Цитата из собачьего сердца про газеты
Обновлено: 22.12.2024
На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.
Успевает всюду тот, кто никуда не торопится,
Сообразите, что весь ужас в том, что у него уже не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которое существует в природе.
Следовательно, разруха сидит не в клозетах, а в головах!
Если вы заботитесь о своем пищеварении, вот добрый совет: не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет!
– Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, и представьте, большинство людей вовсе есть не умеет. Нужно не только знать, что съесть, но и когда и как. (Филипп Филиппович многозначительно потряс ложкой.) И что при этом говорить, да-с! Если вы заботитесь о своем пищеварении, вот добрый совет: не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет!
Вот он все ближе, ближе. Этот ест обильно и не ворует. Этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, с культурной остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но запах по метели от него летит скверный, – больницей и сигарой.
В пять часов дня событие: впервые слова, произнесенные существом, не были оторваны от окружающих явлений, а явились реакцией на них. Именно, когда профессор приказал ему: «Не бросай объедки на пол…» – неожиданно ответил: «Отлезь, гнида!»
Следующая цитата
А вот по глазам — тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза — значительная вещь. Вроде барометра. Все видно — у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится.
То есть, он говорил? Это еще не значит быть человеком.
– Хочу предложить вам взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.
– Нет, не возьму.
– Почему же вы отказываетесь?
– Не хочу.
– Вы не сочувствуете детям Германии?
– Сочувствую.
– Жалеете по полтиннику?
– Нет.
– Так почему же?
– Не хочу.
– Почему, собственно, вам не нравится театр?
– Да дурака валяние. Разговаривают, разговаривают. Контрреволюция одна.
— Мы, управление дома, пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома.
— Кто на ком стоял?
Взять всё, да и поделить.
Вот всё у вас как на параде. Салфетку — туда, галстук — сюда. Да "извините", да "пожалуйста-мерси". А так, чтобы по-настоящему, — это нет.
- Бить будете, папаша?
– В спальне принимать пищу, в смотровой читать, в приёмной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать. Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть. Но я не Айседора Дункан.
Похабная квартирка.
– Да что вы всё. То не плевать. То не кури. Туда не ходи. Что уж это на самом деле? Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даёте?!
Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему.
— Знаете ли, профессор, если бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым возмутительным образом лица, которых, я уверена, мы еще разъясним, вас следовало бы арестовать.
— А за что?
— Вы ненавистник пролетариата!
— Да, я не люблю пролетариата.
– Это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина?
– Нас.
– Боже, пропал калабуховский дом!
- Швондера я собственноручно сброшу с лестницы, если он еще раз появится в квартире профессора Преображенского.
- Прошу занести эти слова в протокол!
— Как же вам угодно именоваться?
— Полиграф Полиграфович.
— Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?
— Да у него ведь, Филипп Филиппович, и вовсе нет калош.
— Ничего подобного! На нем есть теперь калоши и эти калоши мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли весной 1917 года.
Завтра я тебе устрою сокращение штатов.
Где же я буду харчеваться?
Желаю, чтобы все!
— Во-первых, мы не господа!
— Во-первых, вы мужчина или женщина?
Следующая цитата
— Вы знаете, я произвёл 30 наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете? Пациенты, не читающие газет, чувствуют себя превосходно. Те же, которых я специально заставлял читать «Правду», — теряли в весе. Мало этого. Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетённое состояние духа.
Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стёкла, потушила все лампы? Да её вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «бей разруху!» — я смеюсь. Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займётся чисткой сараев — прямым своим делом, — разруха исчезнет сама собой.
– Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь объяснить этой даме.
– Я на колчаковских фронтах ранен.
Кинематограф у женщин единственное утешение в жизни.
– Почему, собственно, вам не нравится театр?
– Да дурака валяние. Разговаривают, разговаривают. Контрреволюция одна.
Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом. То-то я смотрю – у меня на морде – белое пятно.
Потаскуха была моя бабушка, царствие ей небесное, старушке.
Я на 16 аршинах здесь сижу и буду сидеть.
Завтра я тебе устрою сокращение штатов.
– Клянусь, что я этого Швондера в конце концов застрелю.
Где же я буду харчеваться?
– Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку.
Кто убил кошку у мадам Поласухер?
Взять всё, да и поделить.
– Что вам надо?
– Говорящую собачку любопытно поглядеть.
Мы в университетах не обучались, в квартирах по 15 комнат с ванными не жили.
– Пальцами блох ловить! Пальцами!
– Да что вы всё. То не плевать. То не кури. Туда не ходи. Что уж это на самом деле? Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даёте?!
– Что-то вы меня, папаша, больно утесняете.
– В спальне принимать пищу, в смотровой читать, в приёмной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать. Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть. Но я не Айседора Дункан.
Следующая цитата
— Не читайте до обеда советских газет.
— Гм. Да ведь других нет.
— Вот никаких и не читайте!
Читайте также: