Цитата достоевского о патриотизме
Обновлено: 06.11.2024
Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, – вот что мы видим в Радищеве.
А. С. Пушкин о Радищеве
Император Александр III Император Александр IIIМертвые души
Гоголь в «Четырех письмах по поводу Мертвых душ писал»: «Обо мне иного толковали, разбирая кое-какие мои стороны, но главного существа моего не определили. Его слышал один только Пушкин. Он мне говорил всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем. Вот мое главное свойство, одному мне принадлежащее и которого, точно, нет у других писателей».
То есть писатель гордился своим даром выявить пошлую мелочь в человеке и доводить ее в своих работах до позорного общественного явления.
И здесь же, определяя себя как писателя, он говорит о последних своих сочинениях как истории его собственной души, однако, предупреждает своего адресата, чтобы тот не думал, что он сам был такой же урод, каковы его герои (там же, с. 287).
Тональность этих писем показывает, что они написаны не для разъяснения позиции автора поэмы, а как оправдание, вызванное острыми нападками современников на писателя и его книгу; и Николай Васильевич вряд ли убедил своего читателя, что история его собственной души чем-то отличается от истории души уродов, изображенных им в «Мертвых душах».
Пороть их надо было в детстве
Представим себе: в театрах Европы идет «Вишневый сад» и со сцены звучит надрывное: «Мы отстали, по крайней мере, лет на двести, у нас еще нет ровно ничего, нет определенного отношения к прошлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску или пьем водку. Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданиями, только необычайным, непрерывным трудом» (А. П. Чехов. «Сочинения». Т. 10. М., 1985. С. 334).
И такое презрение к самим себе звучит по всему миру более сотни лет, и, говорят, воспринимается актуально и современно. О водке понятно, а вот если об отношении к прошлому, то наши классики и формировали его у народа: Радищев, Чаадаев, Некрасов, Чехов и многие другие.
Вряд ли в какой национальной литературе культивируется такое массовое самобичевание. Может, эти образы потому и популярны за пределами России, что изображают нас такими, какими нас хотели бы представлять и представляют на Западе? Они как патологоанатомы: препарировали русского человека со смаком и с дотошностью ребенка; как нерадивые доктора: диагноз поставили, а лечить даже и не думали.
Почему «отстали», до кого мы не дотягиваем, и в чем? Если о нашем хамстве, пьянстве и вороватости, то это и есть элементы нашей культуры, «лучшей в мире культуры», как сказал Валентин Распутин! Вам не нравится? Просто, уважающие себя люди, то же самое называют по-другому. Франция Бонапарта более десяти лет грабила всю Европу, а через полтора века, получив непонятно за что роль одного из освободителей Европы от фашизма, ограбила её еще раз.
Если кому-то такое отношение к соседям не нравится, пусть кается, но в своих грехах, за свою презренную жизнь, но не призывает к тому русский народ.
Первый русский психотерапевт
Отвечая критикам своей «программной» повестью «Записки из подполья», Достоевский, подобно Гоголю, заявлявшему о своем исключительном даре выставить пошлость пошлого человека, писал: «Я горжусь, что впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону. Трагизм состоит в сознании уродливости. Только я один вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его и, главное, в ярком убеждении этих несчастных, что и все таковы, а стало быть, не стоит и исправляться!».
Герой повести – сорокалетний бывший мелкий «злой чиновник», одинокий, больной и убогий, который на службе вознаграждал себя злобой к посетителям, – «народу мелкому, просителям», – за то, что не брал взяток, а после ухода в отставку начал писать записки о своей жизни с одной лишь целью, чтобы острее разжечь в себе самоунижение, спрашивая самого себя: «Ну разве можно, разве можно хоть сколько-нибудь уважать себя человеку, который даже в самом чувстве собственного унижения посягнул отыскать наслаждение?».
Этот представитель «настоящего русского большинства» рассуждает в своих записках: «Мы мертворожденные, да и рождаемся-то давно уже не от живых отцов, и это нам все более и более нравится. Во вкус входим».
Писатель, как видно, оспорил у Гоголя первооткрывательство сущности «большинства русского народа», гордился этим, и вспоминал похвалу данной повести Апполоном Григорьевым и его напутствие: «Ты в этом роде и пиши».
В этом роде Федор Михайлович всю жизнь и работал, как доктор, открывший доселе неизвестную болезнь, но даже не подумавший ее лечить, а, примостившись у кровати больного, стал со знанием дела описывать его состояние, силою своего таланта утешая больного, что болен весь русский народ, и не стоит тому даже лечиться.
Из Франции с любовью
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины ты один мне поддержка и опора, о, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! – Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?». Так писал Иван Сергеевич Тургенев, всю сознательную жизнь проживший во Франции.
Как могли творить великие при таком отношении к родине? В те времена русские помещики, продавали своих крепостных крестьян, ехали в Париж издавать журналы о свободе и справедливости, и все без исключения финансировали бакуниных, желябовых и других ниспровергателей российской власти.
Русская тема сегодня
Вячеслав Пьецух в своей книге «Русская тема. О нашей жизни и литературе»: «У Гоголя ни одного привлекательного персонажа, ни одного приятного пейзажа, ни одного опрятного дома». И тут же: «Гоголь открыл целую отрасль нашей литературы». И отрасль эта, по мнению автора, называется «русская тема», где Россия, судя по цитате о Гоголе, не похожа сама на себя.
Пьецух и сам, я думаю, труженик той же отрасли. В своей работе он уделил внимание «большевикам» не меньше, чем Герцену. В советских изданиях необходимы были цитаты вождей и классиков марксизма-ленинизма, а сегодня, видно, без критики «бесчеловечного режима большевиков» нельзя рассчитывать на спонсоров тиража. И в данной книге все отступления и аргументация событий связаны с образом убогой России и «безграмотными большевиками». Но с логикой у автора, похоже, не все в порядке, если он пишет, что сегодня, «как и полтора века тому назад Россия представляет собой квазиевропейскую, бедствующую страну». Видно, в наше смутное время платят за любую грязь о России.
По мнению автора – Горький, воспевал Беломорканал, поэтому он босяк и бездарь, а вот Зощенко, который также воспевал строителей того же канала, несомненно, гений. «Воспевал» талантливее?! В этой же книге статья о Пришвине – с его восхищением культурностью Норвегии и уничижением России.
Хороший слог у автора и тонкое чувство юмора, но при чтении его книги, одновременно, и смешно и противно, как от миниатюр жванецких и петросянов.
О тех, кто разбудил Россию
Читаю у Николая Страхова о воззрениях Александра Герцена, касающихся «отрицания европейских начал»: «Это было его существенное дело, стоившее ему наибольших усилий и страданий. Отрицание русских начал есть дело очень обыкновенное, известное нам по множеству наших западников. Но отрицание европейских начал есть явление новое, характерное для Герцена, и притом наиболее возбуждающее сочувствие» (Н. Н. Страхов. «Борьба с Западом». М., 2010. С. 302).
То есть, отрицать исторические и духовные истоки русского народа и государства российского – это обычное явление для русского дворянства, русской интеллигенции, а подобное отношение к «европейским началам» есть что-то из ряда вон выходящее и вызывающее сочувствие у просвещенного человека.
Надо же было истории сделать такую удивительную петлю, чтобы из просвещенной части общества, из дворянства, образовалась такая плесень!
Дальше наш философ и литературный критик пишет о мучительных мыслях Герцена о «гнете европейского авторитета»: «Он часто говорит о нашем жалком положении в этом случае, о том, что «мы с малых лет запуганы своим ничтожеством и величием Запада». Рассуждая о том, кто виноват, что клеветы на Россию остаются не опровергнутыми и что Европа нас не знает, Герцен с горечью отвечает: «Виноваты, конечно, мы, мы бедные, немые, с нашим малодушием, нашей боязливой речью, с нашим запуганным воображением» (там же, с. 303).
Вы заметили? Опять, не «я виноват», а «мы виноваты». Это говорит русский дворянин, воспитанный «на руках французской гувернантки», который по собственному признанию начал жизнь эмигранта «с крика радости при переезде границы» родины (там же, с. 275).
Будучи европейски образованным человеком, вместо того, чтобы развивать русскую мысль, опровергать клевету Европы на Россию, он со щенячьим восторгом покинул родину, чтобы окунуться в своё «второе отечество» Францию, тут же разочароваться в нем и в самой Европе, примкнуть к социалистам, и начать будоражить Россию революционными мыслями и скулить в одиночестве. Этот «боязливый немой» на деньги, получаемые от своих крепостных деревень, издавал в эмиграции журнал, боролся с российской властью, собрал вокруг себя единомышленников-отщепенцев и создал в России разветвленную сеть распространения нелегальной антиправительственной литературы.
С годами, пишет Страхов, приложив много усилий и претерпев большие страдания, Герцен освободился от идей новой Европы и «сверг тяготившее его иго… как человек необыкновенной силы и смелости» (там же, с. 303). Непонятно, как немой и малодушный может быть необыкновенно сильным и смелым? Эмигрировав после смерти отца с женой, матерью-немкою, своими слугами, Герцен начал заниматься революционной деятельностью против России, и когда царское правительство потребовало его возвращения, он отказался вернуться. Тогда его имущество, а также имущество его матери было объявлено конфискованным» (Внутренний предиктор СССР. «По вере вашей да будет вам…». М., 2013. С. 152). И тут на защиту русского помещика, одного из сотен русских, годами колесивших по Европе, вдруг, встал Джеймс Ротшильд, глава английского банкирского дома Ротшильдов, написавший письмо Николаю II с угрозой отказа России в международном кредите, после чего «Герцену удалось вернуть себе большую часть своих средств». В дальнейшем, через Герцена, Ротшильд оказывал поддержку другим эмигрантам и революционерам, борющимся против своей родины за деньги (там же, с. 152). Интересно, что о встрече с Ротшильдом Герцен откровенно пишет в «Былое и думы», называя Ротшильда «Царь иудейский».
«Отношения с простым помещиком оказались для Ротшильда важнее отношений с властью России, ибо на Герцена была возложена миссия главного борца с Россией, с задачей сплотить противников Николая перед крымской войной» (там же, с. 153). Причем, русского дворянина (по какому-то недоразумению), не смущало даже то, что он жил в Лондоне и боролся с Россией, когда Великобритания и Россия находились в состоянии войны.
Революционер, живущий за счет своих крепостных, так представлял справедливое общество: «Когда не могут все хорошо жить, пусть живут несколько, пусть живет один – за счет других, лишь бы кому-нибудь было хорошо и широко» (А. И. Герцен «С того берега». Сочинения. Т. 6. М., 1955. С. 55–56).
Думаю нашему новому министру культуры, который первое, что предложил, заняв кресло министра – «убрать имена палачей из названия улиц», надо бы подумать: может начать чистку с учителей тех, кого он называет палачами?
Мифотворчество о России
Пожалуй, первым, кто заложил основы мифов об ущербности России был Карамзин, считавший, что после Петра высшие слои общества отделились от низших «и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах». За Карамзиным был, объявленный властью сумасшедшим Чаадаев, а за ним ученики и последователи различных «школ», мало чем отличавшиеся отношением к России и русскому народу: западники, славянофилы, социалисты, а потом и марксисты вроде Бердяева.
Киреевский, отрицавший существование искусства в Древней Руси, писал: «До сих пор национальность наша была национальность необразованная, грубая, китайски-неподвижная». Ему вторил Белинский: «У нас искать национального, значит искать необразованного».
«Их суждения проникали в работы европейских историков, чьи книги переводились на русский язык и «возвращались на родную почву… уже с ярко выраженной враждебной к русской культуре окраской» (Д. С. Лихачёв).
О Достоевском
Есть мнение о такой необычной черте русского характера, как сочувствие и жалость к преступникам, о чем можно читать, например, у Достоевского, а сегодня подобное встречается на судебных процессах с участием присяжных заседателей, многочисленные оправдательные решения которых, вызывают у специалистов сомнения в эффективности данного института.
Возможно, какое-то объяснение тому встретим в работе Зигмунда Фрейда «Достоевский и отцеубийство», где читаем о причинах «безграничной» симпатии Достоевского к преступнику: «Преступник для него – почти спаситель, взявший на себя вину, которую в другом случае несли бы другие. Убивать больше не надо, после того как он уже убил, но следует ему быть благодарным, иначе пришлось бы убивать самому» (З. Фрейд «Основной инстинкт». М., 1997. С. 426).
В «Дневнике писателя» Достоевский довольно подробно описывает сочувственное отношение к преступникам, но в порядке дискуссии, – и скорее осуждает подобную позицию, хотя можно и не понять, где слова писателя, а где его оппонента.
Можно, конечно, не соглашаться с диагнозом «венского шарлатана», который находил в личности писателя «немало садистских черт» (там же, с. 415), но задолго до Фрейда русский философ, литературный критик, современник Достоевского, и одно время сотрудник его журнала – Апполон Григорьев был убежден, что художник может погружаться в «чуждые ему состояния духа» лишь «в том смысле, что эти состояния уже фактически присутствуют во внутреннем мире художника» (Н. П. Ильин «Трагедия русской философии». М., 2008. С. 386), что он «всегда выражает в творении внутреннее бытие свое», и «все его «представления составляют только одну большую семью и, связанные, как члены, плотью и кровью, носят на себе родовую физиономию, печать общего происхождения» (там же, с. 387).
Поэтому, каким бы ни было могучим воображение художника, все-таки источником, откуда появляются образы и характеры писательских персонажей, философия их героев, – является индивидуальная философия, личное мировоззрение самого писателя.
Следующая цитата
Федор Михайлович Достоевский был истинным патриотом. Он любил Россию, верил в нее и скучал по ней, находясь за границей.
Романы, статьи и письма Достоевского пропитаны духом патриотизма и верой в особенное предназначение русского народа.
В этой статье собраны цитаты Достоевского о России и русских людях.
Смотрите: Интересные цитаты Достоевского
Цитаты Достоевского о России и русском народе
"Если есть на свете страна, которая была бы для других, отдаленных или сопредельных с нею стран более неизвестною, неисследованною, более всех других стран непонятою и непонятною, то эта страна есть, бесспорно, Россия для западных соседей своих."
"Никакой Китай, никакая Япония не могут быть покрыты такой тайной для европейской пытливости, как Россия, прежде, в настоящую минуту и даже, может быть, еще очень долго в будущем. "
"Я не боюсь онемечиться, потому что ненавижу всех немцев, но мне Россия нужна. " (мысли Достоевского во время жизни за границей)
". Россия же вся открыта перед Европою, русские держат себя совершенно нараспашку перед европейцами. "
"В русском человеке нет европейской угловатости, непроницаемости, неподатливости. Он со всеми уживается и во всё вживается. Он сочувствует всему человеческому вне различия национальности, крови и почвы. <. >У него инстинкт общечеловечности."
(цитаты из "Ряда статей о русской литературе" Достоевского, 1861 г.)
"Да их [иностранцев] жизнь так устроилась! А мы в это время великую нацию составляли, Азию навеки остановили, перенесли бесконечность страданий, сумели перенести, не потеряли русской мысли, которая мир обновит, а укрепили ее, наконец, немцев перенесли, и все-таки наш народ безмерно выше, благороднее, честнее, наивнее, способнее и полон другой, высочайшей христианской мысли, которую и не понимает Европа с ее дохлым католицизмом и глупо противуречащим себе самому лютеранством. Но нечего об этом! А то, что так тяжело по России, такая тоска по родине, что решительно чувствую себя несчастным. " (из письма Майкову 1867 г.)
(письмо Майкову в 1867 г.)
"Жить же за границей очень скучно, где бы то ни было. "
(письмо к С. А. Ивановой, 1867 г.)
"Наши соотечественники во множестве едут за границу; там они воспитывают детей и прилагают все старания, чтобы заставить их забыть русский язык. Есть такие, которые живут здесь подолгу, например Тургенев. Он мне напрямик заявил, что не хочет больше быть русским, что хотел бы забыть, что он русский, что он себя считает немцем и гордится этим5. Я его с этим поздравил и расстался с ним. "
(письмо к Яновскому в 1867 г.)
". отчасти и выгодно нам, что Европа нас не знает и так гнусно нас знает. "
". Россия тоже отсюда выпуклее кажется нашему брату. Необыкновенный факт состоятельности и неожиданной зрелости русского народа при встрече всех наших реформ (хотя бы только одной судебной) и в то же время известие о высеченном купце 1-й гильдии в Оренбургской губернии исправником."
". русский народ, благодаря своему благодетелю и его реформам, стал наконец мало-помалу в такое положение, что поневоле приучится к деловитости, к самонаблюдению, а в этом-то вся и штука."
"Ей-богу, время теперь по перелому и реформам чуть ли не важнее петровского. А что дороги? Поскорее бы на юг, поскорее как можно; в этом вся штука. К тому времени везде правый суд, и тогда что за великое обновление! (Обо всем об этом здесь думается, мечтается, от всего этого сердце бьется)."
(письмо Майкову в 1867 г.)
Но чтоб это великое дело совершилось, надобно чтоб политическое право и первенство великорусского племени над всем славянским миром совершилось окончательно и уже бесспорно. "
(письмо к Майкову в 1868 г.)
(письмо к С. А. Ивановой, в 1869 г.)"Дай только бог России не вступиться ни во что европейское, благо у нас своего дела довольно. " (о войнах и конфликтах в Европе)
"Я в немецкой земле умирать не хочу; приеду помирать на родину. "
(письмо к С. А. Ивановой, в 1870 г.)
"Поверь, голубчик Верочка, что к тому времени, когда твои дети будут большими, не будут у нас в гостиных говорить по-французски. Да и теперь это начинает казаться смешным. Знать язык, читать на нем - дело другое. Можно и говорить, если понадобится за границей, но для этого довольно только понимать язык и читать на нем. " (Достоевский Ф. М. - Ивановым А. П. и В. М., 1 (13) января 1868)"Нет, на родине лучше: тут, по крайней мере, во всем других винишь, а себя оправдываешь. "
(Свидригайлов в романе "Преступление и наказание")
Не дождался
В «Дневнике писателя» Достоевский сетует на то, что «народ наш не дал нам идеала деятельной личности… активных идеалов в народе до сих пор нет…» (там же, с. 359).
Но если вместо «войны и мира» Александра Невского, Дмитрия Донского, Серафима Соровского, Петра Великого, Александра Суворова писать про преступления и наказания, то откуда же в народе появятся идеалы? Люди, в силу своего воспитания и таланта предназначенные быть властителями дум народа, не желали формировать идеалы, развивать моральные и духовные качества народа, просвещать его, на девяносто процентов неграмотного, а ждали, когда народ им даст идеал, в ожидании чего писали о мерзостях жизни.
Они о церкви
Если полистать философский словарь и отыскать там фамилии известных русских философов, то непременно перед их творческой квалификацией будет стоять слово «религиозный». Интересно знать, чем же была для общества религия до наступления безбожия наших дней?
В. Г. Белинский в письме к Н. В. Гоголю писал: «… русский человек произносит имя божие, почёсывая себе задницу… В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности… Религиозность не привилась в нем даже к духовенству… Большинство же нашего духовенства отличалось только толстыми брюхами, схоластическим педантством да диким невежеством».
Владимир Соловьёв в своей работе «Русская идея», ссылаясь, в частности, на русского историка Погодина, пишет «Наиболее искренние и разумные защитники этой церкви… откровенно признаются, что раз религиозная свобода будет допущена в России, половина православных крестьян отпадет в раскол…, а половина высшего общества перейдет в католичество». И здесь же цитирует Ивана Аксакова – «горячего патриота и ревностного православного»: «… целая половина членов Православной церкви, половина русских крестьян, половина женщин русского образованного общества только по наружности принадлежат Православной церкви и удерживаются в ней только страхом государственного наказания…» (В. С. Соловьёв. «Смысл любви». М., 1991. С. 54). Василий Розанов, около года наблюдавший Октябрьскую революцию, писал перед смертью: «Просто, как православным человеком русский никогда не живал». Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно «в баню сходили и окатились новой водой». Это – совершенно точно, это действительность, а не дикий кошмар» (В. В. Розанов «Апокалипсис нашего времени». М., 2008. С. 600».
Читая наших классиков, можно было бы удивиться, если б история России в начале прошлого века сложилась иначе.
Лев Шестов писал: «Бога же из «интеллигентного» круга изгнали совершенно и оставили его лишь для народа, недостаточно просвещенного, чтобы подчиняться такой отвлеченной силе, как «нравственные понятия» (Л. С. Шестов. «Апофеоз беспочвенности». М., 2000. С. 10).
Возможно, что-то и оставили народу, но в силу своего безбожия и влияния на общество всячески разлагали простой народ. Они не только наблюдали и описывали события, они, заявляли о своей позиции, создавали атмосферу безбожия. Самовлюбленному Николаю Бердяеву уж очень хотелось быть «западным» философом, и он дистанцируется от православия: «Мои друзья католики в конце концов поняли, что меня нельзя считать выразителем православной церковной мысли, что меня следует рассматривать как индивидуального христианского философа». И по привычке лягнул национальную церковь: «Все западные католики и протестанты уважали мысль и культуру, им не был свойствен обскурантизм, столь свойственный многим русским православным» (Н. А. Бердяев «Самопознание». М., 1999. С. 512).
И таких индивидуалов называют русскими религиозными мыслителями!
Более всего, и здесь, оригинален Розанов: «Отроду я никогда не любил читать Евангелия. Не влекло. Читал – учась и потом, – но ничего особенного не находил. Чудеса … меня не поражали и даже не занимали. Слова, речи – я их не находил необыкновенными… Напротив, Ветхим Заветом я не мог насытиться: все там мне казалось правдой и каким-то необыкновенным теплым, точно внутри слов и строк струится кровь, притом родная!» (В. В. Розанов. «Уединенное». М., 2006. С. 543). Кровь в Ветхом завете действительно льется рекой и жестокость там нечеловеческая.
Константин Леонтьев, оклеветавший, по мнению Дмитрия Мережковского церковь, рассматривал самодержавие и православие как единое целое – основу государства, и полагал, что «самодержавием осуществляется православие, «религия насилия»… насилием человеческим осуществляется насилие Божеское, ибо всякая власть, всякое насилие от Бога. Бог есть насилие. Чем насильственнее, тем божественнее; чем самодержавнее, тем православнее» (К. Н. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство». М., 2007. С. 31). О церкви не раз писал и Достоевский: «Церковь была в параличе», была в унизительном подчинении Кесарю» (Ф. М. Достоевский. «Post Scriptum». М., 2007. С. 135).
Верующий Бердяева отмечал: «Многое омертвело в христианстве, и в нем выработались трупные яды, отравляющие духовные источники жизни. Многое в христианстве подобно уже не живому организму, а минералу. Наступило окостенение»? Разве есть у него основание бросать камень во Льва Толстого за то, что тот «разгромил христианские святыни и пытался изобрести собственную религию»? (там же, с. 167).
Вот такие учителя стояли у наших духовных истоков. О некоторых из них в России не слышали десятилетиями. Сегодня их издают большими тиражами. Над их книгами мы задумываемся, но в них безысходность, человеческая низость и тьма жизни. Время их творчества, «век золотой» и «век серебряный», «культурный ренессанс» закончились катастрофой Российской империи.
Медведь с топором
В «Миросозерцании Достоевского» Бердяев писал: «Достоевский прежде всего изображал судьбу русского скитальца и отщепенца», и в другом месте: «По Достоевскому люди Запада узнают Россию» (Ф. М. Достоевский. «Post Scriptum». М., 2007. С. 25, 117).
Может быть, потому нас до сих пор и представляют на Западе с топором в руке.
Луч света в темном царстве?
Ну, каким образом Добролюбов, прожив всего 25 лет, стал «русским литературным критиком, просветителем, философом»? Как Писарев, погибший в 28 лет, сразу после освобождения из Петропавловской крепости, где он более четырех лет отсидел в одиночной камере, занял в русской литературе место признанного публициста, литературного критика, философа-материалиста, «ошибочно отрицавшего значение Пушкина»? Я думаю, они могли только извратить суть русской литературы и литературной критики. Они могли бы войти в русскую культуру как поэты, писатели, даже философы… Но способна ли «недоросль» заложить основы национальной литературной критики?
Хотя Александр Николаевич Островский, которого травили газетчики, сказал: «Если бы не Добролюбов, то хоть бросай перо…».
Откуда наши ужасы
Гоголь в «Страхах и ужасах России» отвечает своей знакомой графине на письмо, «написанное со страхом», где она просила писателя отвечать не по почте, а «через верные руки». Николай Васильевич успокаивает бедную графиню, и пишет, что страхи, написанные ею «по секрету», есть только часть страхов известных ему, и если бы он рассказал ей то, что он знает, «тогда бы точно помутились» мысли графини, и она бы подумала, «как бы убежать из России». (Н. В. Гоголь. «Нужно любить Россию». М. ИРЦ. 2008. С. 342).
Знающий всё о страхах писатель убежал из России, и почти всю зрелую жизнь, до самой смерти, прожил за границей, пугая оттуда читателя.
Пушкин о русскоязычных писателях
А. С. Пушкин в статье о русской словесности писал: «Москва доныне центр нашего просвещения; в Москве родились и воспитывались, по большей части, писатели коренные русские, не выходцы, не переметчики, для коих, где хорошо, там и родина, для коих все равно: бегать ли им под орлом французским или русским языком позорить все русское – были бы только сыты».
Следующая цитата
Когда не могут все хорошо жить, пусть живут несколько, пусть живет один – за счет других, лишь бы кому-нибудь было хорошо и широко.
Не оценили
Княжна Зинаида Волконская (1779–1862) почти всю жизнь прожила в эмиграции, и на своей вилле, на окраине Рима, собирала знаменитых писателей и художников. Анатолий Мариенгоф в своих воспоминаниях, со ссылкой на автора мемуаров, имя которого не указывает, пишет: «Однажды она устроила для русской колонии литературный вечер. Гоголь по рукописи читал «Ревизора». Народу было много. Но, к ужасу Волконской, после первого действия половина публики покинула зал. Гоголь прочел второй акт и – в зале стало еще просторнее. Та же история повторилась с третьим. Автор мемуаров заключает, что «только обвораживающей убедительности княгини удалось задержать небольшой круг самых близких и сплотить их вокруг угрюмого чтеца» (А. Б. Мариенгоф «Роман без вранья». Ленинград, 1928).
Следующая цитата
1.«Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному; но беда быть широким без особенной гениальности». (Преступление и наказание)
2.«За границу я прежде ездил, и всегда мне тошно бывало. Не то чтоб, а вот заря занимается, залив Неаполитанский, море, смотришь, и как-то грустно. Всего противнее, что ведь действительно о чем-то грустишь! Нет, на родине лучше: тут, по крайней мере, во всем других винишь, а себя оправдываешь». (Преступление и наказание)
3.«Всякий знает, что такое чиновник русский, из тех особенно, которые имеют ежедневно дело с публикою: это нечто сердитое и раздраженное, и если не высказывается иной раз раздражение видимо, то затаенное, угадываемое по физиономии. Это нечто высокомерное и гордое, как Юпитер. Особенно это наблюдается в самой мелкой букашке, вот из тех, которые сидят и дают публике справки, принимают от вас деньги и выдают билеты и проч. Посмотрите на него, вот он занят делом, "при деле": публика толпится, составился хвост, каждый жаждет получить свою справку, ответ, квитанцию, взять билет. И вот он на вас не обращает никакого внимания. Вы добились наконец вашей очереди, вы стоите, вы говорите — он вас не слушает, он не глядит на вас, он обернул голову и разговаривает с сзади сидящим чиновником, он взял бумагу и с чем-то справляется, хотя вы совершенно готовы подозревать, что он это только так и что вовсе не надо ему справляться. Вы, однако, готовы ждать и — вот он встает и уходит. И вдруг бьют часы и присутствие закрывается — убирайся, публика!»(Дневник писателя)
И.Глазунов. Ф.М.Достоевский в Санкт-Петербурге И.Глазунов. Ф.М.Достоевский в Санкт-Петербурге4.«- А все-таки я бы с твоим монастырьком покончил. Взять бы всю эту мистику да разом по всей русской земле и упразднить, чтоб окончательно всех дураков обрезонить. А серебра-то, золота сколько бы на монетный двор поступило!
- Да зачем упразднять, - сказал Иван.
- А чтоб истина скорей воссияла, вот зачем.
- Да ведь коль эта истина воссияет, так вас же первого сначала ограбят, а потом. упразднят.
- Ба! А ведь пожалуй ты прав.» (Братья Карамазовы)
Глазунов И.С. Иллюстрация к роману «Братья Карамазовы» Глазунов И.С. Иллюстрация к роману «Братья Карамазовы»5.« Я не мог выносить этого шныряющего, суетящегося, вечно озабоченного, угрюмого и встревоженного народа, который сновал около меня по тротуарам. К чему их вечная печаль, вечная их тревога и суета; вечная, угрюмая злость их (потому что они злы, злы, злы)? Кто виноват, что они несчастны и не умеют жить, имея впереди по шестидесяти лет жизни?» (Идиот)
Иллюстрация к роману «Идиот» (golos.io) Иллюстрация к роману «Идиот» (golos.io)6.«У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно. Никогда, даже в самые торжественные минуты его истории, не имеет он гордого и торжествующего вида, а лишь умиленный до страдания вид; он воздыхает и относит славу свою к милости Господа». (Дневник писателя)
В.Катарсин «Достоевский В.Катарсин «Достоевский7.«Для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: "Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано». (Братья Карамазовы)
Колокола России
Герцен в дни польского восстания, сидя в столице Британской империи – Лондоне, фактически признавался в предательстве родины: «Мы с Польшей потому, что мы русские. Да, мы против империи, потому что мы за народ!».
Вы помните в кинофильме «Брат – 2»: «Мы, гусские, друг друга не обманываем!»?
Другой борец с империей – Чернышевский, писал по поводу подавления русскими войсками венгерского восстания: «Я друг венгров, желаю там поражения русских, и для этого готов был бы самим собой пожертвовать».
Готов был бы, но не пожертвовал! Фанатик, но не настолько, чтобы полезть на баррикады.
Великий русский писатель Тургенев, один из многих «великих», кто извратил понятие патриота и русского человека, финансировал в эмиграции журнал революционера Лаврова, хотя взглядов его не разделял, но пояснял: «Это бьет по правительству, и я готов помочь всем, чем могу». И как мог, так и боролся с Россией, прожив всю сознательную жизнь за границей.
История холопства
Алексей Хомяков в одной из своих работ, где рассуждает, что лучше – старая или новая Россия, пишет, что на документе присяги первому из династии Романовых вместо подписи «князя Троекурова, двух дворян Ртищевых и многих других, менее известных, находится крест с отметкою» по причине их неграмотности. Отсюда, наверно, и поручение иноземцу Вольтеру от императрицы Елизаветы написать книгу о Петре I, и холопский ответ Михаила Ломоносова вопрошающей его совета царице, что «к сему делу, по правде, господина Вольтера никто не может быть способнее».
Это тот самый Вольтер, которого любили цари, короли и русские вольнодумцы, писал: «Московиты были менее цивилизованны, чем обитатели Мексики при открытии ее Кортесом. Прирожденные рабы таких же варварских, как и сами они, властителей, влачились они в невежестве, не ведая ни искусств, ни ремесел, и не разумея пользы оных».
Думаю, надо обладать особо извращенной психикой, чтобы платить деньги за гадости, произносимые в твой адрес.
Так до сих пор и изучаем историю Россию по книгам, написанным инородцами.
Пушкин о Радищеве
Александр Сергеевич в статье о Радищеве, для журнала «Современник», называет «Путешествия» посредственной книгой, а его автора политическим фанатиком, и отмечает, что если принять во внимание политическую обстановку того времени, силу правительства и строгость российских законов, «то преступление Радищева покажется нам действием сумасшедшего. Мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины!». И хотя поэт находит у Радищева удивительную самоотверженность и рыцарскую совестливость, но в заключении пишет: «Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, – вот что мы видим в Радищеве».
Им подавай «человечество»!
У Достоевского в «Идиоте» князь Мышкин «вскричал»: «Откройте жаждущим и воспаленным Колумбовым спутникам берег «Нового Света», откройте русскому человеку русский «Свет», дайте отыскать ему это золото, это сокровище, сокрытое от него в земле! Покажите ему в будущем обновление всего человечества и воскресение его, может быть, одною только русскою мыслью, русским Богом и Христом, и увидите, какой исполин, могучий и правдивый, мудрый и кроткий, вырастет перед изумленным миром, изумленным и испуганным…» (Ф. М. Достоевский. «Идиот». М., 1983. С. 512).
К кому обращена вся эта метафизика? Кого автор романа призывает, и почему сам писатель не может найти одну заветную мысль, чтобы разбудить спящего исполина? Здесь важно, что это не слова книжного героя, а философские принципы и убеждения самого автора. Будто освободившегося, всего лишь вчера, от крепостного права русского человека только и можно взбудоражить мыслью о «будущем обновлении» всего человечества. Думай о благе человечества, а то не дай бог задумаешься о своей жизни, так талантливо изображенной в романах.
А чуть выше надрывных слов Мышкина были слова: «Такова наша жажда: «Кто почвы под собой не имеет, тот и бога не имеет».
Примечательно, что при таком отношении к жизни, – при болезненном восприятии действительности, – самоубийством, из известных писателей, покончил с жизнью только Радищев.
Читайте также: