Иуда искариот характеристика с цитатами

Обновлено: 22.12.2024

В повести нет ни одного выдуманного персонажа, сюжет (последовательность событий) тоже, в сравнении с Евангелием, остается в пределах канонического. Но акценты, смысл описываемого Л. Андреевым отличен от евангельского.

Первоначально, в ее первой публикации в "Сборнике товарищества “Знание”" за 1907 год, повесть называлась "Иуда Искариот и другие", — очевидно, те, на ком лежит ответственность за крестную смерть Христа. В числе "других" оказываются и апостолы — ученики Иисуса. Со злой иронией изображен Петр (в переводе с греч. — камень), огромный, сильный и ограниченный. Это он и другой ученик Иисуса, Иоанн, спорят о том, кто из них будет находиться в Царствии Небесном рядом с Иисусом. Это Петр выпивает почти все вино, купленное для Иисуса, "с равнодушием человека, придающего значение только количеству". Иронична оценка силы Петра, содержащаяся в словах Иуды: "Разве есть кто-нибудь сильнее Петра? Когда он кричит, все ослы в Иерусалиме думают, что пришел их Мессия, и тоже поднимают крик". Это Петр, как и было предсказано Иисусом, трижды отрекается от Учителя, взятого под стражу. Что уж говорить о других, если верный ученик отрекается от Учителя…

С той же злой иронией изображен и Иоанн, любимый ученик Иисуса. В повести Л. Андреева Иоанн — изнеженный и высокомерный, не желающий никому уступить место рядом с Иисусом.

С точки зрения Иуды, во всем сомневающийся Фома ограничен и не способен понимать иронии. Такова и авторская оценка персонажа:

Временами Иуда чувствовал нестерпимое отвращение к своему странному другу и, пронизывая его острым взглядом, говорил раздраженно, почти с мольбою:

—Но чего ты хочешь от меня? Я все сказал тебе, все.

—Я хочу, чтобы ты доказал, как может быть козел твоим отцом? — с равнодушной настойчивостью допрашивал Фома и ждал ответа…

Какой ты глупый, Фома! Ты что видишь во сне: дерево, стену, осла?

Многие характеристики "и другим" даны Иудою, и потому они не могут быть признаны справедливыми, утверждает Л.А. Западова: "Он, который “так искусно перемешивал правду с ложью”, Богом уполномочен быть не может. Поэтому он лжепророк — какой бы страстной и искренней ни казалась его речь" 1 . Конечно, оптика зрения Иуды и его оценки не являются в произведении окончательными. Однако очевидно также, что нередко авторский обличительный голос звучит в унисон с голосом Иуды — судьи и обличителя "других", физические 2 точки зрения центрального героя и автора-повествователя совпадают, что наиболее явно видно, например, в следующем фрагменте:

А Иуда тихонько плелся сзади и понемногу отставал. Вот в отдалении смешались в пеструю кучку идущие, и уж нельзя было рассмотреть, которая из этих маленьких фигурок Иисус. Вот и маленький Фома превратился в серую точку — и внезапно все пропали за поворотом.

Автор здесь остается вместе со своим героем и вместе с ним смотрит на уходящих — "маленькие фигурки".

В этом смысле Иуда в некоторой степени все же "пророк" — в том смысле, что уполномочен автором сказать нечто очень для автора важное. И авторский тон повествования об Иуде в ключевых эпизодах достигает, кажется, предела в своей скорби и пронзительном лиризме. В знаменитой сцене поцелуя предателя передается и смертельная скорбь Иуды, и его отеческая нежность и любовь к "сыну, сыночку" (как не однажды он называет Иисуса в повести):

…и зажглась в его сердце смертельная скорбь, подобная той, какую испытал перед этим Христос. Вытянувшись в сотню громко звенящих, рыдающих струн, он быстро рванулся к Иисусу и нежно поцеловал его в холодную щеку. Так тихо, так нежно, с такой мучительной любовью и тоской, что, будь Иисус цветком на тоненьком стебельке, он не колыхнулся бы его этим поцелуем и жемчужной росы не сронил бы с чистых лепестков.

Совершенно иной тон, иная лексика присутствует в речи автора, когда он говорит о других учениках. Они засыпают во время моления Иисуса в Гефсиманском саду, когда он просит их бодрствовать, быть с ним в час испытания:

Петр и Иоанн перекидывались словами, почти лишенными смысла. Зевая от усталости, они говорили о том, как холодна ночь, и о том, как дорого мясо в Иерусалиме, рыбы же совсем нельзя достать.

И наконец, это они — ученики — не защитили Иисуса от римских стражников во время его ареста:

Как кучка испуганных ягнят, теснились ученики, ничему не препятствуя, но всем мешая — и даже самим себе; и только немногие решались ходить и действовать отдельно от других. Толкаемый со всех сторон, Петр Симонов с трудом, точно потеряв все свои силы, извлек из ножен меч и слабо, косым ударом опустил его на голову одного из служителей, — но никакого вреда не причинил. И заметивший это Иисус приказал ему бросить ненужный меч…

Солдаты распихивали учеников, а те вновь собирались и тупо лезли под ноги, и это продолжалось до тех пор, пока не овладела солдатами презрительная ярость. Вот один из них, насупив брови, двинулся к кричащему Иоанну; другой грубо столкнул с своего плеча руку Фомы, в чем-то убеждавшего его, и к самым прямым и прозрачным глазам его поднес огромный кулак, — и побежал Иоанн, и побежали Фома и Иаков и все ученики, сколько ни было их здесь, оставив Иисуса, бежали.

Из окончательного варианта названия повести Л. Андреев убрал слова "…и другие", но они незримо присутствуют в тексте. "И другие" — это не только апостолы. Это и все те, кто поклонялся Иисусу и радостно приветствовал его при въезде в Иерусалим:

Уже вступил Иисус в Иерусалим на осляти, и, расстилая одежды по пути его, приветствовал его народ восторженными криками: Осанна! Осанна! Грядый во имя Господне! И так велико было ликование, так неудержимо в криках рвалась к нему любовь, что плакал Иисус…

И вот идет суд над Иисусом. Пилат в повести Л. Андреева обращается к присутствующим на площади жителям Иерусалима:

Я при вас исследовал и не нашел человека этого виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете его…

Иуда закрыл глаза. Ждет.

И весь народ закричал, завопил, завыл на тысячу звериных и человеческих голосов:

— Смерть ему! Распни его! Распни его!

Необходимо подчеркнуть, что Л. Андреев здесь не уходит далеко от Евангелия. Ср. этот же эпизод в Евангелии от Матфея, глава 27:

"22. Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Говорят ему все: да будет распят!

23. Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят!

24. Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы.

25. И отвечая весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших".

В отличие от евангельского Понтия Пилата (а также Пилата в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита") андреевский Понтий Пилат освобождается от ответственности за распятие Иисуса. Прокуратора — персонажа повести Л. Андреева — поражает злоба жителей Иерусалима, требующих казни "Праведника Сего", и он снимает с себя вину, демонстративно и символически умывая руки (которые, кстати, увиденные глазами Иуды, — "чистые"):

Вот он моет руки — зачем-то моет свои белые, чистые, украшенные перстнями руки — и злобно кричит, поднимая их, удивленно молчащему народу: "Невиновен я в крови праведника этого. Смотрите вы!" 3

В эмоциональное напряжение повести, бурю чувств вовлекается и прокуратор Иудеи, который "злобно кричит", но которому приличествовала бы речь взвешенная и полная осознанного достоинства власти. Иуда в исступлении целует его руку, повторяя: "Ты мудрый. Ты благородный. Ты мудрый, мудрый. " Эти слова Иуды — благодарность за отказ прокуратора взять на себя грех за гибель Иисуса. Этого же андреевский Иуда ждал и от "других".

Сам же Иуда у Андреева выступает не только в роли предателя, но и, как это ни парадоксально, в роли судьи. В свой последний день Иуда приходит к апостолам, чтобы обличить их и приравнять к убийцам-первосвященникам, которые отправили на казнь невиновного Христа:

—Что же могли мы сделать, посуди сам, — развел руками Фома.

—Так это ты спрашиваешь, Фома? Так, так! — склонил голову набок Иуда из Кариота и вдруг гневно обрушился: — Кто любит, тот не спрашивает, что делать! Он идет и делает все… Когда твой сын утопает, разве ты идешь в город и спрашиваешь прохожих: "Что мне делать? мой сын утопает!" — а не бросаешься сам в воду и не тонешь рядом с сыном. Кто любит!

Петр хмуро ответил на неистовую речь Иуды:

—Я обнажил меч, но он сам сказал — не надо.

—Не надо? И ты послушался? — засмеялся Иуда. — Петр, Петр, разве можно его слушать! Разве понимает он что-нибудь в людях, в борьбе.

—Молчи! — крикнул Иоанн, поднимаясь. — Он сам хотел этой жертвы. И жертва его прекрасна!

—Разве есть прекрасная жертва, что ты говоришь, любимый ученик? Где жертва, там и палач, и предатели там! Жертва — это страдания для одного и позор для всех. Предатели, предатели, что вы сделали с землею? Теперь смотрят на нее сверху и снизу и хохочут и кричат: посмотрите на эту землю, на ней распяли Иисуса!

…Он весь грех людей взял на себя. Его жертва прекрасна! — настаивал Иоанн.

— Нет, вы на себя взяли весь грех. Любимый ученик! Разве не от тебя начнется род предателей, порода малодушных и лжецов… вы скоро будете целовать крест, на котором вы распяли Христа.

Почему, при том, что тема "и других" в повести звучит совершенно отчетливо и недвусмысленно, Л. Андреев отказался от названия "Иуда Искариот и другие" и остановился на более нейтральном "Иуда Искариот"? Дело, видимо, в том, что отвергнутый вариант названия не был лишен прямолинейности; он выдвигал на первый план именно тему ответственности "и других" (поскольку предательство самого Иуды уже не являлось новостью для читателя). Вина "и других" все же — это периферийная тема в повести, в центре ее находятся два персонажа: Иуда Искариот и Иисус Христос, и их загадочная, таинственная роковая непостижимая связь, свой вариант разгадки которой и предлагает писатель.

Прежде, чем перейти к заглавному герою — образу андреевского Иуды Искариота, обратимся к тому, кто является первоначалом всех событий — образу Христа в трактовке Леонида Андреева, предполагая, что и этот образ здесь также будет являть собой отступление от канонической традиции.

Следующая цитата

Данное произведение написано автором в 1907 году в непривычной для верующих людей трактовке. Слишком много несовпадений было с Евангелие. Образ и характеристика Иуды Искариота из повести Андреева «Иуда Искариот» с цитатами поможет читателю понять, что двигало главным героем, когда он предал того, кого больше жизни любил.

Образ

Семьи у Иуды не было. Несколько лет назад оставил он жену. С тех пор ее судьба его не волновала. Детей в браке не нажили. Видно так угодно богу, не хотел он от него потомства.

Внешность Иуды производила отталкивающее впечатление. Чтобы его нормально воспринимать, необходимо было привыкнуть к его виду. Высокий, худой. Немного сутулый. Непонятной формы череп, украшенный рыжими волосами. Одна половина лица живая, с черным глазом и активной мимикой была испещрена морщинами. Другая половина лица мертвенно-гладкая, без морщин. Слепой глаз был всегда открыт, днем и ночью. Голос противен, так же как и он сам. Искариот умел менять его от по-женски визгливого до мужественного и сильного.

Рыжий и безобразный иудей… Пришел он, низко кланяясь, выгибая спину, осторожно и пугливо вытягивая вперед свою безобразную бугроватую голову… Он был худощав, хорошего роста, почти такого же, как Иисус… …достаточно крепок силою был он, по-видимому, но зачем-то притворялся хилым и болезненным и голос имел переменчивый: то мужественный и сильный, то крикливый, как у старой женщины, ругающей мужа, досадно жидкий и неприятный для слуха… Короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явственно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу… …двоилось также и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая, и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму…

Характеристика

Противоречивый. Иуда словно соткан из противоречий. Сильный, крепкий мужчина зачем-то постоянно притворялся хилым и болезненным. Брал на себя обязанности по хозяйству, а между делом воровал из общей казны. Рассказывал апостолам красочные истории из якобы своей жизни, а потом признавался, что все придумал.

Продажный. Меркантильный. Продал Учителя за 30 серебренников.

Умный. Отличался сообразительностью и умом в сравнении с остальными учениками Христа. Он как никто другой глубоко знал людей и понимал мотивы их поступков.

Лживый. Завистливый. Речь изобилует ложью, от которой становилось то весело, то неприятно.

Целеустремленный. Искренне верил в свою правоту и избранность, а главное всеми способами стремился к поставленной перед собой цели. Предательство стало единственным способом приблизиться к духовному лидеру.

Воинственный. Бесстрашный. Иуда не раз проявлял бесстрашие, защищая учителя. Принимал удар на себя, рискуя жизнью и давая понять, что готов идти до конца, если придется.

Яростно и слепо бросался в толпу, грозил, кричал, умолял и лгал

Испытывает настоящие эмоции: ненависть, любовь, страдание, разочарование.

Вор. Зарабатывает на жизнь воровством. Постоянно таскает хлеб, тем и питается.

Хитрый. В то время пока другие апостолы ведут борьбу в попытке занять первое место возле Христа, Иуда старается быть все время с ним рядом, став незаменимым и полезным, лишь бы на него обратили внимание и выделили его старания из толпы.

Ранимый. Искренне обижался на Учителя, когда он перестал ему уделять внимание.

Эмоциональный. До последней минуты Иуда свято верил, что любовь и верность Иисусу одержат победу. Люди и ученики его должны были спасти Учителя, но этого не произошло. Искариот искренне переживал и не понимал, почему апостолы в страхе разбежались, оставив Христа в руках римских солдат. Он обзывал их трусами и убийцами, не способными на поступки. В этот момент им двигала искренняя любовь к Учителю.

Самоотверженный. Пожертвовал жизнью своей, чтобы доказать силу любви, исполнив возложенное на него предназначение.

Следующая цитата

Иуда, пожалуй, самый загадочный (с психологической точки зрения) евангельский персонаж, был особенно притягателен для Леонида Андреева с его интересом к подсознательному, к противоречиям в душе человека. В этой сфере Л. Андреев, напомню слова М. Горького, был "жутко догадлив".

В центре повести Л. Андреева — образ Иуды Искариота и его предательство-"эксперимент". По Евангелию, Иуда был движим меркантильным мотивом — предал Учителя за 30 серебреников 1 (цена символична — это цена раба в то время). В Евангелии Иуда корыстолюбив, он упрекает Марию, когда она покупает драгоценное миро для Иисуса, — Иуда был хранителем общественной казны. Андреевскому же Иуде не свойственно сребролюбие. У Л. Андреева Иуда сам покупает для Иисуса дорогое вино, которое почти все выпивает Петр.

Причиной, мотивом страшного предательства, по Евангелию, стал Сатана, вошедший в Иуду: "Вошел же Сатана в Иуду, прозванного Искариотом. и пошел он и говорил с первосвященником" (Евангелие от Марка, глава 14:1–2). Евангельское объяснение представляется, с психологической точки зрения, загадочным: коль все роли были уже распределены (и жертвы, и предателя), то почему именно на Иуду пал тяжкий крест быть предателем? Почему он затем повесился: не выдержал тяжести преступления? Раскаялся в совершенном им злодеянии? Схема "преступление — наказание" здесь настолько обобщена, абстрагирована, сведена к общей модели, что в принципе допускает различные психологические конкретизации.

В отличие от опубликованного в начале 1990-х годов рассказа Ю. Нагибина "Любимый ученик", где авторская позиция выражена определенно (в частности, уже в самом названии), повесть Л. Андреева противоречива, амбива-лентна, ее "ответы" зашифрованы и парадоксальны, что и определяет противоречивый, нередко полярный характер отзывов о повести. Сам автор об этом высказался следующим образом: "Как всегда, я только ставлю вопросы, но ответы на них не даю…"

Повесть символична и носит притчевый характер. Притчевыми являются зачин: "И вот пришел Иуда…", повторы союза и, звучащие эпически: "И был вечер, и вечерняя тишина была, и длинные тени ложились по земле — первые острые стрелы грядущей ночи…"

В начале повести дается негативная характеристика Иуды, утверждается, в частности, что "детей у него не было, и это еще раз говорило, что Иуда — дурной человек и не хочет бог потомства от Иуды", "Сам же он много лет бессмысленно шатается в народе. и всюду он лжет, кривляется, зорко высматривает что-то своим воровским глазом" и т.д. Эти характеристики с определенной точки зрения справедливы, их часто приводят в доказательство отрицательного отношения автора к центральному персонажу своей повести. И все же необходимо помнить, что принадлежат эти отзывы-слухи не автору, а неким "знающим" Иуду, о чем свидетельствуют отсылки автора к точке зрения других: "Иисуса Христа много раз предупреждали, что Иуда из Кариота — человек очень дурной славы и его нужно остерегаться…"; "Рассказывали далее, что… [выделено в обоих случаях мною. — В.К.]". Это первоначальное знание об Иуде в дальнейшем дополняется, корректируется автором.

Намеренно в начале повести дается и отталкивающий портрет безобразного рыжего Иуды:

И вот пришел Иуда… Он был худощав, хорошего роста, почти такого же, как Иисус. и достаточно крепок силою он был, по-видимому, но зачем-то притворялся хилым и болезненным… Короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явственно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия, за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв. Двоилось также и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая; и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза…

Что же послужило мотивом злодейского поступка Иуды? С.С. Аверинцев в энциклопедии "Мифы народов мира" основным мотивом называет "мучительную любовь к Христу и желание спровоцировать учеников и народ на решительные действия" 2 .

Из текста повести следует, что один из мотивов — не психологического, а философско-этического характера, и он связан с сатанинскостью Иуды ("Вошел же Сатана в Иуду…"). Речь идет о том, кто лучше знает людей: Иисус или Иуда? Иисус, с его идеей любви и верой в доброе начало в человеке, или Иуда, утверждающий, что в душе каждого человека — "всякая неправда, мерзость и ложь", даже в душе доброго человека, если ее хорошенько поскрести? Кто победит в этом негласном споре Добра и Зла, т.е. каким будет исход "эксперимента", поставленного Иудой? Важно подчеркнуть, что Иуда хочет не доказать, а проверить свою правду, что справедливо отмечено Л.А. Колобаевой: "Иуде нужно не доказать, что ученики Христа, как и люди вообще, дурны — доказать Христу, всем людям, а самому узнать, каковы же они на деле, узнать их реальную цену. Иуда должен решить вопрос — обманывается он или прав? В этом острие проблематики повести, носящей философско-этический характер: повесть задает вопрос об основных ценностях человеческого бытия" 3 .

С этой целью Иуда решается на страшный "эксперимент". Но ему тягостна его ноша, и он рад был бы ошибиться, он надеется, что "и другие" защитят Христа: "Одной рукой предавая Иисуса, другой рукой Иуда старательно искал расстроить свои собственные планы".

Двойственность Иуды связана с его сатанинским происхождением: Иуда утверждает, что его отец — "козел" 4 , т.е. дьявол. Коль в Иуду вошел сатана, то сатанинское начало должно было проявится не только на уровне поступка — предательства Иуды, но и на уровне философии, этики, а также внешности. Иуда со свойственной ему (и объясненной автором повести) проницательностью как бы со стороны видит и оценивает людей. Автор намеренно придает Иуде "змеиные" черты: "Иуда отполз", "И, идя, как все ходят, но чувствуя так, будто он волочился по земле". В таком случае можно говорить о символическом характере повести — о поединке Христа и сатаны. Конфликт этот по сути — евангельский, в нем выражается противостояние Добра и Зла. Зло (в том числе и признание онтологического зла в душе человека) в повести побеждает. Можно было бы утверждать, что Л. Андреев приходит к мысли о глобальном бессилии человека, если бы (парадокс!) не способность Иуды к раскаянию и самопожертвованию.

Л. Андреев не оправдывает поступка Иуды, он пытается разгадать загадку: что руководило Иудой в его поступке 5 ? Писатель наполняет евангельский сюжет предательства психологическим содержанием, и среди мотивов выделяются следующие:

  • мятежность, бунтарство Иуды, неуемное стремление разгадать загадку человека (узнать цену "другим"), что вообще свойственно героям Л. Андреева. Эти качества андреевских героев являются в значительной степени проекцией души самого писателя – максималиста и бунтаря, парадоксалиста и еретика;
  • одиночество, отверженность Иуды 6 . Иуда был презираем, и Иисус был к нему равнодушен. Лишь на короткое время получил признание Иуда — когда победил сильного Петра в метании камней, но затем опять вышло так, что все ушли вперед, а Иуда опять плелся сзади, забытый и презираемый всеми. Кстати, чрезвычайно живописен, пластичен, экспрессивен язык Л. Андреева, в частности, в эпизоде, где апостолы бросают камни в пропасть:

Петр, не любивший тихих удовольствий, а с ним Филипп занялись тем, что отрывали от горы большие камни и пускали их вниз, состязаясь в силе… Напрягаясь, они отдирали от земли старый, обросший камень, поднимали его высоко обеими руками и пускали по склону. Тяжелый, он ударялся коротко и тупо и на мгновение задумывался; потом нерешительно делал первый скачок — и с каждым прикосновением к земле, беря от нее быстроту и крепость, становился легкий, свирепый, всесокрушающий. Уже не прыгал, а летел он с оскаленными зубами, и воздух, свистя, пропускал его тупую, круглую тушу. Вот край, — плавным последним движением камень взмывал кверху и спокойно, в тяжелой задумчивости, округло летел вниз, на дно невидимой пропасти.

Картина настолько выразительна, что мы с напряжением следим за скачками и, наконец, полетом камня, сопровождая взглядом каждый этап его движения. Мессия совсем перестал обращать внимание на Иуду: "для всех он (Иисус) был нежным и прекрасным цветком, а для Иуды оставлял одни только острые шипы — как будто нет сердца у Иуды". Это безразличие Иисуса, а также споры о том, кто ближе Иисусу, кто больше его любит, стали, как сказал бы психолог, провоцирующим фактором для решения Иуды;

Сюжетно-композиционная роль Иуды многозначна. Ему предназначено автором быть катализатором событий, чтобы высветить и дать нравственную оценку поступкам "других". Но сюжет движется и личным стремлением Иуды быть понятым Учителем, побудить его обратить на него внимание, оценить его любовь. Иуда создает экзистенциальную ситуацию — ситуацию выбора, которая должна стать моментом психологического, нравственного откровения для всех участников этого великого испытания.

Вместе с тем личность Иуды становится в повести и самостоятельно значимой, и о ее значительности свидетельствует верный показатель — речь центрального героя в отличие от речи "и других" персонажей. Р. С. Спивак обнаруживает в повести приоритет творческого начала и разграничивает в ней (и на основании речи тоже) два типа сознания: косное, нетворческое ("верные" ученики) и творческое, освобожденное от давления догмы (Иуда Искариот): "Косность и бесплодность первого сознания — основанного на слепой вере и авторитете, над которым не устает издеваться Иуда – находит воплощение в однозначной, бедной, на бытовом уровне, речи “верных” учеников. Речь же Иуды, сознание которого ориентировано на творчество свободной личности, изобилует парадоксами, намеками, символами, поэтическими иносказаниями" 7 . Изобилует метафорами, поэтизмами, например, обращение Иуды к любимому ученику Иисуса Иоанну:

Почему ты молчишь, Иоанн? Твои слова как золотые яблоки в прозрачных серебряных сосудах, подари одно из них Иуде, который так беден.

Это дало основание Р. С. Спивак утверждать, что творческой личности в андреевской концепции человека и в андреевском мировоззрении принадлежит центральное место.

Л. Андреев — романтический писатель (с персоналистским, то есть глубоко личностным типом сознания, которое проецировалось на его произведения и прежде всего определяло их характер, круг тем и особенности мировидения) в том смысле, что не принимал зла в окружающем его мире, важнейшим оправданием существования его на земле было творчество 7 . Отсюда — высокая ценность человека творческого в его художественном мире. В повести Л. Андреева Иуда — творец новой реальности, новой, христианской эры, как это ни кощунственно звучит для верующего человека.

Андреевский Иуда обретает грандиозные масштабы, он уравнивается с Христом, рассматривается как участник пересоздания мира, его преображения. Если в начале повести Иуда "волочился по земле, подобно наказанной собаке", "отполз Иуда, помедлил нерешительно и скрылся", то после совершенного им:

…все время принадлежит ему, и идет он неторопливо, теперь вся земля принадлежит ему, и ступает он твердо, как повелитель, как царь, как тот, кто беспредельно и радостно в этом мире одинок. Замечает мать Иисуса и говорит ей сурово:

— Ты плачешь, мать? Плачь, плачь, и долго еще будут плакать с тобою все матери земли. Дотоле, пока не придем мы вместе с Иисусом и не разрушим смерть.

Иуда понимает ситуацию как выбор: или он изменит мир вместе с Иисусом, или:

Тогда не будет Иуды из Кариота. Тогда не будет Иисуса. Тогда будет… Фома, глупый Фома! Хотелось ли тебе когда-нибудь взять землю и поднять ее?

Таким образом, речь идет о преображении мира, не менее. Этого преображения жаждет все в мире, о нем тоскует природа (см. выразительную пейзажную картину в повести до начала трагических событий):

И впереди его [Иуды. — В. К.], и сзади, и со всех сторон поднимались стены оврага, острой линией обрезая края синего неба; и всюду, впиваясь в землю, высились огромные серые камни — словно прошел здесь когда-то каменный дождь и в бесконечной думе застыли его тяжелые капли. И на опрокинутый, обрубленный череп похож был этот дико-пустынный овраг, и каждый камень в нем был как застывшая мысль, и их было много, и все они думали — тяжело, безгранично, упорно.

Все в мире жаждет преображения. И оно произошло — изменен ход времени.

Что такое слезы? — спрашивает Иуда и бешено толкает неподвижное время, бьет его кулаком, проклинает, как раба. Оно чужое и оттого так непослушно. О, если бы оно принадлежало Иуде, — но оно принадлежит всем этим плачущим, смеющимся, болтающим, как на базаре; оно принадлежит солнцу; оно принадлежит кресту и сердцу Иисуса, умирающему так медленно.

И еще одну важную черту андреевского героя (андреевской концепции человека) подчеркивают исследователи: "Это потенциальный бунтарь, мятежник, бросающий вызов земному и вечному бытию. Эти мятежники весьма различны по своему видению мира, и мятежи их носят различную окраску, но суть их существования едина: они гибнут, но не сдаются" 8 .

Из художественных особенностей повести Л. Андреева "Иуда Искариот" обращает на себя внимание литературоведов система парадоксов, противоречий, недосказанностей, обладающая важнейшей изобразительной функцией. Система парадоксов помогает понять сложность, неоднозначность евангельского эпизода, постоянно держит в напряжении читателя. Она отражает ту эмоциональную бурю, которая захлестнула душу предавшего Христа, а затем раскаявшегося и повесившегося Иуды.

Парадоксальная двойственность внешности и внутренней сути Иуды постоянно подчеркивается автором. Герой повести лживый, завистливый, безобразный, но в то же время самый умный из всех учеников, причем умный надчеловеческим, сатанинским умом: он слишком глубоко знает людей и понимает мотивы их поступков, для других же он так и остался непонятен. Иуда предает Иисуса, но он же любит его как сына, казнь Учителя для него — "ужас и мечты". Парадоксальная двойственность придает многомерность, многосмысленность, психологическую убедительность повести Андреева.

В Иуде, несомненно, есть нечто от дьявола, но в то же время не может не воздействовать на читателя его личная (не от дьявола, а от человека) потрясающая искренность, сила переживания за Учителя в час его трагического испытания, значительность его личности. Двойственность образа в том и заключается, что в нем неразрывно связано то страшное, что закреплено за ним религиозной и культурной мировой традицией, и то возвышенно-трагическое, что уравнивает его с Учителем в изображении Л. Андреева. Это автору повести принадлежат пронзительные по смыслу и эмоциональной силе слова:

И с этого вечера до самой смерти Иисуса не видел Иуда вблизи его ни одного из учеников; и среди всей этой толпы были только они двое, неразлучные до самой смерти, дико связанные общностью страданий, — тот, кого предали на поругание и муки, и тот, кто его предал. Из одного кубка страданий, как братья, пили они оба, преданный и предатель, и огненная влага одинаково опаляла чистые и нечистые уста 9 .

В контексте повести смерть Иуды так же символична, как и распятие на кресте Иисуса. В сниженном плане, и вместе с тем как значимое, возвышающееся над обычной действительностью и обычными людьми событие описано самоубийство Иуды. Распятие Иисуса на кресте символично: крест — это символ, центр, схождение Добра и Зла. На обломанной кривой ветви измученного ветром, полузасохшего дерева, но на горе (!), высоко над Иерусалимом, повесился Иуда. Обманутый людьми, Иуда добровольно покидает этот мир вслед за своим учителем:

Иуда давно уже, во время своих одиноких прогулок, наметил то место, где он убьет себя после смерти Иисуса. Это было на горе, высоко над Иерусалимом, и стояло там только одно дерево, кривое, измученное ветром, рвущим его со всех сторон, полузасохшее. Одну из своих обломанных кривых ветвей оно протянуло к Иерусалиму, как бы благословляя его или чем-то угрожая, и ее избрал Иуда для того, чтобы сделать на ней петлю… [Иуда] гневно бормотал:

– Нет, они слишком плохи для Иуды. Ты слышишь, Иисус? Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернемся на землю. Хорошо?

Напомним, что слово братья уже было произнесено в речи автора-повествователя ранее, и это свидетельствует о близости позиций автора и его героя. Отличительная особенность повести — лиризм и экспрессивность, эмоционально высокий градус повествования, передающий напряженность ожиданий Иуды (воплощение "ужаса и мечты"). Временами, в первую очередь при описании казни Христа, повествование приобретает почти невыносимый по напряженности характер:

Когда был поднят молот, чтобы пригвоздить к дереву левую руку Иисуса, Иуда закрыл глаза и целую вечность не дышал, не видел, не жил, а только слушал. Но вот со скрежетом ударилось железо о железо, и раз за разом тупые, короткие, низкие удары, — слышно, как входит острый гвоздь в мягкое дерево, раздвигая частицы его…

Одна рука. Еще не поздно.

Другая рука. Еще не поздно.

Нога, другая нога — неужели все кончено? Нерешительно раскрывает глаза и видит, как поднимается, качаясь, крест и устанавливается в яме. Видит, как, напряженно содрогаясь, вытягиваются мучительно руки Иисуса, расширяют раны — и внезапно уходит под ребра опавший живот…

И вновь автор — вместе с центральным героем повести, причем в результате максимального приближения к страдающему Иисусу изображаемая картина вырастает до огромных размеров (в реальности так близко Иисуса вряд ли можно было видеть — он был на кресте, к нему не подпускали стражники), достигая необыкновенной выразительности. Экспрессивность, эмоциональная заразительность повести Л. Андреева побудили в свое время А. Блока сказать: "Душа автора — живая рана".

Читайте также: