается. — А море скоро?
— До моря ты еще десятый сон увидишь, ночью приедем, — отвечает дядя Семен.
— Оно какое? Как Ялпух?
— Сравнил! — говорит дядя Семен. — Ялпух — лужа, а море — это, брат, бездна…
Сашук недоверчиво смотрит на него. Смеется, что ли? Какая же Ялпух лужа, когда другой берег еле-еле видно, да и то если взобраться в плавнях на вербу. А где он начинается и кончается, и вовсе не видно, куда ни взбирайся.
— А бездна — это что?
— Ну… бездна и бездна… Без дна, значит.
— Как это — без дна?
— Вот так. Без дна, и все…
Сашук пробует представить себе бездну, но у него ничего не получается. У всего есть дно. В колодце дно совсем недалеко. Когда соседка Христина упустила в колодец ведро, туда забросили «кошку» на веревке, пошарили-пошарили и достали. Ведро лежало на дне. Ялпух, конечно, куда глубже. Сашук и другие ребята сколько ныряли, а достать дно не могли. Только и там дно есть. Сашук сам видел, как в дно забивали колья для неводов и как с лодки бросали якорь. А якорь, он за что держится? За дно. Не за воду же! Значит, дядя Семен просто так говорит, чтобы посмеяться.
Сашук оглядывается на дядю Семена, но тот вовсе не смеется, а напряженно всматривается в еле освещенную фарой дорогу. И Сашук тоже смотрит на нее. В желтоватом снопике света все впереди начинает путаться, потом сливается в монотонную пеструю ленту и гаснет…
Его будит кутькин скулеж. Сашук поднимается, спускает ноги с топчана. Кутька бросается к ним и скулит.
Следующая цитата
- Почему люди злятся, врут, обманывают?
- И вообще, - раздумчиво произносит Сашук, - зачем плохие люди?
- Ни к чему, да вот есть. Что ж, их всех в мешок да в воду?
Сашук искоса, снизу вверх смотрит на Жорку. Ответ не удовлетворяет его, и он опять задумывается - сгорбившись, зажав ладошки между колен.
Думы у него невеселые. Плохо быть маленьким. Трудно. И не потому, что тебя всякий обидит. То само собой. Главное - столько непонятного. "Скорей бы большим стать, что ли!" - с тоской думает Сашук. А лучше всего найти звезду, про которую говорил Звездочет. Вот тогда бы да, тогда бы он знал, где плохие люди, а где хорошие, кому верить, кому нет, где правда, а где обман и что надо делать.
- Мы сейчас в море уйдем, - говорит Жорка. - Не забоишься один?
Сашук отрицательно мотает головой.
- Не. Я только на причал пойду. Там хоть чайки.
Рыбаки уходят. Сашук запирает барак и бежит за ними. Над причалом вьются, кричат немногочисленные перед вечером чайки.
Лодки отваливают. Сашук стоит на краю причала и смотрит им вслед. На одной из лодок поднимается рука, долетает отдаленный голос Жорки:
- Не дрейфь, Боцман!
Сашук не шевелится и не отвечает, только смотрит на удаляющиеся лодки.
Солнце скрывается, и после этого, как всегда, очень быстро темнеет. На востоке появляется звезда. Незаметная сначала, она разгорается все ярче и ярче. Вслед за нею вспыхивают другие, отражения их искрятся, переливаются в глухом, темном море. Ничего этого Сашук не видит. Скукожившись возле пустых ящиков, он спит.
Читайте также: