Хороший журналист продается только один раз цитата
Обновлено: 07.11.2024
Разговор о принципах журналистики и о взаимоотношениях с властью, о том, как добиваться успеха и уметь дружить с Виталием Игнатенко, который в разные годы был генеральным директором ТАСС, заместителем председателя Совета Министров России, помощником президента страны.
Леонид Млечин: Игнатенко стал генеральным директором ТАСС в переломный 1991 год. Должность и казенная недвижимость конвертировались в большие деньги. Перед начальниками открывались невиданные прежде возможности – стать богатыми и очень богатыми людьми. "На меня шла атака за атакой, – вспоминает Игнатенко. – Появился первый зам. Он на новое здание ТАСС глаз положил. Я сказал, что "Только через мой труп". Потом выяснилось, что это для нового назначенца не проблема. Приходили ребята со спортивно-зэковской выправкой, говорили: "Ну, подумайте о своем здоровье. Бывает, идет человек, а его трубой по голове". И ударяли, и убивали. Могло что-то случиться и со мной. Впрочем, я не очень-то съедобный. Вырос в портовом городе, могу за себя постоять".
Теми, кто достиг высоких постов, руководят обычные человеческие чувства: зависть, корысть, властолюбие, но не всеми. "Журналист, – пишет Виталий Игнатенко в своей мемуарной книге "Со мной и без меня", – продается только один раз".
Начальниками не рождаются. А что же будущему генеральному виделось в сладких юношеских мечтах?
Виталий Игнатенко: Однажды в Сочинской школе это спросили, и полкласса сказали, что они хотят быть курортниками, потому что город такой был, дети-то не понимали этого. Они видели, что это что-то веселое, такое мажорное, в пижамах, красивые женщины в шляпах, какие-то мужчины такие, папиросы, это флот. Это все было серьезно. И они понимали, что это и есть жизнь, это состоявшееся.
Леонид Млечин: Он сделал блистательную карьеру. Помощник президента страны, заместитель председателя Совета министров, глава крупнейшего информационного агентства, сенатор. Самая высокая должность не меняла характера и взгляда на жизнь. И обаяние, под него подпадали и высшие руководители страны.
Виталий Игнатенко: Очень многое зависит от собеседника. Замечательный собеседник, на мой взгляд, и замечательный вообще товарищ – это был Брежнев. Лучше не либо – это Михаил Сергеевич, который мог все это выслушать, понять, с тобой поговорить, по-человечески даже спросить: "Ты успел сегодня что-то перекусить?". Это тоже как-то влияло, когда сутками сидишь, работаешь, и вдруг тебе такой в лоб задают вопрос: "Давай разойдемся, немножко по бутерброду, а потом опять придем".
Была у меня замечательная встреча с Владимиром Владимировичем Путиным, прекрасная. Мне нравятся, что люди, которых я перечислил, они сами создавали эту обстановку, чтобы тебе было с ними спокойно. И они понимали, что именно в такой обстановке можно большего достичь, и понять друг друга, если была такая цель – понять.
Моя последняя встреча с Владимиром Владимировичем была именно такая. Он сделал он простой жест. Он взял свою руку и положил на мою. Вот так как-то по-товарищески: "Чем могу вам помочь?". Все. Я, конечно, не побежал со списком: "Надо это, это, это". Слава богу, научен.
Леонид Млечин: Отец Виталия Игнатенко – военный. В Великую Отечественную защищал горные перевалы, которые вели к Сочи. Орденоносец. Мать – директор школы. Виталий Никитич вырос в Сочи, и на всю жизнь сохранил любовь к родному городу. Не жалко было из такого чудесного города уезжать?
Виталий Игнатенко: Леонид Михайлович, не рви душу. До сих пор все, что со мной случается южнее Тулы, заканчивается в Сочи. Куда бы я ни ехал, если это южнее Тулы, я обязательно заезжаю в Сочи. Это там у меня осталось. Я там просто как-то, вы знаете, возрождаюсь. Я там много хожу, много встречаюсь.
Леонид Млечин: После факультета журналистики пришел в "Комсомольскую правду", кузницу кадров того времени, где вырос до первого заместителя главного редактора.
Виталий Игнатенко: Считаю, что мне в "Комсомольской правде" очень много дали те люди, которые пришли в газету. Они пришли с фронтов, с каких-то партизанских отрядов. В общем, увидев в самые юные годы кровь, потерю близких и так далее, у них другая честь была, другая линия в журналистике. Они не понимали, как можно вообще прийти, и газета не могла кого-то защитить. Они все время продолжали воевать. Уже война кончилась, а они в газете продолжали воевать, но за что-то другое, за справедливость.
Леонид Млечин: Игнатенко очень молодым оказался на высокой должности в ЦК партии. Для профессионального журналиста аппаратная работа – экзотика, но он нашел себя в системе власти.
Виталий Игнатенко: Не ломать себя, не встраиваться в систему именно так, а что-то свое оставлять. Кстати, ты будешь и для этой организации ценным работником.
Леонид Млечин: Он стал соавтором посвященного Брежневу документального фильма "Повесть о коммунисте", получил Ленинскую премию, деньги перевел в детский фонд. А вот горбачёвская эпоха началась для него неудачно. Главный партийный кадровик Егор Лигачев убирал из ЦК тех, кто не прошел по всем номенклатурным ступенькам, не начинал в Райкоме партии.
Виталий Игнатенко: Когда сам вызвался на этот серьезный разговор, я пришел просто к Зимянину Михаилу Васильевичу, сказал: "Михаил Васильевич, что-то говорят, говорят, что у меня нет опыта партийной работы, что как, мол, в ЦК партии люди работают без районного, так сказать, без Райкома партии, без Горкома? Сразу, раз, и в ЦК. Наверное, правильно. Только, ради бога, никуда я…" – "А вот тебя хотят в МИД послом куда-то". Я говорю: "Только не надо, ни послом, ни в МИД. Вот в журналистику мы верните, ради бога". Он говорит: "Есть профсоюзный журнал "Новое время". Я говорю: "Почту за честь".
Леонид Млечин: Когда он ушел из аппарата ЦК, соколами взмыли прежние подчиненные, ощутив свою власть над недавним начальником.
Виталий Игнатенко: Это отдельная песня. Эта песня, наверное, со времен князя Владимира, вот так. Это все то, что Симонов когда-то написал: "Ты начальник – я дурак. Я начальник – ты дурак". Это сразу все мои подчиненные как-то, насупив брови, начали делать замечания по работе журнала, вызывать на ковер, прорабатывать. Когда я входил в кабинет, где сидел какой-то, назовем Вася. Я говорю: "Вася, привет", заходил. Он мне говорил: "Садитесь", и так показывал, что очень серьезный разговор будет, очень серьезный. И, надувая щеки, мне там что-то буробили, говорили, что я вне партии себя ставлю за какие-то публикации.
Леонид Млечин: А летом 1990-го его неожиданно вызвали к президенту страны. Горбачев сказал: "Я предлагаю тебе стать моим помощником, возглавить пресс-службу. Ты мне нужен, Виталий. Без свободной и независимой прессы не может страна нормально существовать. Надо, чтобы кто-то объяснял власти эти прописные истины". Горбачев – отец гласности, но тоже возмущался, когда писали и говорили то, что ему совсем не нравилось. Но рядом был человек, который неустанно повторял, что свобода печати для государства важнее личных обид. Таким человеком был пресс-секретарь Горбачева Виталий Игнатенко. Он изменил сам стиль пресс-конференции первого человека в стране. Никому из корреспондентов не раздавали листочки с заранее согласованными вопросами. Журналисты тянули руки, и Игнатенко давал возможность задать вопрос.
Когда он работал в Кремле, чиновники, которые только что учили его журналистике, опять стали перед ним шапку ломать. Игнатенко не злопамятный, зла не держит, дурное не вспоминает. Много чести.
Виталий Игнатенко: Нет, ну, зачем? Во-первых, мне претит это качество в человеке, эта злопамятность. Потому что я их всех вижу. Их по лицу можно назвать. Это такие хорькообразные какие-то лица, вечно впечатление, что у них что-то все время с прямой кишкой, что-то не в порядке. Это все видно на лице. Этот характер просто печать ставит. И взгляд совершенно другой.
Леонид Млечин: Пресс-секретарь главы государства говорит от его имени, но невозможно заранее обо всем спросить у президента. А где рамки самостоятельности?
Виталий Игнатенко: К счастью или к сожалению, правил нет. Все зависит от президента и от человека, которому ты служишь, кому ты присягнул. Как я понимаю и так наблюдаю, совершенно одинаковых формул поведения не существует. При Михаиле Сергеевиче Горбачеве было очень просто, потому что мы были одной группы крови, мы одинаково понимали, мы часами проводили за рабочими столами, обменивались теми или иными идеями, и понимали друг друга, поэтому здесь большой люфт был для твоей самостоятельной работы, самостоятельных оценок, суждений.
Леонид Млечин: В мае 1995 ночью в резиденции Бочаров Ручей Виктор Черномырдин уговорил его принять пост заместителя главы Правительства по делам СМИ, культуры, религии. На правительственный кабинет он не польстился, сидел в здании ТАСС, отказался от зарплаты вице-премьера и от охраны. Игнатенко спасал региональную журналистику от безденежья и самодурства местных начальников, играл важную роль в посредничестве между властью и СМИ, и томился на совещаниях.
Виталий Игнатенко: А вы думаете, сейчас я совещаниях выступают только Сократы? Нет, вы заблуждаетесь. Сейчас тоже говорят такое, что только под общим наркозом можно все это выслушать. Это форма такая. Форма совещаний по-советски почему-то сохраняется, и масса неподготовленных людей до сих пор выступают, и морочим друг другу головы. Конечно, от этого бы тоже отбиться. Это все такая страшная старомодщина. Поэтому люди сидят и рисуют. У нас много родилось прекрасных художников. Константин Львович Эрнст однажды у меня на совещании написал потрясающий портрет. Я с ним по жизни иду, как-нибудь вам покажу. А не было бы совещания, я бы остался без портрета.
Леонид Млечин: Генеральным директором ТАСС Игнатенко проработал 22 года. "О том, что мне готовят замену, я узнал случайно, – говорит он. – Я был готов. Никаких проблем".
В сложной ситуации большинство людей испытывают стресс и не в состоянии принять правильное решение. Игнатенко неизменно сохраняет хладнокровие. Может быть, потому что каждый день играет в теннис?
Виталий Игнатенко: Это вы очень правильно заметили. Для себя-то это давно я узнал. Понимаете, приходишь ты в 7 часов утра. Ты уже выиграл – эмоция, ты уже проиграл – это двойная эмоция, ты там захимичил пару мячей, так сказать, у тебя пару мячей, ты пошел, наорал, что отсудили у тебя, и так далее. То есть эту эмоциональную прививку ты уже с утра себе сделал.
Леонид Млечин: Моду на теннис ввел Борис Ельцин. Подражая президенту, чиновники взялись за ракетки. Но если говорить о большой политике, то Игнатенко начал играть задолго до Ельцина, еще при Сталине. А уже в Москве стал каждое утро начинать с тенниса.
Виталий Игнатенко: Пришел в "Комсомольскую правду", начинали мы, как вы помните, Леонид Михайлович, работать поздно, потому что газета выходила под утро. А я жаворонок, встаю очень рано, и у меня это время как-то было не задействовано ничем. А жил я около метро Динамо тогда, и всегда ходил на работу пешком мимо динамовских кортов. И вдруг меня встретил замечательный тренер Лепешин, который когда-то меня видел, как я там что-то делаю около стеночки. Говорит: "Приходите, вот корты, с 7-8 утра они всегда свободны". И я начал каждый божий день ходить, ракетку под это. И так, проходя мимо кортов, появлялся на улице Правды, дом 24 в "Комсомольской правде", каждый божий день.
Леонид Млечин: И, кажется, будто ему все дается играючи. Каждое утро корт, благодаря чему так завидно выглядит, и, по-моему, каждый вечер спектакль, концерт, выставка, на худой конец прием.
Виталий Игнатенко: Была такая предзимняя пора. Я уже работал в ЦК. Надо было там, конечно, рано бывать, к 9 часам. Поэтому уже в 7 надо быть на корте. Поэтому я уже дома был в такой спортивной одежде – шортики, маечка, – а все остальное на вешалке. Я выбегал, и машина довольно далеко стояла в Арбатском переулочке. Быстро загружался, ехал, и уже готовый выходил на корт.
И однажды я все это погрузил в машину, багажник хлопнул, и машина поехала. И я остался посреди Арбата, поземка, я стою в белых шортах, здесь что-то написано. И я понимаю, что никто меня сейчас за нормального человека не посчитает. И мне пришлось бежать и возвращаться домой, потому что водитель, каким-то образом он почувствовал: "Раз хлопнула дверь, значит, пассажир на месте". А я только-только успел положить ему костюм. И я возвращаюсь к себе в подъезд, там сидела женщина, консьержка, и я ей сказал: "Разрешите, я от вас позвоню водителю". У водителя был в машине телефон. Вернулся, забрал меня, весь день был испорчен. Но каким-то понимающим пронзительным взором на меня смотрела эта женщина, такая интеллигентная, бывшая учительница: "Я все понимаю, конечно". И когда потом жена спускалась, она говорит: "Светлана Алексеевна не хотела говорить, но сегодня ваш муж утром здесь в трусах ходил".
Леонид Млечин: "Во всех бедах России винили прессу, – вспоминает Игнатенко. – Ельцин не давал ее в обиду. Пресса не всегда отвечала ему взаимностью, но Ельцин терпел". Игнатенко запомнил, как отмечалось 75-летие Ельцина в Георгиевском зале Кремля. Первый президент России очень тепло говорил о своем соратнике Черномырдине, называл его другом, исключительно порядочным человеком. И вдруг, сделав паузу, произнес: "А я его сдал". Воцарилась тишина. Борис Николаевич прилюдно покаялся в том своем давнем решении. "Политика убивает дружбу, – отмечает Игнатенко. – Большая политика убивает большую дружбу". Став помощником Горбачева, он разошелся с недавними коллегами по ЦК.
Виталий Игнатенко: Все было понятно, что ты выбрал уже эту позицию, уже обратной дороги у тебя нет. Некоторые говорили: "Смотри, старик, это все быстро кончится". Надо было и себя не утерять, и дело защитить, и Михаила Сергеевича не дать, так сказать, в обиду и на растерзание.
Открытой вражды я не чувствовал. Но еще хуже, когда эти люди тебя считают предателем, например. Это еще хуже. Лучше бы он со мной в драку полез, и мы бы выяснили, кто из нас прав. А когда он тебя искренне считает предателем, что ты предал дело и так далее – это тяжело.
Леонид Млечин: Он сохранил верность друзьям, даже если большая политика их развела. А в августе 1991 недавние коллеги оказались по разные стороны баррикад.
Виталий Игнатенко: Уже штурмовали подъезд ЦК партии, а один мой товарищ до сих пор сидел там в кабинете. Люди до последней секунды верили, что они боги, что ничего не произойдет, что, как он сидел в этом кабинете: "Да кто может вообще на это дело покуситься? Да вы что, смеетесь, что ли?". И когда из автомата звонил, я говорю: "Немедленно уходи, потому что там же не будут разбираться, кто ты, что ты". Такая толпа была довольно воинственная, штурмовала это здание. И он спасся, так меня до сих пор благодарит.
Леонид Млечин: "Жизнь человека – рискованное мероприятие. – Замечает Игнатенко. – В ней важно не быть одиноким". Виталий Никитич отмечается умением помогать.
Виталий Игнатенко: Да, иногда просто, бывает, я это называю "пояс дружбы". Иногда потому что не один человек, а прибегает их человек 18. И как-то это все надо развести, поучаствовать. Кто-то в больницу, у кого-то с ребенком где-то в институте беда, у кого-то… Сейчас, наверное, они приходят ко мне, когда уже некуда идти.
Леонид Млечин: Но поддержание дружеских отношений – это хлопотно, жена-то это замечает.
Виталий Игнатенко: Иногда она говорит, что "У тебя дом на втором месте. На первом месте у тебя друзья". Но я эту критику, хотя и делаю вид, что я исправлюсь, – это вам так на ушко скажу, – я не собираюсь исправляться. Да, у меня, наверное, какая-то по-человечески приязнь к моим товарищам, к моим друзьям, к моим соратникам. И, может быть, действительно, я виноват, дом у меня иногда остается на втором месте. Но не жена. Дом.
Леонид Млечин: Возможно, одна из основ его успеха – растянувшаяся на всю жизнь любовь к жене.
Виталий Игнатенко: Мы познакомились в общественном транспорте. Я вхожу в трамвай, вижу прекрасную девушку, влюбляюсь в нее прямо через окно, а потом она встречается через несколько дней. И все, и через две недели мы уже сделали друг другу предложение. Вот и все.
Леонид Млечин: Когда Игнатенко утверждали в ЦК комсомола заместителем главного редактора "Комсомольской правды", секретарь ЦК поинтересовался: "Где работает жена?" – "В Общесоюзном доме моделей", – ответил Игнатенко. – "Кем?" – "Манекенщицей. Показывает модели одежды".
Виталий Игнатенко: Помню, сказал, что "Да? И ни комсомолка?". Я говорю: "Нет". Я говорю: "Но у нее там пишется "рабочий 6-го разряда" в анкетах". Он говорит: "Да? Вы так и пишите". Поэтому у меня жена – рабочий 6-го разряда, хотя она инженер-строитель, и очень много чего знает, и по строительству, наверное, не хуже этого секретаря ЦК могла бы там.
Леонид Млечин: Игнатенко – человек твердых убеждений. "Особенно меня угнетало, – пишет он, – что мои коллеги, в биографии которых Горбачев занимал не последнее место, высокомерно судили об этом великом человеке. А ведь он так много сделал для их профессионального роста и успеха. Горбачев навсегда войдет в историю тем, что, первое – он ввел в стране демократию, и второе – он от нее не отказался".
Виталий Игнатенко: Покаяния не хватило. Оно не должно было быть, что рвать рубашку на себе, но идейно и философски оно должно было быть как-то сформулировано, от чего-то мы должны были сразу отказаться, что "Это не наше, вот это не наше", и не тащить за собой этот исторический хлам. Он еще долго будет за нами. И столько сил тратится, чтобы его тащить за собой. Правда, время лечит, время будет все время отсекать. Этот путь тоже правильный. Страна наша большая. В России надо жить долго. В Германии надо было сразу покаяться, и другого выхода не было просто никак. Мы можем себе позволить растянуть это на столетия. Мы и Китай – две страны, которые могут растянуть. Но, повторяю, не помешало бы нам какой-то маленькой нотки покаяния.
Так кому, когда и за сколько продается хороший журналист? Хороший журналист, – говорит Виталий Никитич Игнатенко – продается один раз – своей идее, идее, которую он вынашивает всю свою жизнь".
Следующая цитата
К одному из юбилеев важный чиновник Генпрокуратуры сделал Игнатенко подарок: толстое дело — закрытую разработку, которую вели против журналиста спецслужбы. Зачем-то им понадобилось обратиться к прослушивавшей его многие месяцы женщине, уже к тому времени пенсионерке. Как и все такого рода специалистки, знала она Виталия Никитича не по имени и фамилии, а по номеру. "Что вы о нем запомнили?" — спросил у отставницы опер. "Каждое утро он звонил матери".
Может быть, потому, что юным укатил в Москву, в Игнатенко живет открытая всем тяга к родным, родному дому и городу. В ТАСС есть притча о том, как генеральный директор читал ленту новостей: ужас. война, крушение. кризис и вдруг счастливая улыбка: "А в Сочи 20 градусов тепла!" Удивительно, как в родном городе он становится другим и обязательно требует разделить с ним счастье от сочинских улиц, пляжа, застолья с друзьями, кажется, всех имеющихся в этом крае национальностей. Спадает груз дел, маски должностей, и в Игнатенко легко узнается десятиклассник, подрабатывающий матросом на пляжной спасательной станции, а в свободные дни сочиняющий заметки для "Черноморской здравницы".
Игнатенко легко сходится с людьми. Я заметил, что у южан вообще дистанция от человека к человеку сокращается без труда. Мне кажется, Виталий подыгрывает всю жизнь тем, кто хотел бы считать его баловнем судьбы. Он высок, хорош собою, в нем легко узнаешь с юности стилягу, в ресторане платит первым, и, главное, он потрясающий рассказчик. Я познакомился с ним в доме известного журналиста Андрея Иллеша (оба, и Игнатенко, и Иллеш, были выходцами из "Комсомолки"). Каждое 8 апреля, в день рождения Андрея, Виталий был вечером у него за столом. Все заканчивалось тем, что гости, открыв рот, слушали Игнатенко. В тот момент Виталий был еще заместителем заведующего отделом международной информации ЦК КПСС, и часть его смешных историй, представьте себе, были из жизни этой замечательной организации. То, как толкнул в лифте Суслова и весь его отдел переживал, что же теперь будет; как вез на съезд коммунистов маленькой латиноамериканской страны бюст Ленина, который пришлось выдать за памятник на могилку родственника. Честно сказать, навидавшись украинских партийных деятелей, я просто не мог себе представить, что таким, как Виталий, людям есть место на партийном верху. Я просто не сразу понял, что он и там был журналистом и наблюдал своих коллег по Старой площади, как газетчик. А своим-то он скорее был на кухне у Андрея и Лены Иллеш. Баловень ли он? Может быть, судьба к нему и была неравнодушна, но предполагается, что ее избранники так много не работают. От стажера до первого заместителя главного редактора "Комсомольской правды" он прошел за 11 лет. Не было в его отделе информации никого, кто появлялся бы раньше Игнатенко на работе. "Когда ни придешь, а из-под стола торчат длинные ноги Виталия — он уже здесь",— вспоминал еще один воспитанник "Комсомолки" Юра Рост.
Всем почему-то запомнилась рубрика, которую он придумал и вел в газете, "Журналист меняет профессию".Так, он поработал матросом, преподавателем технического училища, официантом ленинградского кафе. Нашумевшей серией об официантах автор просто вернул уважение к этой профессии. Все, например, к удивлению узнали, что официант проходит и пробегает за смену больше 40 километров!
Все запомнили, что в перестройку Виталий Никитич был пресс-секретарем Михаила Сергеевича, но немногие помнят, что до этой должности он будто начинал сначала профессиональную жизнь. Ему достался не самый популярный журнал "Новое время", и Игнатенко с открытостью и интересом стал трудиться главным редактором, сделав журнал популярным. А это, скажу вам, посложнее, чем вести пресс-конференции. Он, видно, так и остался с высочайшим мнением об этом своем и страны времени, всегда говорит: "В перестройку джентльмены писали для джентльменов".
22 года и 22 дня Виталий Игнатенко руководил ТАСС. Они как-то очень срослись — Игнатенко и ТАСС. Даже в те годы, что он был вице-премьером в правительстве Черномырдина, умудрялся кабинет не менять, и все совещания с руководителями СМИ проходили здесь, на углу бульваров и Большой Никитской. Кто-то из журналистов назвал его тогда "зонтиком российской прессы", и это довольно точно определило круг обязанностей, которые он себе очертил. Игнатенко всегда был за журналистов, а значит, и за читателей.
Расставание с агентством было тяжелым. Казалось, рвалась ткань, которая плелась всю жизнь, ломались привычки: пешком на работу, твой стол, вид из окна, люди в огромном коллективе, которых подбирал по одному. После ТАСС Игнатенко стал представлять губернатора родного края, почетным гражданином которого он и был, в Совете Федерации. Но в Краснодаре говорят, что с губернаторами им везет через раз: ушел Ткачев, прислали новенького, которому Игнатенко не потребовался. И опять журналистика: Виталий Никитич возглавил, собственно, и созданную им Всемирную ассоциацию русской прессы, куда входят газеты и журналы из более чем 80 стран.
В одном интервью Игнатенко спросили, чего он боится сильнее смерти.
Он ответил: "Не дай бог, что-нибудь случится с женой". Кто знает Виталия и Светлану, понимает, что нет в этом ответе ни позы, ни преувеличения. А есть лишь притяжение двух бесконечно близких друг другу людей.
Как-то, говоря о карьере, Игнатенко нашел такой образ. Человек приставил лестницу к стене и поднимается — ступенька за ступенькой, как вдруг на последней обнаруживает, что лестница его не у той стены стояла. Сам Игнатенко с юности выбрал правильную стену, однако лестница не бесконечна, и когда-то просто приходит время наслаждаться видом сверху.
Следующая цитата
75 лет исполнится в этот вторник бывшему генеральному директору ИТАР-ТАСС Виталию Игнатенко — человеку, имя которого в мире российской журналистики равнозначно слову «легенда».
Виталий Игнатенко — командный политический игрок, который не предает, который держит удар. Человек, который, являясь стопроцентным реалистом, остается при этом романтиком и идеалистом. Накануне своего юбилея Виталий Игнатенко вспомнил в интервью «МК» о самых ярких эпизодах своей политической и журналисткой карьеры.
— Виталий Никитич, почему вы решили стать именно журналистом? И были ли какие-то другие варианты при выборе профессии?
— В самом раннем детстве, когда я занимался музыкой, я мечтал стать дирижером. Но это быстро прошло. Я увлекся журналистикой, и это увлечение все пересилило. Журналистика — это, по-моему, наиболее близкий путь к товариществу. Журналистика — это то, что приближает каждого отдельного человека к человечеству как к чему-то целому. Я пришел к этому выводу в юности и по-прежнему думаю так и сейчас. Я ни разу не пожалел о своем выборе профессии.
— А легким ли был ваш путь в профессию? Например, была ли у вас уверенность, что вы сможете сразу поступить на журфак? Конкурс в 1958 году, наверное, был очень немаленьким?
— Очень большим. И принимали в первую очередь производственников и тех, кто уже отслужил в армии. Для вчерашних школьников было выделено всего 15 мест. Конкурс составлял примерно 20 человек на место. Но уверенность, что я сразу поступлю, у меня почему-то была. У меня уже были публикации. И я твердо верил, что у меня все получится. Однако продержалась она только до первого экзамена. На первом экзамене рядом со мной сидел замечательный молодой человек Миша Палиевский, который писал сочинение в стихах. И, увидев это, я подумал: наверное, я не туда попал!
— Свой первый значимый материал вы помните?
— Помню, конечно. В нем было так много ошибок, что меня из-за него чуть было не прогнали из «Комсомольской правды». Назывался он «Металлург шагает в море» и был посвящен теплоходу «Металлург Амосов». В одной маленькой заметке я умудрился допустить целых тридцать ошибок. Я написал, например, что в Херсоне есть море, а там его нет. Еще я написал, что солнце опускается в море, что стапеля стоят на морском причале, что теплоход шел со скоростью 30 узлов в час. Видимо, такое количество ошибок было достойно Книги рекордов Гиннесса. И поэтому меня оставили! (Смех.) Правда, после этого я больше ошибок уже не допускал.
— Какой случай из вашей журналисткой практики вы считаете самым забавным, а какой — самым экстремальным?
- Забавных очень много было случаев. Ну вот пожалуйста, например, такой. В те годы была очень популярна рубрика «Журналист меняет профессию». И вот в рамках одной из своих «смен профессии» я работал в Ленинграде официантом в ресторане «Нева».
Вдруг в этот ресторан пришла моя одноклассница с каким-то парнем. Она сидела не очень далеко от обслуживаемых мной столов, но все время за мной наблюдала и ничего не могла понять. Она ведь знала, что я журналист. А молодой человек, как она позднее мне рассказала, ей говорил: «Да ты посмотри на его физиономию! Какой он журналист? Явный официант!» Через какое-то время после этого дня я смог ей позвонить и все рассказать. А до моего звонка она чуть с ума не сошла: вроде он, но как он оказался в этом ресторане?!
Других случаев, как потом выяснилось, тоже было несколько. В рамках той же самой рубрики «Журналист меняет профессию» я работал палубным матросом на танкере «Джордано Бруно». Находясь в море, мы загорелись. Это было мое первое столкновение со стихией, и оно на меня очень подействовало.
— У вас при этом не возникало мыслей: зачем мне все это? Ради чего я сюда приперся?
— Да нет. У меня был журналистский максимализм, уверенность, что я это все преодолею. Кроме того, как я уже сказал, рядом со мной шел замечательный журналист-международник Олег Константинович Игнатьев — испытанный человек, который в составе морской пехоты прошел всю Великую Отечественную войну. Он был старше меня и шел очень спокойно. Я должен был ему соответствовать. Кстати, командир нашего партизанского отряда стал потом президентом республики. Мы с ним долго переписывались.
— В 1978 году вы очень радикально сменили профессию: с журналистской работы вы перешли на управленческую — на должность заместителя заведующего отделом международной информации ЦК КПСС. Чем это было вызвано?
— А у вас был сильный культурный шок от перехода в радикально иную среду? Вам хотелось вернуться обратно в журналистику, или бюрократическая стихия вас увлекла и затянула?
— Да, конечно, я не очень уютно себя чувствовал в ЦК в первые годы. Меня тянуло в редакцию. Я по всем вопросам старался сверить свои ощущения с коллегами, которые остались работать в прессе. Потом моя новая работа меня увлекла: я был очень востребован. Но, разумеется, мысль о возвращении в журналистику меня не оставляла. Проситься куда бы то ни было в ЦК было не принято. Но руководство ЦК было в курсе, что я бы с удовольствием ушел на журналистскую работу. За восемь лет моей работы на Старой площади рассматривалось несколько вариантов такого ухода: обратно в «Комсомольскую правду» — в качестве главного редактора, в «Известия», обратно в ТАСС.
Однако ни один из этих вариантов по разным причинам не прошел. Но вскоре после прихода к власти Михаила Сергеевича Горбачева было принято решение: в центральном аппарате партии должны работать только люди, у которых есть опыт линейной партийной работы в райкомах и горкомах партии. У меня такого опыта не было. И мне предложили пойти главным редактором в журнал «Новое время». Я это предложение с удовольствием принял. Мне казалось, что мы делали тогда хороший журнал.
— Вам это не казалось. Как человек, который с огромным удовольствием читал «Новое время» в свою бытность школьником, могу сказать, что это был прекраснейший журнал.
— Это была совершенно новая, совершенно другая журналистика. У нас работали прекрасные молодые ребята — Саша Пумпянский, Леня Млечин, Володя Кулистиков, Галя Сидорова, Дима Погоржельский, Саша Лебедев, Алексей Букалов, Марина Шакина — все как на подбор звезды. Саша Бовин у нас печатал почти каждую неделю те свои материалы, которые ему не давали печатать в «Известиях». И нам позволяли все это делать. Правда, меня все время укоряли, однажды даже предупредили строго, что я ставлю себя вне партии. В ГДР наш журнал даже запретили. Было много скандалов. К примеру, я поехал без разрешения ЦК в ЮАР. Встретился там с президентом «расистcкого режима» Фредериком де Клерком, будущим нобелевским лауреатом. Чуть не прогнали за самоуправство. Выручил Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. На дворе уже было такое время, что можно было доказывать свою правоту и нужность именно такой журналистики.
- Не было у меня такого ощущения. С моей точки зрения, все тогда шло к тому, чтобы заключить союзный договор. К тому, чтобы Советский Союз стал более современным, более мобильным государством с демократическими отношениями центра и республик. Это был прекрасный договор, за который все ратовали, включая Бориса Николаевича Ельцина. Но те, кто устроил неконституционную акцию с ГКЧП, все обрушили, запустили процесс распада.
Однако что сейчас об этом говорить? Мы уже давно живем в другом государстве. Наверное, мы должны просто для себя сделать выводы: в нашей стране нельзя ничего делать на скорую руку. Мы страна, где надо думать, думать и еще раз думать. С бухты-барахты, вот так на живую нитку — это не проходит, приводит к самым непоправимым последствиям.
— Извините, но не описали ли вы именно то, что очень многие ставят в вину Горбачеву? Мол, он действовал непродуманно, импульсивно, и в результате Союза не стало.
— Я бы не сказал, что Михаил Сергеевич Горбачев действовал импульсивно. Он действовал быстро, он значительно опережал свое время, возможности своего аппарата, возможности своих коллег. Он, можно сказать, не соизмерил свои силы. Михаил Сергеевич, на мой взгляд, не ощутил вовремя, какой объем негативной энергии накопился за многие-многие годы в советском и партийном аппарате, в спецслужбах. Он не осознал, какое надо приложить нечеловеческое усилие, чтобы это все перебороть. Но, хотя у Михаила Сергеевича Горбачева что-то не получилось, я все равно считаю его великим человеком, который сделал Россию другой.
— При каких обстоятельствах вы вернулись в ТАСС после провала ГКЧП в августе 1991 года? Почему вы не остались в кремлевском аппарате Горбачева?
— На следующий же день после возвращения Михаила Сергеевич с Фороса он собрал в Ореховой комнате Кремля своих самых близких соратников. Я там тоже был. Мы начали обсуждать кадровые назначения. Требовался новый министр иностранных дел, новый председатель КГБ, новый министр внутренних дел, новый министр обороны. Кандидаты на все эти должности были быстро подобраны. И тут разговор зашел о том, что требуется еще и новый генеральный директор ТАСС: прежний руководитель агентства в период ГКЧП повел себя, мягко говоря, не по-государственному. Все посмотрели на меня. И Михаил Сергеевич сказал: тебе придется туда пойти.
Конечно, я ответил согласием. Александр Николаевич Яковлев отправился представлять меня коллективу, но перед этим сказал: чтобы тебе спокойно работалось, надо позвонить Борису Николаевичу Ельцину. Он тут же при мне сделал этот звонок. И Борис Николаевич сказал: да, я его знаю, он смело себя вел во время путча, я его очень поддерживаю. Потом Борис Николаевич позвонил мне сам и поздравил. Вот так и получилось, что я проработал генеральным 22 года и 22 дня!
— А почему, как вы думаете, вам удалось занимать такую сверхответственную должность при четырех президентах: Горбачеве, Ельцине, Путине и Медведеве и снова Путине?
- На этом посту ты должен быть профессиональным, честным журналистом и просто честным человеком. Ничего другого не надо. Этих двух качеств вполне достаточно.
— Когда к нам в здание принесли с улицы первого убитого — офицера, который попал под пули около ТАСС, — я, естественно, задумался. Задумался не о себе. Задумался о том, что у нас десятки женщин в кабинетах, на выпуске. И о том, что для них надо найти безопасное место. Таким самым безопасным местом оказалась моя комната отдыха — она без окон. Я туда набил всех, кто мог оказаться под огнем снайперов. И эта предосторожность оказалась не напрасной. Кабинет моего первого заместителя был в пулевых отверстиях. Окно английской редакции тоже было пробито.
— В 1995 году, оставаясь руководителем ТАСС, вы стали еще и вице-премьером РФ. Как это случилось?
- Виктор Степанович Черномырдин давно искал кандидатуру на должность своего заместителя, который занимался бы вопросами СМИ, культуры и религии. Но подобрать такую кандидатуру все никак не получалось.
Один раз со мной был общий разговор. Но я сказал: нет, в ТАССе я нужнее. А потом случилось вот что. В мае 1995 года я был в отпуске у мамы в Сочи. Прихожу вечером домой. А мама мне и говорит: тут твои товарищи звонили, все меня разыгрывали, что это, мол, Черномырдин со мной говорит. Мама, учитель в самой обычной школе, естественно, не поверила, что ей может звонить сам Черномырдин. А я сразу ушки топориком. Я спрашиваю: «Когда звонили в последний раз?» — «Да вот чуть ли не сейчас». Я глянул на часы, 11 часов вечера, и решил дозваниваться.
И мне сказали: Виктор Степанович в самолете. Вдруг он сам мне звонит из самолета и говорит: «Ты где находишься?» — «В Сочи». — «А я лечу в Сочи. Ты меня встречай». И мы через его помощника договорились, что, когда ночью он будет проезжать по центру города, я буду стоять в определенном месте. И вот он меня подобрал, и мы с ним сидели где-то часов до двух ночи. И он мне сказал: «Я тебе уже указ привез. Отказываться не надо!» При этом он разрешил мне одновременно продолжить работу в ТАССе. Мы с ним выработали формулу: я становлюсь не представителем правительства в прессе, а представителем прессы в правительстве. Еще я отказался от большой зарплаты вице-премьера, «Мерседеса» и охраны. Такой вариант решения вопроса мне понравился.
— И какие свои достижения в качестве представителя прессы в правительстве вы считаете самыми главными?
— Виктор Степанович был выдающимся, замечательным, невероятным человеком, одним из лучших в моей жизни. Мы с ним работали душа в душу. И кажется, что мне удалось несколько развернуть его понимание прессы. Я смог убедить его в том, что СМИ — это не только «Московский комсомолец», «Известия», «Комсомольская правда». За пределами Москвы, в регионах тоже находится гигантская информационная площадка. Вот я и мотался по стране, чтобы поддерживать областные, краевые, республиканские газеты, местное телевидение и радио. Я убеждал региональных руководителей, что все это нужно сохранять. И в итоге журналистику регионов нам удалось спасти. Это, я считаю, является огромным достижением правительства Черномырдина — правительства, которое работало в условиях невероятно тощего бюджета, тотального дефицита всего и вся!
— Итак, в 90-е годы региональную российскую журналистику удалось спасти. Но не потеряли мы в нулевые и десятые годы всю российскую журналистику? В среде нашего креативного класса многие убеждены: журналистики в РФ больше нет, она умерла. Каково ваше мнение?
— Журналистика — это дело вечное. Каждое поколение имеет свою журналистику. Та журналистика, которая сейчас есть в стране, в целом соответствует и уровню развития технологий, и уровню развития общества. Другое дело, что общество построило внутри себя такую систему законов и систему отношений, что журналистика перестала быть общественным авангардом. И вот это меня действительно очень тревожит. Я убежден, что когда-нибудь это обязательно негативно скажется на развитии нашей страны. Хороший журналист продается только один раз — своей идее, идее, которую он вынашивает всю жизнь. А если каждый раз ставить перед журналистикой исключительно сиюминутные конъюнктурные задачи, то, конечно, это очень роняет профессию.
— И все-таки в чем конкретная причина того, что пресса перестала быть авангардом общества? Дело в самой прессе или в том, что на нее надели намордник, как считают многие?
— Я считаю, дело в том, что изменилась сама пресса. С огромным сожалением могу констатировать: при Борисе Николаевиче пресса в России была намного сильнее и острее. Она гораздо меньше работала на разрушение и сведение личных счетов и гораздо больше на то, чтобы двигать вперед этот огромный воз под названием «Российская Федерация». А потом в какой-то момент — не могу даже вспомнить, в какой именно, — все поменялось. И думаю, что одна из главных причин этой перемены в том, что в прессу пришло гигантское количество непрофессионалов. Людей, которые являются журналистами по названию, но не по своему мироощущению и состоянию души. Людей, которые не отвечают за то, что они пишут, показывают и говорят.
— А как вы оцениваете общее положение дел в стране? И когда, по вашему мнению, может произойти наше замирение с Западом?
— Мне кажется, что в плане возможности замирения с Западом мяч сейчас находится не на нашей стороне поля. Правда, на западной стороне поля его тоже нет. Мяч болтается где-то в центре газона. А причина подобного положения дел в том, что Запад утерял способность понимать нашу страну. Советский Союз времен Брежнева или в период перестройки им был понятен. Россия Ельцина тоже была для них понятна. А сейчас они не понимают, с кем именно они имеют дело.
Естественно, такая ситуация вполне объяснима. Страна, которая находится в состоянии бурления и масштабного внутреннего переустройства, всегда притягивает к себе большое внимание. Она всем интересна и всем симпатична. Но как только эта страна успокаивается, как только у нее повышается внутренняя самооценка, как только она начинает жестко отстаивать свои интересы, отношение внешних игроков к ней меняется. Внешние игроки возмущаются: мы отвели для этой страны вот такую-то клеточку мировой экономики, мировой политики и мирового влияния поставить. А она почему-то хочет из этой клеточки вылезти! Непорядок! Поэтому, кстати, и нападки на нашу страну, на ее руководство. Бьют, кстати, и по российским СМИ.
Задача современной России состоит в том, чтобы не переставать себя утверждать. Выполняя эту задачу, нам нельзя уставать и останавливаться. Любая остановка, любое замедление — это для нас шаг назад. Конечно, мы будем совершать ошибки. Конечно, мы будем по-прежнему сталкиваться с непониманием партнеров. Но в конечном итоге упорное движение вперед приведет к тому, что мы останемся великой державой. Страной, с которой все будут вынуждены считаться. Страной, которую Западу придется заново понять и принять.
Читайте также: