Господь жги здесь уже ничего не исправить откуда цитата
Обновлено: 19.09.2024
«Господи, поверь в нас: мы одиноки», — это тридцать лет назад, вторая половина 1984 года, как в финальном титре у Балабанова. После нескольких лет молчания 47-летний Валентин Распутин выпускает сборник рассказов.
Заболевшая дочка просит отца остаться дома, но он куда-то спешит и сердится на дочку, а вышел из дома, думает — зачем, куда я пошел, сидел бы с ней, всем было бы хорошо. В плацкартном вагоне мужик возрастом «то ли под тридцать, то ли за сорок» по имени Герольд плачет, и не поймешь, похмелье у него, или горе какое-то — просто вот такой несчастный мужик, типичный представитель. Мальчик-подросток отправляется с отсидевшим родственником в тайгу за ягодами; родственник знает, но не говорит мальчику, что если ягоды простоят ночь в оцинкованном ведре, они будут ядовиты. Мальчик узнает об этом только утром, когда ягоды придется выбросить, и он злится на родственника, и слышит внутри себя какую-то ужасную, какой он никогда себе не позволял, ругань, и он удивлен, что в нем есть эти слова, он не знает, откуда они в нем взялись.
Ни экшна, ни морали; такие рассказы тогда писали или совсем молодые провинциальные студенты для журнала «Юность», или заслуженные советские классики, которым уже не нужно было ничего по поводу себя доказывать. Распутин — это был второй случай, классик. К концу своего существования старая советская литература уже почти гласно приняла такую странную двойную иерархию, в которой титулованный писательский топ-менеджмент жил какой-то своей загадочной жизнью и никак не конкурировал с нетитулованными мастерами, к которым и само начальство относилось с благоговением и нежностью, признавая талант и не требуя политической верности. Распутин тогда был таким мастером. Официальная иерархия существовала уже как формальность, всем уже было все про всех понятно, и оставалось только ждать перемен, про которые тоже было понятно, что они неизбежны, и к ним нужно было подойти готовыми в том смысле, чтобы в анамнезе было меньше речей про Брежнева, подписей под погромными письмами и стихов про партию, а больше — ну вот таких рассказов про ягоды. Горбачева еще не было, выражение «общечеловеческие ценности» если и было придумано, то было не в ходу, но вот именно что общечеловеческие ценности в советской литературе последних застойных дней по факту оказались тем капиталом, с которым каждому художнику предстояло входить в новую жизнь.
И у Распутина этот капитал был, может быть, самый большой. Автор нескольких повестей, среди которых две главные — про затопленную деревню на Ангаре (старуха белит избу, которую завтра должны снести перед затоплением, а посреди будущего водохранилища стоит большая лиственница, которую никто не может спилить) и про дезертира, бежавшего с фронта к жене в Сибирь за несколько недель до Победы. Советская литература, но такая, которую не стыдно перевести и издать за границей, и которая понравится старой эмигрантской интеллигенции — наверное, к началу восьмидесятых это и был главный критерий.
Перестройку Распутин встретил, будучи готовой, под ключ, совестью нации — минимально советский для советского писателя, озабоченный, как бы пародийно в наших условиях это ни звучало, духовными и нравственными исканиями, человек того типа, который в те годы на вопрос «Верите ли вы в Бога?» обязательно отвечал, что «верит в Бога в человеке». В любой восточноевропейской стране такой писатель стал бы после крушения коммунизма бесспорным национальным классиком.
Но у нас все не так; советская литература рухнула раньше Советского Союза, по всем формальным признакам она еще в 1986-87 годах стала двухпартийной, но это была очень странная двухпартийность, когда каждая партия существует исходя из того, что второй партии нет, ее можно не замечать, игнорировать, жить без нее. Та партия, к которой с началом перестройки присоединился и Распутин, быстро проиграла — круг «Нашего современника» к 1990 году превратился в писательский аналог доронинского МХАТа, в который никто не ходит, никто не пишет рецензий, никто его не замечает. В некрологах, я думаю, многие вспомнят, как в 1989 году на первом Съезде народных депутатов СССР Распутин, процитировав (впервые с кремлевской трибуны!) Столыпина про великие потрясения и великую Россию, сказал, что России стоило бы выйти из СССР, чтобы не делить общую судьбу с остальными республиками и, в том числе, не кормить их (авторы лозунга про «кормить Кавказ» тогда еще ходили в школу). Это помнят многие, но не все помнят, что спустя полтора года, когда очередной съезд Союза писателей РСФСР заседал в Театре Советской армии, потому что другой площадки уже не нашлось, Распутин на этом съезде сказал, что демократы у России украли все, даже имя, имея в виду, что в РСФСР к власти уже пришел Борис Ельцин, и в его России места для Распутина и его товарищей по литературе уже просто не было.
Распутин девяностых — это любимый автор и герой газеты «Завтра», автор довольно чудовищного по исполнению и содержанию цикла рассказов «под Шукшина» со сквозным героем Сеней Поздняковым — этот Сеня ездил пикетировать сионистское «Останкино» в 1992 году и вообще был сугубым красно-коричневым. В начале нулевых будет повесть «Дочь Ивана, мать Ивана», очередная вариация на тему «Ворошиловского стрелка» — у женщины азербайджанец изнасиловал дочку, женщина берет обрез и убивает азербайджанца. Повесть имела какой-то успех, но я сейчас даже затруднюсь его описать, потому что непонятно, какие тут могут быть критерии успеха — премия Шолохова, рецензия в газете «День литературы»? В мире издательства «Вагриус», премии «Букер» и отдела культуры газеты «Сегодня» Распутина не было никогда, и по тем временам это значило, что его нет вообще в русской литературе.
Единственный раз мы виделись в 2001 году в Калининграде, я брал у него интервью, в котором самый интересный для меня вопрос был связан с сюжетом рассказа «Век живи — век люби», когда родители героя уезжают в отпуск в Калининград. Мне было интересно, почем именно в Калининград, а Распутин не помнил, и, видя мое огорчение, он робко предположил, что, наверное, хотел назвать самое дальнее от Иркутска место. К нам в Калининград его привозил какой-то московский патриотический бизнесмен, этот типаж был тогда в новинку, зато когда они расцветут, Распутин будет им нужен — я помню его и защитником Сталина в проекте «Имя Россия», и подписантом самых яростных антимайдановских писем интеллигенции в прошлом году. После двадцати лет забвения Валентин Распутин оказался востребован именно как герой той культуры, которая сегодня ассоциируется с именем министра Мединского. Я уверен, что в эти дни многие выскажутся в том духе, что умер самый главный писатель той части общества, которую в переводе на украинский язык можно назвать ватной.
И это отвратительно, конечно. Никто никого не имеет права исключать ни из писателей, ни из русских. Россия у нас одна, народ один, и у него одна литература, в которой есть все — даже те, кто кому-то не нравится. Сейчас умер выдающийся, один из, может быть, десяти самых-самых, русский писатель второй половины ХХ века. Те двадцать пять лет, которые мы уже прожили без него — это не его вина, а наша. Попытка строить Россию так, чтобы в ней не было места Распутину, неизбежно обернулась Россией, в которой нет места опере «Тангейзер» и фильму «Левиафан». Мы когда-нибудь научимся жить так, чтобы места хватало всем. Жалко, что это будет уже без Распутина.
«Господи, поверь в нас: мы одиноки», — это из рассказа про заболевшую дочку. Дочка погибла в 2006 году в авиакатастрофе.
Следующая цитата
Фото: REUTERS
Российский президент, согрев назло этикету супругу председателя КНР теплой накидкой, невольно оживил в соцсетях один из главных лингвистических вопросов современности: да сколько же, в конце концов, можно путать «одеть» и «надеть»?! Заголовки типа «как первая леди Китая сняла плед, одетый Путиным» многим показались настолько возмутительными, что даже отбили желание смотреть само видео со скандальным жестом.
Но вот что я думаю. Раз не исправляются, может быть, что-то все-таки происходит с этой нормой? Известно, кстати, что «одеть» в значении «надеть» можно найти и у классиков: у Достоевского, например. Употребляли эти глаголы как взаимозаменяемые и Ерофеев, и Окуджава. Лингвист Ирина Левонтина, которая и раскопала как-то все эти компрометирующие великих цитаты, уверена: это повод задуматься о статусе нормы. И Путин, накинув шаль, в очередной раз нам этот повод подумать предоставил. Были паронимами — станут синонимами. Страшно? Не бойтесь, у литературной нормы есть «расшатыватели» и поопаснее, чем эти невинные глаголы. Но пока правила все-таки соблюдайте. Как, например, это делает актер Михаил Пореченков. Он так и сказал о стрельбе в Донецке в каске «Пресса»: «Надел что дали». Фраза, кстати, вполне претендует на мем.
Россияно и плеванто на законо
Фото: Food Newsweek
Говорят, в крымских кафе появился новый вид кофе — россияно. Так и пишут: в связи со сложной геополитической обстановкой. Американо больше пить нельзя, непатриотично.
Как известно, в вопросе о кофе главное — не патриотическая составляющая, а, так сказать, половая. Скажи мне, какого рода кофе, и я скажу, кто ты. Как же в этом случае быть с россияно? Правила русского языка диктуют этому молодому виду кофе средний род. По правилам, неодушевленные несклоняемые существительные относятся именно к среднему роду: пальто, кашпо, портмоне. Однако «одно россияно», надо признать, звучит как-то нехорошо. Сразу представляется это россияно: нетрезвое, хамоватое, пусть и очень патриотичное. Так что пусть лучше будет культурно, как мы любим: «Мне один россияно и одну булочку, пожалуйста».
Правда, возникает вопрос: что же делать с другими наименованиями, которые отсылают нас к Америке? Например, с разновидностью бильярда «американка». Придется тоже переименовать! Но в россиянку уже как-то неинтересно, хочется покреативнее. Портянка? Самобранка? Ушанка? Надо думать.
Господь, жги!
Кстати, если подобная замена появится на полном серьезе, скорее всего, в соцсетях ее сопроводят фразой, которая в последнее время используется все чаще и чаще: «Господь, жги!» Обычно так комментируют информацию о нарастающем абсурде. Либо используют эту формулу, чтобы выразить крайнюю степень отчаяния, при которой уже хочется махнуть на все рукой: а, будь что будет!
Правда, если говорить о категории абсурда, то в этой области пока лидирует все-таки выражение «снизу опять постучали» (еще чуть-чуть — и оно станет просто неприличным сетевым штампом). Но «Господь, жги!» вполне может через какое-то время уверенно вырваться вперед.
Аффтар, творец мира, как сказали бы на старомодном «олбанском», жжОт. А его призывают не останавливаться. Похоже, что пока именно так и происходит.
Следующая цитата
Это фраза из сериала "Бессонница". Классный сериал советую посмотреть, но не понимаю смысл фразы.
Голосование за лучший ответ
Из текста песни группы Грот - Огонь.
Фраза из трека рэп/рок группы 25/17 "Огонь" - отсылка к Евангелию от Иезекииля. Собственно, само название группы тоже является отсылкой к этому Евангелию.
Следующая цитата
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Нет аккаунта? Зарегистрироваться Current reading. Иван Васильевич снова меняет
О войне пишут много и без меня. К тому же из нашего глубокого тыла с видом на минарет писать о ней даже как-то неудобно. Поэтому напишем о чем-нибудь более приятном.
Много лет назад аз, многогрешный, написал рецензию на трилогию покойного Михаила Успенского о Жихаре, в которой, в частности, говорилось: "Многочисленные приключения героев не более чем повод для бесконечного потока веселых аллюзий на самые разные тексты и сюжеты: классическую литературу и популярные кинофильмы, народные эпосы и анекдоты, Священное Писание, газетные лозунги и русские летописи. книги Успенского могут служить прекрасным распознавателем «свой – чужой»: либо человек считывает соответствующие коды и получает наслаждение буквально от каждой фразы, либо не понимает, и тогда ему нужно объяснять абзац за абзацем".
И вот на днях узнал, что покойный krylov и вполне здравствующий afranius подарили городу и миру ИСТЧО один такой текст, Rossija (reload game) - альтернативную историю про царя Ивана, прозванного за жестокость Васильевичем. Щедро усеянный, во-первых, отсылками на нынешние российские реалии("по непотребностям работают, по разжиганию — оттого «Роснепотребнадзор» называется"). А во-вторых, множеством цитат из самых разных источников (от Достоевского до Черномырдина, с численным преобладанием Стругацких и Щербакова), грамотно вырванных из контекста. Например, вот так:
Передовица газеты «Завтрашний день», № 14–22, месяца декабря двадцать девятого числа лета от сотворения мира 7543-го [06.01.2024].
Скаредное Лондонское Сити в тот день, пресытившись обычными душегубствами, обратило взор к Мировой Шахматной Доске. Обтерев об лапсердак с аксельбантами свои перемазанные жиром от кровавой мацы пальцы, курчавящиеся рыжей шерстью, будто с лобка дьяволицы Лилит, оно раздумчиво возложило их на фаллический шишак Черного короля и, нарушая разом все правила, Божии и человечьи, двинуло ту свою фигуру разом за четвертую горизонталь. «Говорите: король так не ходит? — придется вам усвоить, профаны: на этой доске все фигуры ходят по нашим правилам, а не по вашим!»
А в Ватиканском вертепе в тот день настоятель его — Князь-Папа, наместник диавола на земле, вывел свою труппу на черную мессу — молебствование Бафомету, антрепризу заезжего комедианта из восточных своих сатрапий. И глядели со стен базилики наслезённые глаза распинаемых для услаждения гостя христианских мальчиков, как тот новгородский христпродавец Филипп, приложившись к папской туфле яко к святым мощам, предается содомскому свальному греху с тамплиерами и илюминантами в багряных от православной крови кардинальских рясах.
И некому было тогда заслонить Святую Русь астральным щитом от того погибельного магического ритуала, разработанного за иудино золото в Лондонских алхимических подземельях, ибо выпал астральный щит тот из рук пресвятого патриарха-великомученика Пимена, изведенного как раз об те дни самоновейшей отравою, присланной в Москву из тех же Лондонских подземелий, и некому оказалось тот щит перенять.
И рухнула от того ритуала Обережная Дамба вокруг духовного отстойника, куда Европа век за веком сливала ядовитые промышленные отходы своей цивилизации — либерализм с безбожием, и бурлящий, сбивающий с ног поток той зловонной жижи хлынул на захваченную врасплох Русь. И обрушились подмытые стремниной стены нашего Общего Евразийского Дома — Светлой Ордуси, возведенной и завещанной нам святым Александром Невским, — и даже руины его погребены ныне под оставленными тем селем многосаженными грязевыми наносами.
Не столь уж и велико было поначалу воинство Черного Короля, Ливонского Антихриста, но неодолимо прельщал тот антихрист, как и предначертано ему, души людские, и белые фигуры во множестве стали перекрашиваться в черный цвет, под сатанинский хохот Лондонского Сити: «Да, профаны, новые правила на Мировой Доске теперь таковы! Поспешайте же к последней горизонтали, глупые черные пешки, становитесь там Черными Королевами, дабы принять в свое лоно черную сперму Черного Короля-Антихриста!»
И когда какой-нибудь, к примеру, тверяк посмеет вякнуть при вас что-нибудь вроде «Мы, русские…» единственным ответом ему должно быть: «Какие мы тебе русские, сволочь тверская! Тебе, продавшему Святую Русь за тридцать новгородских сребреников — и кровь ее теперь на тебе и детях твоих!»
Истинным же воплощением Русского Духа и живым оберегом Земли Русской восстал в ту проклятую зиму православный господарь, унгр по крови, Владимир Владимирович Цепень, Броня и Секира Нации:
Ты представь — метёт метель,
Темень, стужа адская,
А на Нём — одна шинель
Грубая, солдатская.
И стоит Он напролом,
И летит, как конница…
— таким и останется он в наших сердцах, вместе со своими соратниками, положившими тогда жизни свои на тот священный алтарь: опаленный огнем сражений воин Чеснаков, интеллектуал и поэт Мармотный, величайший ученый Менгеле, чей гений двинул науку Русского Проекта в прорыв, в дали немечтанные для всех тамошних быстрых разумом ньютонов. Слава героям, героям слава!
Но слишком уж неравны были силы, и вскоре лишь Кремль, обратившись в Опричный Монастырь, высил светозарные стены свои над затопившей Москву трясиной богомерзкой либеральной слякоти. И обратился тогда к своим опричникам, боевым чернецам, пресвятой Данила Фомин: «Труба предвечного! Приспело время в огне и пламени принять венец славы вечныя!» И согласились те: «Мы выданы, нас окружили… Негде укрыться, нет нам спасенья», а коли так — «ГОСПОДЬ, ЖГИ!»
(Кстати, было бы интересно сверить наши карты. Аз, многогрешный, вижу в этом отрывке, минимум, семь цитат из шести источников. Кто больше (или меньше)?
Читайте также: