Лем сумма технологий цитаты
Обновлено: 07.11.2024
Стани́слав Лем — польский писатель, сатирик, философ, фантаст и футуролог.
Его книги переведены на 41 язык, продано более 30 млн экземпляров. Автор фундаментального труда «Сумма технологии», в котором предвосхитил создание виртуальной реальности, искусственного интеллекта, а также развил идеи автоэволюции человека, сотворения искусственных миров и многие другие.
Следующая цитата
Содержание
Будущее всегда выглядит иначе, нежели мы способны его себе вообразить.
Слышал где-то <…>
О двух таких бедных, измученных злодеях,
Которые всю ночь ковыряли отмычкой дверь неба.
А когда открыли, там была лишь пустота,
Как в раме разбитого зеркала,
Небытие — даже без единой падучей звезды. — перевод: А. М. Штыпель, 2012
Ложа привратника пустовала с тех пор, как миссис Бримбл, владелица пансионата, отказалась принять на это место великого князя Михаила Фёдоровича. Из холла к лестнице вела когда-то красная, а теперь пропитанная нечистотами дорожка. <…>
Напротив первой двери на потёртой дорожке красовалась отвратительная лужица.
— Опять пограничный инцидент? — слабым голосом спросил президент.
Как он был измучен всем этим — лестницей, политикой, всей этой властью.
— Это не инцидент, а подлое нарушение границы! Вот смотрите: у этого бордюра начинается территория Речи Посполитой. Сто раз говорил этому пьянице, чтобы рыгал на собственную территорию. Нет, ему надо наблевать напротив резиденции нашей высшей власти! <…> Это юрисконсульт Министерства заграничной торговли королевства Румыния. Господин президент, чаша нашего терпения переполнилась, на этот раз правительство должно предпринять самые энергичные шаги!
— Ну хорошо, какой-нибудь демарш или, скажем, нота.
— Нет, этого мало. Необходим ультиматум!
— Ну, наверное, не будем дискутировать о государственных делах на лестнице?
— Почему нет, если здесь проходит наша граница!! <…> Если и на этот раз святотатственное покушение на нашу суверенность, это пятно на нашей чести не будет смыто соответствующими действиями, диктуемыми высшими интересами государства, я буду вынужден, господин президент, вместе со всем кабинетом, подать в отставку!
— Третий кабинет на этой неделе. <…> Ну да, так легче всего, конечно. Кабинет подаёт в отставку, завтра надо платить за квартиру — как она на нас уже смотрит, эта госпожа Бримбл! — а откуда? Казна пуста, на представительские расходы осталось девять пенсов, вчера ещё было полтора шиллинга, но ваш любимчик, министр чрезвычайной почты и телеграфа, всё забрал и всё до гроша профукал в тире луна-парка. Я ещё понял бы, если бы это военный министр или кто-нибудь из Генерального штаба… Конечно, мы не можем пока устраивать маневры, но почтмейстер?! <…> Завтра вы уже будете тем или иным министром нового кабинета и не захотите иметь никакой ответственности за деятельность предыдущего, но я, я, я! <…>
— Только должен предупредить, что если я подам в отставку, то половина членов моего Комитета уже не вернется назад. У нас есть возможность занять более выгодные места. Существенно более выгодные! Я закончил.
— Знаю. Слышал. На здоровье. Отказываетесь от высоких государственных должностей для того, чтобы один стал помощником кондитера, другой — гонцом на посылках.
— И никаким не гонцом, — огрызнулся премьер, — а чиновником, ведущим корреспонденцию.
— Действительно! Да я всё знаю. Будете надписывать конверты, наклеивать на них марки и относить на почту.
— Прощайте. Советую вам как следует подумать о последствиях ваших несдержанных речей, — холодно произнёс премьер, вставая. — перевод: В. И. Борисов, 2012
. люди, равнодушные к математике, глухие к ней, всегда казались мне калеками! Они беднее на целый мир такой мир! Они даже не догадываются, что он существует! Математическое построение — это безмерность, оно ведёт, куда хочет, человек будто создаёт его, а в сущности лишь открывает ниспосланную неведомо откуда платоновскую идею, восторг и бездну, ибо чаще всего она ведёт никуда. — перевод: В. П. Ковалевский, 1963, 1993
. ludzie pozbawieni matematyki — głusi na nią — wydawali mi się zawsze kalekami! Ubożsi o taki świat! Nawet go nie przeczuwający! Taka konstrukcja matematyczna to ogrom — prowadzi, dokąd chce, człowiek niby stwarza ją, a w gruncie rzeczy odkrywa tylko zesłaną, niewiadomo skąd, ideę platońską, zachwyt i przepaść — bo najczęściej prowadzi do nikąd…
Вакуум молчаливыми магнитными бурями атаковал бронированную оболочку его корабля, которая уже не была такой гладкой, такой незапятнанной, как много времени назад, когда он отправлялся в полет, стоя на колонне вспененного огня. Металл, наиболее твердый и устойчивый из возможных, постепенно улетучивался, уступая атакам бесконечной пустоты, которая, прилипая к глухим стенам этого столь земного, столь реального предмета, высасывала его снаружи так, что он испарялся, слой за слоем, невидимыми облачками атомов — но броня была толстой, рассчитанной на основе знаний о межзвездной сублимации, о магнетических порогах, о всевозможных водоворотах и рифах величайшего из возможных океанов — пустоты. <…>
Корабль мчался так быстро, почти как свет, и так тихо, как тень, как будто бы он вообще не двигался, а только вся Галактика покидала его, опадая в глубину спиральными извивами своих ртутных, пылью прошитых рукавов. — вошел в авторский сборник «Охота», 1965; перевод: В. И. Язневич, 2003
- см. отдельную статью и Категория:Эссе Станислава Лема
Мало кто уцелел из моей семьи, кроме отца и матери — только два кузена и одна дальняя родственница, <…> в оккупированной немцами Польше… — перевод: В. И. Борисов, 2015
. я уничтожаю все свои рукописи, все неудавшиеся попытки, не поддаваясь на уговоры передать этот колоссальный материал куда-нибудь на хранение.
… когда я писал, я никогда ни о каких читателях не думал. Не думал я о них, когда вот уже тридцать лет назад писал свои первые романы, впрочем, скверные <…>. Когда стал писать романы получше, всё равно не думал о читателях. Больше того: когда за последние лет пятнадцать или около того я всё сильнее порывал с парадигматикой, из которой произошла science fiction, я знал: я пишу то, что хочу теперь писать, но тем самым наверняка потеряю очень многих из уже завоёванных мною читателей. Я знал, что мне удалось достичь того уровня творческой иерархии, который даёт широкую популярность; знал, кроме того, что если буду подниматься выше, то утрачу эту популярность — и этот прогноз более или менее точно исполнился. Рассматривая её рост как «дело моей жизни», можно легко проверить приведенное наблюдение, сопоставив тиражи всех моих книг. При этом сразу будет видно, что максимума читаемости я достиг книгами «середняцкого» уровня, а последующие мои книги, более высокого уровня, этого максимума уже не достигали. Более того, возникла следующая обратная корреляция. Чем сильнее мои последующие книги отталкивались от общепринятой, затем уже инновационной трактовки science fiction, тем труднее было на достигаемой мною высоте «лестницы», которую я сооружал, найти не только читателей, но даже просто издателей. В противовес этому диагнозу относительно обратной корреляции можно было бы дать такой приговор, что будто бы я ошибаюсь: что на самом деле чем дальше, тем хуже становились мои книги, или они становились всё более элитарно адресованными, или всё менее интересными. Однако пусть проведут статистическую обработку фактов, имея в виду просто число изданий и переводов, <…> построив кривую их распределения по двум осям — оси хронологии текстов одного за другим и оси общего количества изданий в мире, — увидят, что получилась практически нормальная кривая Пуассона. «Практически» — оттого, что среди этих поздних изданий я должен был вставить некоторые книги низкого и среднего уровня в качестве «тягловых лошадей» для других книг, которые наверняка не переступили бы границ Польши, если бы я только этими «другими» ограничился.
Источником моих футуристические идей было полное отсутствие доступа к той части мировой литературы, которая потом была названа «футурологией».
Вы знаете? Немного умер, но не до конца! — в конце 2005 Фиалковскому, весело
Я тоже не позолоченный юморист. Скорее я из тех, кто приходит к читателю с огромным шприцем, наполненным синильной кислотой. — гл. «В паутине книг»
… иногда мне кажется невероятным, что есть столько миллиардов людей, среди которых много тысяч одарены воображением и компетенцией в сфере гипотезотворчества, но никто не берётся за то, чем занимаюсь я. Как это, только в каком-то глухом закутке славянства, между Северным полюсом и Балканами, один сумасшедший мучается в одиночестве? Даже из моей любимой статистической точки зрения следует, что на свете должно быть хотя бы несколько таких Квази-Лемов, Анти-Лемов, Пара-Лемов или Прото-Лемов, а тут нет никого.
К счастью, это действует на меня как стимул, и я намерен, в меру моих угасающих биологических возможностей, ещё что-нибудь сделать на своем островке. И сделать это я должен с ощущением, что меня никто не хочет на нём заменить.
Моя ситуация схожа с ситуацией прыгуна в длину, преодолевшего значительное расстояние, но заступившего при прыжке. По спортивным правилам это не может быть признано мировым рекордом, хотя расстояние, измеренное от следа отталкивания до места приземления, и превышает наилучшие мировые достижения. У меня нет возможности собирать такие доказательства, так как для этого нужен целый институт. — гл. «О «Големе» особо»
Мне представляется, например, что о моём писательстве можно написать книгу, которая была бы вообще обособлена от литературной почвы, а говорила бы, что я исполняю роль антенны, которая с упреждением выхватывает открытия или обороты научной мысли в области фундаментальных понятий.
<…> если считать, что я величина первого класса, то и заниматься мной должны величины того же самого класса. А на деле те, кто принимался за мое творчество, всегда стаскивали меня вниз. Только становилось ясно это позднее. Если кто-то восторгался Лемом, то потом оказывалось, что прежде всего его восхищают летающие тарелки, а литература находится на четвёртом плане. <…>
Я думаю, что если бы нашелся такой странный историк литературы, который закопался бы во все эти <польские публикации обо мне> и лишь потом взялся за мои книги, то он вынес бы картину величайшего сумбура и «запутанности» в голове. Кроме рецензий на мои дискурсивные работы, он очень немногое узнал бы о моем творчестве. Чтение этих текстов подтвердило моё, до сих пор интуитивное убеждение, которое было основой моей политики: не читать рецензии. Ибо оказалось, что личности, считающиеся отечественными интеллектуалами, уверены, что чтение Лема наносит им вред. На здоровье! Это забавно, потому что подобные взгляды были озвучены уже после «Суммы технологии» и целой массы других книг. Это скорее печальный симптом.
<…> таксономия моих рецензентов, если её проводить в диахроническом плане, справедлива, но в синхроническом — уже нет, поскольку их тексты возникали на протяжении более четверти века. — гл. «Книга жалоб и предложений»
Станислав Бересь: … на симпозиуме INSTRAT строго научным методом при участии выдающихся учёных различных специальностей обсуждалась содержательная ценность гипотез, нашедших выражение в вашем творчестве. <…>
— Немцы были чрезвычайно основательны, поэтому методично взялись за работу и все доступные на немецком языке сочинения (девяносто процентов того, что я написал) подвергли компьютерному анализу и выбрали колоссальное количество идей. Дискуссия показала, <…> что значительное большинство моих концепций могут найти подтверждение в дальнейшем развитии тех ветвей науки, распространение которых в середине шестидесятых годов ещё казалось фантастическим видением. Часть их уже осуществилась, часть оказалась очень близка к этому, а ещё часть перешла из сферы фантазий в сферу гипотез. То есть в познавательных категориях направление главного удара было выбрано правильно. О литературной ценности я не говорю, потому что в этом контексте её следует трактовать почти так же, как «упаковку» различных концепций или тезисов, <…> — как Gedankenexperimente . — гл. «Изучать мир»
- см. отдельную статью и Категория:Лемоведение
В статьях этих категорий см. рассуждения Лема о своих произведениях и их экранизациях.
Следующая цитата
Как известно, ничто не стареет так быстро, как будущее.
Добавил Kabuto 20.01.12
- Скопировать
- Сообщить об ошибке
. идеал учёного — тщательная изоляция рассматриваемого им явления от мира собственных переживаний, очистка объективных фактов и выводов от субъективных эмоций. Идеал этот чужд художнику. Можно сказать, что человек тем в большей степени является учёным, чем лучше умеет подавлять в себе человеческие порывы, как бы заставляя говорить своими устами саму природу. Художник же тем более является художником, чем сильнее навязывает нам самого себя, всё величие и ничтожность своего неповторимого существования. Мы никогда не встречаем столь чистых случаев; это свидетельствует о том, что реализовать их полностью невозможно: ведь в каждом учёном есть что-то от художника, а в каждом художнике — кое-что от учёного.
Следующая цитата
Как известно, ничто не стареет так быстро, как будущее.
Многие воззрения, рассматриваемые сегодня как научные, носят чисто метафизический характер. Таково, например, большинство утверждений психоаналитиков.
Я думаю, что космическое присутствие Разума мы можем не заметить не потому, что его нигде нет, а из-за того, что он ведет себя не так, как мы ожидаем.
Девушка верит, что ей удастся повлиять на этого парня к лучшему, и физики то же самое думают о своей теории. Впрочем, у девушки может быть несколько парней, которые ей нравятся, то же самое и с физиками.
Одним словом, техноэволюция несет больше зла, чем добра; человек оказывается в плену того, что он сам же создал, превращается в существо, которое по мере увеличения своих знаний все меньше может распоряжаться своей судьбой.
Каждый текст имеет по крайней мере два значения: глубокое, которое выразил автор (насколько это удалось), и широкое, который позднее вложит в него при чтении читатель.
Искусственных людей не будет, потому что это не нужно. Не будет и «бунта» мыслящих машин против человека. В основе этой выдумки лежит иной древний миф - миф о Сатане. Но ни один Усилитель Интеллекта не станет Электронным Антихристом. Все эти мифы имеют общий антропоморфный «знаменатель», к которому якобы должны сводиться мыслительные действия.
Итак, что же возможно? Почти все - с одним, пожалуй, исключением. Представим себе, что люди, договорившись, в один прекрасный день года эдак двадцатитысячного решат: «Хватит, пусть будет так, как теперь, пускай впредь так уже будет всегда. Давайте не изменять, не находить, не открывать ничего, ибо лучше, чем теперь, быть не может, а если бы даже и могло, то мы не хотим этого». Хотя в этой книге я говорил о многих малоправдоподобных вещах, эта мне кажется самой неправдоподобной из всех.
Читайте также: