Цитаты из поединка куприна

Обновлено: 06.11.2024

поручик Веткин – лысый, усатый человек лет тридцати трех, весельчак, говорун, певун и пьяница, подпоручик Ромашов, служивший всего второй год в полку, и подпрапорщик Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми глазами и с вечной улыбкой на толстых наивных губах, – весь точно начиненный старыми офицерскими анекдотами.

Гайнан был родом черемис, а по религии – идолопоклонник.

певун и пьяница, подпоручик Ромашов, служивший всего второй год в полку, и подпрапорщик Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми глазами и с вечной улыбкой на толстых наивных губах, – весь точно начиненный старыми офицерскими анекдотами.

И любовь, говорю я вам, имеет свои вершины, доступные лишь единицам из миллионов.

Ромашов, который до сих пор молчал, вдруг, краснея от замешательства, без надобности поправляя очки и откашливаясь, вмешался в разговор: – А вот, господа, что я скажу с своей стороны. Буфетчика я, положим, не считаю… да… Но если штатский… как бы это сказать. Да… Ну, если он порядочный человек, дворянин и так далее… зачем же я буду на него, безоружного, нападать с шашкой? Отчего же я не могу у него потребовать удовлетворения? Все-таки же мы люди культурные, так сказать…

Давно уже, где-то вдали от наших грязных, вонючих стоянок, совершается огромная, новая, светозарная жизнь. Появились новые, смелые, гордые люди, загораются в умах пламенные свободные мысли. Как в последнем действии мелодрамы, рушатся старые башни и подземелья, и из-за них уже видится ослепительное сияние. А мы, надувшись, как индейские петухи, только хлопаем глазами и надменно болбочем: «Что? Где? Молчать! Бунт! Застрелю!» – И вот этого-то индюшачьего презрения к свободе человеческого духа нам не простят – во веки веков.

С удивлением, с тоской и ужасом начинал Ромашов понимать, что судьба ежедневно и тесно сталкивает его с сотнями этих серых Хлебниковых, из которых каждый болеет своим горем и радуется своим радостям, но что все они обезличены и придавлены собственным невежеством, общим рабством, начальническим равнодушием, произволом и насилием.

Он как будто не знал раньше цены свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья может заключаться в простой возможности идти, куда хочешь, повернуть в любой переулок, выйти на площадь, зайти в церковь и делать это не боясь, не думая о последствиях. Эта возможность вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.

Никто из них никогда, даже мельком, не обращал внимания на Ромашова, но он видел в них кусочек какого-то недоступного, изысканного, великолепного мира, где жизнь – вечный праздник и торжество…

Следующая цитата

Офицер Назанский является сослуживцем подпоручика Ромашова, главного героя повести.

Полное имя героя - Василий Нилыч Назанский:

"О чем же вы думали перед моим приходом, Василий Нилыч?"

О внешности Назанского известно следующее:

". его белая фигура и золотоволосая голова то мелькали в просветах окон. "

У Назанского прекрасные голубые глаза:

". задумчивыми, прекрасными голубыми глазами."

". его голубые глаза, наполнившись слезами, заблестели."

". загорались жизнью и блеском и вновь становились прекрасными его голубые глаза."

Офицер Назанский - "беспросыпный" пьяница:

". или беспросыпных пьяниц, вроде вашего Назанского. "

Назанскому около 30 лет, так как 10 лет назад он поступил на службу:

". я прослужил сначала три года, потом был четыре года в запасе, а потом три года тому назад опять поступил в полк."

Офицер Назанский - талантливый, чуткий и широкий человек, который губит себя алкоголем:

Назанский - умный человек с прекрасной душой:

"А другим вы быть не можете, несмотря на ваш ум и прекрасную душу."

Офицер Ромашов считает Назанского своим другом и учителем:

"Она выговаривала мне за дружбу с Назанским. "

Назанский хорошо понимает и чувствует Ромашова:

"Я вас знаю хорошо, лучше, чем всех других, и я чувствую вашу душу. Ведь вы совсем не верите в это."

Офицер Назанский относится к Ромашову с лаской и нежностью:

"Спасибо, родной."

"Ах, милый мой, милый Ромашов. "

". возразил ласково Назанский и грустными, нежными глазами поглядел на Ромашова."

Ромашов и Назанский иногда вместе выпивают и беседуют на философские темы. Ромашов приходит к Назанскому, когда ему не с кем поговорить, например, перед поединком:

Назанский живет бедно, как и Ромашов:

"Комната у Назанского была еще беднее, чем у Ромашова."

Офицер Назанский ненавидит службу в армии, но продолжает служить, сам не зная почему:

"Я ненавижу, например, военную службу, но служу. Почему я служу? Да черт его знает почему!"

Назанский ведет скучную, тоскливую жизнь в армии:

"Мое существование однообразно, как забор, и серо, как солдатское сукно."

". ограниченной еще больше, чем наша нелепая жизнь. "

С помощью алкоголя Назанский пытается уйти от реальности, в которой он чувствует себя подавленным:

". я счастлив. В полку завтра все скажут, что у меня запой. А что ж, это, пожалуй, и верно, только это не совсем так. Я теперь счастлив, а вовсе не болен и не страдаю. В обыкновенное время мой ум и моя воля подавлены. Я сливаюсь тогда с голодной, трусливой серединой и бываю пошл, скучен самому себе, благоразумен и рассудителен."

Назанский - чувствительный и сентиментальный человек:

Назанский - романтик и мечтатель:

"Какое, например, наслаждение мечтать о женщинах! Нет, не грязно думать. Зачем?"

"Назанский, это мечты, это фантазии!"

Офицер Назанский - безвольный, опустившийся, разлагающийся человек, по мнению Шурочки:

". при безвольном, опустившемся, нравственно разлагающемся человеке. "

Офицер Назанский много видел и пережил в жизни:

Назанский участвовал в войне и бывал в атаках:

"После ночного перехода шли мы в атаку. Сбились мы все тогда с ног, устали, разнервничались все: и офицеры и солдаты. Брем велит горнисту играть повестку к атаке. "

Назанский любит сидеть дома:

"Назанский был, по обыкновению, дома."

Когда Назанский уходит в запой, его внешность странно меняется:

"Все лицо Назанского странно изменилось за то время, как оба офицера не виделись. Глаза глубоко ввалились и почернели вокруг, виски пожелтели, а щеки с неровной грязной кожей опустились и оплыли книзу и некрасиво обросли жидкими курчавыми волосами."

Находясь в запое, Назанский видит галлюцинации и боится своей комнаты:

Назанский считает, что жизнь прекрасна, несмотря на все трудности и испытания:

"А посмотрите, нет, посмотрите только, как прекрасна, как обольстительна жизнь!"

Назанский считает, что плохих людей нет:

Назанский считает, что в царской, разлагающейся армии нет места талантливым, чутким и добрым людям:

Назанский советует Ромашову уволиться из армии, чтобы сохранить то светлое, что есть в нем:

Офицер Назанский советует Ромашову не боятся жизни и "смело нырять в нее", уволиться из армии и искать себя:

"Смело ныряйте в жизнь, она вас не обманет."

Назанский выступает против дуэли Ромашова и Николаева. Он всячески убеждает Ромашова отказаться от поединка. В конце концов ему удается его убедить, но в дело вмешивается Шурочка. В результате, Ромашов погибает на поединке:

"Ах, дураки, дураки!" (Назанский о Ромашове и Николаеве накануне дуэли)

Когда-то Назанский был влюблен в Шурочку Николаеву, но она не захотела быть с ним из-за его алкоголизма:

По словам Шурочки, она любила Назанкого, но рассталась с ним из-за его слабого характера:

". этим несчастным Назанским. <. > Это же был невинный полудетский роман!"

Назанский является сторонником индивидуализма. Он считает, что человек прежде всего должен любить не все человечество, а самого себя, свое тело и ум:

". любовь к человечеству выгорела и вычадилась из человеческих сердец. На смену ей идет новая, божественная вера, которая пребудет бессмертной до конца мира. Это любовь к себе, к своему прекрасному телу, к своему всесильному уму, к бесконечному богатству своих чувств. <. > . не телячья жалость к ближнему, а божественная любовь к самому себе соединяет мои усилия с усилиями других, равных мне по духу людей!"

Для Назанского самое главное в жизни - это свободная душа, творческая мысль и жажда жизни:

Это был цитатный образ и характеристика Назанского в повести "Поединок" Куприна: описание внешности и характера персонажа, его отношений с Ромашовым и т.д.

Следующая цитата

Он был меньше среднего роста, сухой, жилистый, очень сильный. Лицо его, с покатым назад лбом, тонким горбатым носом и решительными, крепкими губами, было мужественно и красиво и еще до сих пор не утратило характерной восточной бледности – одновременно смуглой и матовой.

Ромашов вытащил шашку из ножен и сконфуженно поправил рукой очки. Он был среднего роста, худощав, и хотя довольно силен для своего сложения, но от большой застенчивости неловок. Фехтовать на эспадронах он не умел даже в училище, а за полтора года службы и совсем забыл это искусство. Занеся высоко над головой оружие, он в то же время инстинктивно выставил вперед левую руку.

Их было трое: поручик Веткин – лысый, усатый человек лет тридцати трех, весельчак, говорун, певун и пьяница, подпоручик Ромашов, служивший всего второй год в полку, и подпрапорщик Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми глазами и с вечной улыбкой на толстых наивных губах, – весь точно начиненный старыми офицерскими анекдотами.

И так как у Ромашова была немножко смешная, наивная привычка, часто свойственная очень молодым людям, думать о самом себе в третьем лице, словами шаблонных романов, то и теперь он произнес внутренно: «Его добрые, выразительные глаза подернулись облаком грусти…»

Комната у Назанского была еще беднее, чем у Ромашова. Вдоль стены у окна стояла узенькая, низкая, вся вогнувшаяся дугой кровать, такая тощая, точно на ее железках лежало одно только розовое пикейное одеяло; у другой стены – простой некрашеный стол и две грубых табуретки. В одном из углов комнаты был плотно пригнан, на манер кивота, узенький деревянный поставец. В ногах кровати помещался кожаный рыжий чемодан, весь облепленный железнодорожными бумажками. Кроме этих предметов, не считая лампы на столе, в комнате не было больше ни одной вещи.

Придя к себе, Ромашов, как был, в пальто, не сняв даже шашки, лег на кровать и долго лежал, не двигаясь, тупо и пристально глядя в потолок. У него болела голова и ломило спину, а в душе была такая пустота, точно там никогда не рождалось ни мыслей, ни вспоминаний, ни чувств; не ощущалось даже ни раздражения, ни скуки, а просто лежало что-то большое, темное и равнодушное.

За исключением немногих честолюбцев и карьеристов, все офицеры несли службу как принудительную, неприятную, опротивевшую барщину, томясь ею и не любя ее. Младшие офицеры, совсем по-школьнически, опаздывали на занятия и потихоньку убегали с них, если знали, что им за это не достанется. Ротные командиры, большею частью люди многосемейные, погруженные в домашние дрязги и в романы своих жен, придавленные жестокой бедностью и жизнью сверх средств, кряхтели под бременем непомерных расходов и векселей. Они строили заплату на заплате, хватая деньги в одном месте, чтобы заткнуть долг в другом; многие из них решались – и чаще всего по настоянию своих жен – заимствовать деньги из ротных сумм или из платы, приходившейся солдатам за вольные работы; иные по месяцам и даже годам задерживали денежные солдатские письма, которые они, по правилам, должны были распечатывать. Некоторые только и жили, что винтом, штоссом и ландскнехтом: кое-кто играл нечисто, – об этом знали, но смотрели сквозь пальцы. При этом все сильно пьянствовали как в собрании, так и в гостях друг у друга, иные же, вроде Сливы, – в одиночку.

Полковник Шульгович был сильно не в духе. Он обходил взводы, предлагал солдатам вопросы из гарнизонной службы и время от времени ругался матерными словами с той особенной молодеческой виртуозностью, которая в этих случаях присуща старым фронтовым служакам. Солдат точно гипнотизировал пристальный, упорный взгляд его старчески бледных, выцветших, строгих глаз, и они смотрели на него, не моргая, едва дыша, вытягиваясь в ужасе всем телом. Полковник был огромный, тучный, осанистый старик. Его мясистое лицо, очень широкое в скулах, суживалось вверх, ко лбу, а внизу переходило в густую серебряную бороду заступом и таким образом имело форму большого, тяжелого ромба. Брови были седые, лохматые, грозные. Говорил он почти не повышая тона, но каждый звук его необыкновенного, знаменитого в дивизии голоса – голоса, которым он, кстати сказать, сделал всю свою служебную карьеру, – был ясно слышен в самых дальних местах обширного плаца и даже по шоссе.

Ротный командир, капитан Слива, пошел разбирать дело. Пока он плелся вялой походкой, сгорбившись и волоча ноги, на другой конец плаца, младшие офицеры сошлись вместе поболтать и покурить. Их было трое: поручик Веткин – лысый, усатый человек лет тридцати трех, весельчак, говорун, певун и пьяница, подпоручик Ромашов, служивший всего второй год в полку, и подпрапорщик Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми глазами и с вечной улыбкой на толстых наивных губах, – весь точно начиненный старыми офицерскими анекдотами.

Следующая цитата

«Каким образом может существовать сословие, – спрашивал сам себя Ромашов, – которое в мирное время, не принося ни одной крошечки пользы, поедает чужой хлеб и чужое мясо, одевается в чужие одежды, живет в чужих домах, а в военное время – идет бессмысленно убивать и калечить таких же людей, как они сами?»

За исключением немногих честолюбцев и карьеристов, все офицеры несли службу как принудительную, неприятную, опротивевшую барщину, томясь ею и не любя ее.

Смело ныряйте в жизнь, она вас не обманет. Она похожа на огромное здание с тысячами комнат, в которых свет, пение, чудные картины, умные, изящные люди, смех, танцы, любовь – все, что есть великого и грозного в искусстве. А вы в этом дворце до сих пор видели один только темный, тесный чуланчик, весь в copy и в паутине, – и вы боитесь выйти из него.

Вся эта военная доблесть, и дисциплина, и чинопочитание, и честь мундира, и вся военная наука, – вся зиждется только на том, что человечество не хочет, или не имеет, или не смеет сказать „не хочу!“.

Также поражало его, – когда он вдумывался поглубже, – то, что огромное большинство интеллигентных профессий основано исключительно на недоверии к человеческой честности и таким образом обслуживает человеческие пороки и недостатки. Иначе к чему были бы повсюду необходимы конторщики, бухгалтеры, чиновники, полиция, таможня, контролеры, инспекторы и надсмотрщики – если бы человечество было совершенно?

И все это оттого, что для большинства в любви, в обладании женщиной, понимаете, в окончательном обладании, – таится что-то грубо-животное, что-то эгоистичное, только для себя, что-то сокровенно-низменное, блудливое и постыдное – черт! – я не умею этого выразить. И оттого-то у большинства вслед за обладанием идет холодность, отвращение, вражда. Оттого-то люди и отвели для любви ночь, так же как для воровства и для убийства… Тут, дорогой мой, природа устроила для людей какую-то засаду с приманкой и с петлей.

Неожиданно вспомнилась Ромашову недавняя сцена на плацу, грубые крики полкового командира, чувство пережитой обиды, чувство острой и в то же время мальчишеской неловкости перед солдатами. Всего больнее было для него то, что на него кричали совсем точно так же, как и он иногда кричал на этих молчаливых свидетелей его сегодняшнего позора, и в этом сознании было что-то уничтожавшее разницу положений, что-то принижавшее его офицерское и, как он думал, человеческое достоинство.

По шоссе медленно ехал верхом офицер в белых перчатках и в адъютантском мундире. Под ним была высокая длинная лошадь золотистой масти с коротким, по-английски, хвостом. Она горячилась, нетерпеливо мотала крутой, собранной мундштуком шеей и часто перебирала тонкими ногами.

Читайте также: