Цитаты о викторе некрасове
Обновлено: 21.11.2024
О Викторе Некрасове, столетний юбилей которого издательство «АСТ» отмечает в мае этого года выпуском книги, фрагменты которой мы предлагаем вашему вниманию, говорят и вспоминают сегодня гораздо реже, чем следовало бы. Его повесть «В окопах Сталинграда», за которую писатель получил Сталинскую премию 2-й степени, была опубликована в «Знамени» в 1946 году, а позднее переведена на какое-то немыслимое количество языков и издана совсем уже немыслимым общим тиражом в несколько миллионов экземпляров. Через десять лет по ней поставили фильм «Солдаты», а позднее Некрасов написал сценарии еще к двум — «Город зажигает огни» и «Неизвестный солдат».
Виктор Некрасов с мамой, Зинаидой Николаевной. Киев, 1962. © Фото из личного архива В. Кондырева / Предоставлено издательством АСТ
Неприятности начались после серии очерков, написанных по следам поездок в США, Италию и Францию. Журналист-международник Мэлор Стуруа, ныне постоянный и желанный автор многих российских периодических изданий, опубликовал погромную статью в жанре публичного доноса на писателя, после которой Хрущев заявил, что автору злополучных очерков «не место в КПСС». Впрочем, еще до того Некрасов проявил себя в качестве человека неблагонадежного, напечатав осенью 1959 (!) года в «Литературной газете» статью ««Почему это не сделано?» — о необходимости увековечения памяти жертв массового убийства евреев в Бабьем Яру. В 1969 году окончательно впавший в немилость Некрасов получает партийное взыскание — после подписания коллективного письма в связи с политическим процессом над украинским писателем Вячеславом Черноволом (Чорновилом), затем через четыре года его исключают из партии, а при обыске в 1974 году изымают все рукописи.
Осенью того же года Некрасов уезжает из страны, оказывается во Франции, пишет, сотрудничает со «Свободой» и журналом «Континент». Воспоминания Виктора Кондырева — пасынка Некрасова, разделившего с ним 20 лет жизни — с конца шестидесятых до смерти писателя в 1987 году, — важная, как нам представляется, книга. Не только потому, что написана она живо и представляет собой чтение порой смешное, а порой очень грустное. Может быть, еще важнее то, что воспоминания Виктора Кондырева о Некрасове — отличное противоядие от призывов к «позитивному переосмыслению советского опыта», раздающихся в последнее время не только со страниц идеологически выверенных партийных изданий, но и из уст дрейфующих влево интеллектуалов. Некрасов, человек прямой и честный, прошедший почти всю войну (его демобилизовали в 1945 году после ранения в Польше) сначала фронтовым инженером, а потом заместителем командира саперного батальона, не затрудняется называть белое — белым, а черное — черным. Нам, нынешним, есть чему у него поучиться.
Галина Некрасова, Вадик Кондырев, Виктор Некрасов, Мила Кондырева, Киев, 1973. © Фото из личного архива В. Кондырева / Предоставлено издательством АСТ
Еще несколько фрагментов из книги можно прочесть здесь и здесь.
Одним словом — мудак!
В начале семидесятых годов каждый вечер сотни тысяч людей затаенно внимали радиостанциям, знаменитым «голосам» — Би-би-си, «Голосу Америки», «Свободе», «Немецкой волне».
Виктор Некрасов и Виктор Кондырев. Ванв, 1982. © Фото из личного архива В. Кондырева / Предоставлено издательством АСТ
И решил вдруг Сахаров с женой Еленой Боннэр приехать в Киев. По-моему, в конце 1971 года. Просто так, чтоб развеяться и повидаться с Некрасовым. С известным киевским вольтерьянцем, не инакомыслящим, но подписантом, как тогда, не без некоторой гордости, называли себя те, кто подписывал письма протеста, довольно многочисленные в то время.
Поводов для протестов хватало — того обидели власти, того оскорбили, тому намяли бока на улице, а того просто арестовали. За антисоветскую агитацию — это, мол, вам не фунт изюму, важно поджимали губы официальные лица. Звучало устрашающе, но что это такое, эта самая агитация, никто толком объяснить не мог.
Вика рассказывал о посещении Сахарова чуть иронично.
Понимаешь, Андрей абсолютно беспомощный, Елена Боннэр над ним как квочка. Это съешь, а это не надо, даже масло на хлеб ему намазывает! А он сидит, улыбается милой улыбкой и говорит, говорит, довольно интересно иногда. Когда же он умолкает, начинает говорить Елена. И тогда очень скоро начинаешь мечтать о передышке.
— Но главное, — Вика широко раскрывал глаза и делал паузу, как бы по Станиславскому, — он все ест подогретое, даже селедку! Все подогревается на пару, представь себе!
Но человек он, конечно, милейший и, знаешь, бесстрашный.
Будучи весной 1974-го в Москве, Некрасов навестит Сахарова в больнице. Вместе со Львом Копелевым и Владимиром Войновичем. Фотопортрет академика, сделанный неверной рукой подвыпившего писателя, получился сравнительно удачным. Чего не скажешь о групповом снимке, выполненном гораздо менее твердой рукой Владимира Войновича.
Через несколько лет Елена Боннэр попросит, чтобы Вика сопровождал ее в Норвегию на заочное торжественное вручение Сахарову Нобелевской премии мира. Позже, во время горьковской ссылки Сахарова, уже став прославленной диссидентской женой, она будет не раз приезжать в Париж, но не выкроит времени, не повидается с Виктором Платоновичем.
Виктор Некрасов в своем кабинете. Киев, август 1974. © Фото из личного архива В. Кондырева / Предоставлено издательством АСТ
К началу семидесятых годов партийные власти уже не раз выказывали Некрасову свое раздраженное недовольство.
Письмо от 30 января 1972 года: «В квартиру вошли трое. Старший — подполковник, гад с ненавидящими глазами. И двое — помоложе».
Держатся они, как полагается, уверенно, но чуть растерянно — у них нет ни ордера на обыск, ни даже санкции на допрос. Прошли в гостиную, успокоили: встреча абсолютно не протокольная, решили просто зайти, поговорить. Сели вокруг стола. Мама от волнения чуть не предложила чаю, но спохватилась вовремя. Вначале даже шутили, но потом перешли на серьезный тон.
Подполковник начал обстоятельно: вы уважаемый, серьезный человек, Виктор Платонович, а ведете себя иногда как московские антисоветские пройдохи.
Из письма Некрасова ко мне: «Имеется, например, информация, что вы не только храните самиздат, но и распространяете его. Где этот самиздат, покажите нам его, наберитесь мужества, наконец. Обещаем вам, что никаких санкций не последует, просто мы хотим помочь вам выпутаться из этой некрасивой истории».
Гость посоветовал Некрасову хорошенько подумать и, возможно, одуматься, пока не поздно. Чекист привирал по привычке — уже было поздно.
Письмо ко мне от 2 сентября 1972 года:
«В августе вызвали в райком. И опять та же тягомотина — если партия говорит, что ты ошибся, то надо это признать, а оправдания никого не интересуют. . Я напомнил высокому собранию кое-кого из современных классиков, которых они в свое время топтали и атукали, ставших сейчас снова классиками. Смотрели смуро, скучливо посапывали, о чем говорить, все и так ясно». В.П. сам давно понял, что ничего им не докажешь, и решают-то дело не здесь, а повыше. Но артачился, делал экскурсы в историю, время покажет, уверял, кто прав, кто виноват. Надеялся, что дойдет дело до общего собрания и он сможет наконец высказать перед коллегами все, что думает, “выдать им на полную железку”».
Письмо ко мне от 19 сентября 1972 года:
«Вызвали на партком и зачитали обвинения. Для начала “приплели отрыв от масс партии, непосещение партсобраний и неуплату взносов”. Потом перешли к более серьезным вопросам — дружба с Иваном Дзюбой, Солженицыным, Сахаровым. “Огорчались, что не раскаялся, не сделал выводов из критики, опять отстаивал свои неверные позиции”».
А жизнь тем временем течет помаленьку, как он любил говорить. Конец лета, в Киеве никого нет. Сосед Саша Ткаченко заходит редко, Рафуля Нахманович на съемках, новый друг Люсик Гольденфельд в Крыму. С Евусей Пятигорской отношения заметно портятся — она ждет худшего и не скрывает этого, и В.П. ругает ее, как падшую духом. «Любимые москвичи тоже чувствуют неладное, — пишет он, — затаились». Выжидают, чем все это закончится, и прикидывают, как вести себя с Некрасовым.
Советская власть решила применить испытанную методу: чтобы рыбка задохнулась, достаточно слить воду из аквариума — отпугнуть и отогнать от Некрасова всех друзей, приятелей и знакомых. И сильно, надо сказать, в этом преуспела. Для Некрасова это была беда.
Друзей он никогда не осуждал и не позволял их хулить другим.
— Мои друзья плохими людьми быть не могут! — не раз говорил В.П. — На то они и мои друзья!
Поэтому, когда наступили отвратные и тяжелые для него времена, он отказывался верить, что многие из них согласятся на разрыв. Всегда искал любой повод, ничтожный или даже идиотский, чтобы оправдать бывших друзей. Продолжая не понимать, как можно изменить многолетней дружбе. Горько отмахиваясь от доводов, что у всех есть свои соображения, своя жизнь, семья, проекты, служба. И в один прекрасный момент советская власть вынудила всех их признать, что как это ни обидно, досадно, больно, но Некрасова надо сторониться.
После смерти Лени Волынского и Исаака Пятигорского и особенно после кончины в 1971 году Зинаиды Николаевны Вика остался абсолютно один. Многие, слишком многие из его старых знакомых и даже друзей не отвечали на телефонные звонки, на письма или даже не замечали на улице, избегали здороваться! Верные, многолетние, любимые друзья! В.П. это очень обижало, он переживал, дергался, замыкался в себе, совсем потерялся.
Его не печатали, шпыняли на собраниях, бранили на партийных и писательских комиссиях, недоучки поучали, а хамы издевательски ухмылялись ему в лицо.
И говорил он мне как-то грустновато, что надо же, мужик в коридоре ему локоть одобрительно жмет, дескать, молодец, так держать, а на собрании той же рукой голосует за осуждение. При этом В.П. считал, что имеет дело с какими-то извращенцами, не понимая, что это обычные ухватки советских партийных писателей.
— С тобой могут, — жаловался, — выпивать в буфете и распахивать объятия при встрече, а с трибуны — оплевывать говном!
А потом оправдываться, удрученно кивая головой, вспоминая о дружбе и о службе.
Наиболее бесшабашные и отчаянные люди произносили слова в его защиту, порядочные помалкивали, выражая сочувствие. Изворотливые заболевали и отсутствовали на собраниях, чувствовали себя счастливо отделавшимися.
В 1969 году я заехал в Киев, едучи в отпуск из армии.
— Ты помнишь, — говорил Вика через несколько лет, — как ты зашел ко мне вечером, без звонка? Когда ты позвонил, а потом я услышал возглас Гани и топот сапог по паркету? Я подумал: ну все, за мной пришли! То есть уже тогда, нагрянь кагэбисты ко мне, я бы не очень удивился.
Усадив меня за стол в большой комнате, Вика тогда уселся напротив и закурил. Ганя подала борщ с огромным комком сметаны.
Она благоволила ко мне и с одобрением наблюдала, как я бесшумно ел, не стуча ложкой о тарелку, и отламывал хлеб кусочками. Развязных за столом гостей Ганя не терпела и, бывало, полупрезрительно отзывалась на кухне об ушедшем госте, мол, говорят талантливый поэт, «алэ исты не вмиэ, повыснэ над тарилкой, кыдь-кыдь — и нема!»… На десерт подан был кисель в блюдечке, и принято было попросить добавку, чтоб польстить поварихе.
А утром Виктор Платонович повел меня на заброшенное и разрушенное еврейское кладбище.
Странный, тоскливый вид являли сотни памятников, лежавших вповалку и вперемежку на земле, как бурелом в тайге. Мы шли по необъятному полю руин, мимо поверженных стел с надписями на иврите, мимо разбитых на куски плит со звездами Давида и семисвечниками, искореженных оград, выпотрошенных могил, загаженных склепов с оторванными дверями. Уже сброшенные на землю плиты были старательно расколоты, поставлены дыбом и стянуты в кучи. Обходили осколки керамических портретов, табличек, веночков, шестиконечных звезд.
Невольно оглядываешься, ждешь какой-то беды, тишина смущала, хотя чего тревожиться, мы одни.
Трава по колено, теплый ветерок, шум далеких автомашин. Но жутковато, хотя и ясный день.
Что тут непонятного, спокойно говорил Виктор Платонович, сделали это люди, ненавидящие евреев. Вкладывали душу и силы. Не считались со временем. Но размах этой ненависти не укладывается в голове, прямо-таки страшно.
Следующая цитата
Людей, ничего не боящихся, нет. Все боятся. Только одни теряют голову от страха, а у других, наоборот, все мобилизуется в такую минуту и мозг работает особенно остро и точно. Это и есть храбрые люди.
(страх, храбрость)
Мы должны всей своей жизнью отрицать цивилизованное человеконенавистничество и общественное хамство. Ничего более важного, чем это, сейчас для нас нет, ибо иначе все общественные идеалы утратят свой смысл.
(идеал, хамство)
Просто как-то это все здесь, на фронте. Был вчера - сегодня нет. А завтра, может, и тебя не будет. И так же глухо будет падать земля на крышку твоего гроба. А может, и гроба не будет, а занесет тебя снегом и будешь лежать, уткнувшись лицом в землю, пока война не кончится.
(война)
(прошлое, настоящее, будущее)
На войне узнаешь людей по-настоящему. Мне теперь это ясно. Она - как лакмусовая бумажка, как проявитель какой-то особенный.
(война)
Сколько раз на фронте я мечтал о таких минутах: вокруг тебя ничего не стреляет, не рвется, и сидишь ты на диване и слушаешь музыку, и рядом с тобой хорошенькая девушка. И вот я сижу сейчас на диване и слушаю музыку… И почему-то мне неприятно. Почему? Не знаю.
Но лучше всего, по-моему, охарактеризовал советскую прессу другой мой друг, полный юмора и сарказма. Как-то, взглянув то ли на «Правду», то ли на «Известия», он сказал: «Не понимаю, к чему этот устарелый лозунг там, наверху: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Я бы поставил другой, куда более определяющий сущность газеты: «Не твоё собачье дело!» Не твое собачье дело! Что дают, то и жри. Люди поумнее тебя делают газету.
Есть детали, которые запоминаются на всю жизнь. И не только запоминаются. Маленькие, как будто незначительные, они въедаются, впитываются как-то в тебя, начинают прорастать, вырастают во что-то большое, значительное, вбирают в себя всю сущность происходящего, становятся как бы символом.
(деталь)
Да, самое страшное на войне - это не снаряды, не бомбы, ко всему этому можно привыкнуть; самое страшное - это бездеятельность, неопределённость, отсутствие непосредственной цели. Куда страшнее сидеть в щели в открытом поле под бомбёжкой, чем идти в атаку. А в щели ведь шансов на смерть куда меньше, чем в атаке. Но в атаке - цель, задача, а в щели только бомбы считаешь, попадёт или не попадёт.
(война)
Ночной бой. Самый сложный вид боя. Бой одиночек. Боец здесь все. Власть его неограниченна. Инициатива, смелость, инстинкт, чутье, находчивость - вот что решает исход. Здесь нет массового, самозабвенного азарта дневной атаки. Нет чувства локтя. Нет «ура», облегчающего, все закрывающего, возбуждающего «ура». Нет зеленых шинелей. Нет касок и пилоток с маленькими мишенями кокард на лбу. Нет кругозора. И пути назад нет. Неизвестно, где перед, где зад. Конца боя не видишь, его чувствуешь. Потом трудно что-либо вспомнить. Нельзя описать ночной бой или рассказать о нем. Наутро находишь на себе ссадины, синяки, кровь. Но тогда ничего этого нет.
Чем хорош Париж? Не только тем, что он хорош, а тем, что все об этом знают и стремятся в него.
(Франция)
Радуюсь, потому что люблю Москву. А Москва для меня это и Красная площадь со сменой караула у Мавзолея, и метро «Дворец Советов», ныне «Кропоткинская», с каким-то, всегда казавшимся мне загадочным, сиянием колонн, и поленовский дворик с Николой-на-Песках, и яркая зимняя кустодиевская Москва, и Аполлинария Васнецова, средневековая, деревянная, с теремами, сказочная, которой нет, а как хорошо бы было, если б хоть крохотный кусочек её сохранился… И грибоедовская, пушкинская, Наташи Ростовой. Слишком многое связано у русского человека с Москвой, чтоб не радовался он всему, что связано с её прошлым, с её историей. А в ней было многое. И кровь Лобного места, и пепел восемьсот двенадцатого, и залпы революций, и огни салютов сорок пятого. Давайте же любить в Москве всё, что в звуке её имени сливается и отзывается и будет отзываться в нашем сердце всю жизнь, всегда.
Следующая цитата
Виктор Платонович Некрасов. Родился 4 (17) июня 1911 года в Киеве - умер 3 сентября 1987 года в Париже. Русский советский писатель, диссидент и эмигрант, лауреат Сталинской премии второй степени (1947).
Родился Виктор Некрасов 4 (17) июня 1911 год в Киеве, в семье врача.
Отец - Платон Федосеевич Некрасов, мать - Зинаида Николаевна Некрасова. Старший брат Коля Некрасов юношей был запорот до смерти (петлюровцами или красными).
В Ростове Некрасов служил в Театре Красной армии СКВО, выступавшем по военным гарнизонам и армейским лагерям. Как вспоминала актриса Варвара Шурховецкая, служившая в том же театре, что и Виктор, после начала Великой Отечественной войны актёры - несмотря на полагавшуюся им бронь - стали проситься на фронт; однако из всей труппы удалось попасть на фронт только Некрасову (по военной специальности он был сапёром, а их не хватало).
В 1941-1944 годы Некрасов был на фронте полковым инженером и заместителем командира сапёрного батальона, участвовал в Сталинградской битве, после ранения в Польше, в начале 1945 года, в звании капитана был демобилизован. Член ВКП(б) с 1944 года (исключён из партии в 1973).
Она принесла писателю подлинную славу: переиздана общим тиражом в несколько миллионов экземпляров, переведена на 36 языков. За эту книгу, после её прочтения Иосифом Сталиным, Виктор Некрасов получил в 1947 году Сталинскую премию 2-й степени. По мотивам повести и по сценарию Некрасова в 1956 году был снят фильм «Солдаты», отмеченный премией Всесоюзного кинофестиваля (в этом фильме сыграл одну из своих первых больших киноролей Иннокентий Смоктуновский).
По сценариям Виктора Некрасова поставлены кинофильмы «Город зажигает огни» (1958) и «Неизвестному солдату» (1961).
В 1959 году Некрасов пишет повесть «Кира Георгиевна» и выступает в «Литературной газете» с рядом статей о необходимости увековечить память советских людей, расстрелянных фашистами в 1941 году в Бабьем Яру. Некрасова стали обвинять в организации «массовых сионистских сборищ». И все-таки памятник в Бабьем Яру был установлен, и в этом немалая заслуга писателя.
После того, как в «Новом мире» (1967, № 8) был опубликован очерк В. П. Некрасова «Дом Турбиных», люди потянулись к этому дому. Дом называют не по фамилии тут жившего автора романа «Белая гвардия», Михаила Булгакова, а по фамилии «живших» здесь его героев. Дом стал современной легендой Андреевского спуска.
В 1966 году подписал письмо 25-ти деятелей культуры и науки генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу против реабилитации Сталина.
В 1960-е годы посетил Италию, США и Францию. Свои впечатления писатель описал в очерках, за которые в разгромной статье Мэлора Стуруа «Турист с тросточкой» был обвинён в «низкопоклонстве перед Западом». Из-за либеральных высказываний в 1969 году заслужил партийное взыскание, а 21 мая 1973 года на заседании Киевского горкома КПУ исключён из КПСС. При домашнем обыске у Некрасова 17 января 1974 года в Киеве КГБ были изъяты все рукописи и нелегальная литература, на протяжении последующих шести дней писатель подвергался многочасовым допросам.
Последняя в СССР книга Некрасова - «В жизни и в письмах» вышла в 1971 году. После этого на издание его новых книг был наложен негласный запрет, а затем из библиотек стали изыматься и все ранее вышедшие книги.
В течение марта-мая 1974 года в отношении Некрасова было проведено несколько провокаций: он задерживался милицией на улицах то Киева, то Москвы якобы для установления его личности, после чего его отпускали то с извинениями, то без них.
20 мая 1974 года Некрасов написал персональное письмо Брежневу, в котором, упомянув обо всех этих провокациях, констатировал: «Я стал неугоден. Кому - не знаю. Но терпеть больше оскорблений не могу. Я вынужден решиться на шаг, на который я никогда бы при иных условиях не решился бы. Я хочу получить разрешение на выезд из страны сроком на два года».
Не дождавшись ответа, 10 июля 1974 года Виктор Некрасов и его жена Галина Базий подали документы на выезд из СССР (для поездки к родственнику в Швейцарию на три месяца). 28 июля Некрасову сообщили, что просьба его будет удовлетворена, вслед за чем он получил разрешение на выезд за границу в Лозанну (Швейцария). Вызов в Швейцарию Виктору Некрасову оформил Николай Ульянов (родной дядя).
12 сентября 1974 года, имея на руках советские загранпаспорта сроком на пять лет, Некрасов с женой вылетели из Киева в Цюрих.
В Швейцарии Виктор Некрасов встречался с Владимиром Набоковым. Далее жил в Париже, вначале у Марии Розановой и Андрея Синявского, затем на съёмных квартирах. Летом 1975 года был приглашён писателем Владимиром Максимовым на должность заместителя главного редактора журнала «Континент» (1975-1982), сотрудничал вместе с Анатолием Гладилиным в парижском бюро радиостанции «Свобода».
После отъезда Виктора Некрасова и Галины Базий за границу пасынок Некрасова (сын Базий от первого брака) Виктор Кондырев с женой и сыном остался в Ростове: ему права на выезд не давали. Некрасов обратился за помощью к Луи Арагону, которого советское руководство собиралось наградить орденом Дружбы народов. Тот пришёл в советское посольство и заявил, что публично откажется от ордена, если Кондырева не выпустят из СССР. Эта угроза подействовала, и Кондыреву с его семьёй в 1976 году дали разрешение уехать в Париж - к матери и отчиму.
В мае 1979 года Виктор Некрасов был лишён советского гражданства «за деятельность, несовместимую с высоким званием гражданина СССР». В последние годы жил вместе с женой на площади Кеннеди в Ванве (пригород Парижа), в одном доме с Виктором Кондыревым. Начавшаяся в СССР горбачёвская перестройка его очень живо интересовала.
Последним произведением писателя стала «Маленькая печальная повесть».
Виктор Некрасов скончался от рака лёгких в Париже 3 сентября 1987 года. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Библиография Виктора Некрасова:
Следующая цитата
Тяжела борьба души с телом, тяжела борьба человека с самим собой.
Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан.
(поэт, гражданин)
В душе каждого человека есть клапан, отворяющийся только поэзией.
Наши собственные несчастия всегда кажутся нам исключительными, не подлежащими сравнению.
(несчастье)
Правилу следуй упорно: чтобы словам было тесно, мыслям - просторно.
(слово, мысль)
Бывали хуже времена, но не было подлей.
(подлость, эпоха)
Где ж, как не в буре, и развернуться славянской натуре?
(славяне)
В мире есть царь - этот царь беспощаден, голод названье ему.
(голод)
Литература не должна наклоняться в уровень с обществом в его темных или сомнительных явлениях.
(литература)
Пускай наносит вред врагу не каждый воин, но каждый в бой иди. А бой решит судьба.
(бой, воин)
Пошлый опыт - ум глупцов.
(пошлость, глупость)
Где розы - там и тернии - таков закон судьбы.
(судьба)
Блажен болтающий поэт и жалок гражданин безгласный.
(поэт, гражданин)
Даром ничто не дается: судьба жертв искупительных просит.
В ком чувство долга не остыло, кто сердцем неподкупно прям, в ком дарованье, сила, меткость, тому теперь не должно спать.
К народу возбуждать вниманье сильных мира - чему достойнее служить могла бы лира?
Читайте также: