Цезарь о германцах цитаты
Обновлено: 07.11.2024
Ибо пороки там ни для кого не смешны, и развращать и быть развращаемым не называется у них – идти в ногу с веком.
Ксения Горожанкина цитирует 3 года назад
жесткие голубые глаза, русые волосы, рослые тела, способные только к кратковременному усилию; вместе с тем им не хватает терпения,
FromYellowToOrange цитирует 7 лет назад
хаттов в общераспространенный обычай: едва возмужав, они начинают отращивать волосы и отпускать бороду и дают обет не снимать этого обязывающего их к доблести покрова на голове и лице ранее, чем убьют врага. И лишь над его трупом и снятой с него добычей они открывают лицо, считая, что, наконец, уплатили сполна за свое рождение и стали достойны отечества и родителей; а трусливые и невоинственные так до конца дней и остаются при своем безобразии.
FromYellowToOrange цитирует 7 лет назад
плен, мысль о котором, сколь бы его ни страшились для себя воины, для германцев еще нестерпимее, когда дело идет об их женах[19]. Вот почему прочнее всего удерживаются в повиновении племена, которым было предъявлено требование выдать в числе заложников также девушек знатного происхождения. Ведь германцы считают, что в женщинах есть нечто священное и что им присущ пророческий дар, и они не оставляют без внимания подаваемые ими советы и не пренебрегают их прорицаниями[
FromYellowToOrange цитирует 7 лет назад
Сам я присоединяюсь к мнению тех, кто полагает, что населяющие Германию племена, никогда не подвергавшиеся смешению через браки с какими-либо иноплеменниками, искони составляют особый, сохранивший изначальную чистоту и лишь на себя самого похожий народ. Отсюда, несмотря на такое число людей, всем им присущ тот же облик: жесткие голубые глаза, русые волосы, рослые тела, способные только к кратковременному усилию; вместе с тем им не хватает терпения, чтобы упорно и напряженно трудиться, и они совсем не выносят жажды и зноя, тогда как непогода и почва приучили их легко претерпевать холод и голод
Следующая цитата
Действительно, насколько галлы бодро и решительно начинают войну, настолько же они слабохарактерны и нестойки в перенесении неудач.
Наконец, разве не верх легкомыслия и позора – принимать ответственные решения по совету врага?
незначительный и слабый народ, как эбуроны
А все британцы вообще красятся вайдой, которая придает их телу голубой цвет, и от этого они в сражениях страшней других на вид.
Есть зайцев, кур и гусей считается грехом, однако их держат для забавы. Климат мягче, чем в Галлии, ибо холода не так сильны.
Это племя гораздо сильнее всех других галльских племен своей конницей и может также выставить многочисленную пехоту. Его область, как было выше указано, простирается до самого Рейна. Там боролись за высшую власть Индутиомар и Кингеториг.
Заметив это, Цезарь приказал отвести в сторону от грузовых судов военные (которые и по своему виду были очень необычными для варваров, и по быстроходности более подходили для подобных операций)
наши корабли по своим размерам могли держаться на якоре только на глубоких местах; солдаты же, не знавшие местности, с несвободными руками и обремененные сложным вооружением, должны были единовременно спрыгивать с кораблей, стараться стать твердой ногой в воде и сражаться с врагами, в то время как последние или оставались на сухом месте, или лишь немного входили в воду и при отличном знакомстве с местностью и полной свободе движения храбро стреляли в наших и налетали на своих хорошо обученных конях
ввиду северного положения Галлии зимы наступают рано, однако Цезарь решил предпринять поход в Британию, так как знал, что почти во все войны с Галлией оттуда посылались подкрепления нашим врагам
Следующая цитата
Собственно говоря, название книги "Комментарии к галльской войне". Комментариями у латинян называлось то, что мы именуем сегодня записными книжками, то есть куда вносятся записки для памяти. Только делались они в др. Риме на вощеных табличках, специально обработанных так, чтобы воск быстро твердел, а табличка могла долго храниться (была целая технология изготовления таких комментариев). Соответственно названию, книга Цезаря -- это сухой свод изложения событий войны в Галлии (Франции, Бельгии, Англии, которую сам Цезарь обозвал негостеприимной и не представляющей никакой ценности для покорения) в сер I в до н. э. и действий автора в качестве полководца и правителя.
Какова была цель этих записок, историки до сих пор спорят. Ибо с одной стороны есть прямое указание раба Хиртиуса, секретаря Цезаря, что эти записки представляют собой лишь материал для истории, которую Цезарь собирался написать procul negotiis (отойдя от дел). С другой стороны, "Записки" отличает такая плотность материла и композиционная стройность, что невольно рождает представление о законченности и даже с изыском сделанности литературного произведения.
Если так, то возникает обычная у литературоведов проблема прототипов и литературных предшественников: они жить не могут без того, чтобы не показать, что любое литературное произведение -- это подражание неким образцам, которые либо есть, либо пока не найдены. В этом смысле труд Цезаря -- послуживший сам прототипом и образцом для подражания многочисленным мемуаристам и биографам -- не имеет никаких прототипов и аналогов, то есть Цезарь создал, возможно, сам того не подозревая, целый литературный жанр, и этот жанр родился не методом проб и ошибок, а сразу в законченной, классически совершенной форме.
Конечно, в чем-то он использовал опыт греческих военных писателей Ксенофонта и Фукидида, но все-таки его труд -- это нечто совершенно иное.
Как ни странно, но современники сразу же по достоинству оценили сочинение Цезаря. Хватало, конечно, прихлебателей и льстецов, но ведь "Записки" похваливал и Цицерон -- как "голые, простые, элегантные, ощипанные от всех риторических красот (дословно ornaments -- "одежд") -- мягко говоря, исповедовавший совсем другие литературные принципы.
"Записки" сразу же стали образцом высокой латинской прозы. "Вознамерившись снабдить материалом, откуда бы черпали те, кто собрался писать историю, Цезарь отбросил желание писать (так прямо и сказано 'писать'), поскольку нет ничего более приятного в истории, чем краткость, чистая и светящаяся" (тот же Цицерон).
С тех пор слава Цезаря никогда не утихала и, похоже, не утихнет, лишь время от времени то несколько преувеличиваясь, то преуменьшаясь. Ибо "Записки" давно и прочно вошли в круг школьных сочинений, по которым изучается сам латинский язык. Можно сказать даже больше: именно Цезарь на пару с Цицероном, сформировал то, что называется сегодня латинским языком и который преподается в школах и вузах и именно на который опирались все неолатинские авторы, начиная со Беды, продолжая Декартом и Ньютоном (и даже Кантом, чей труд лишь тогда был признан мировым сообществом, когда при деятельном участии самого Канта был переведен на латинский) и кончая современным Римом, который продолжает упорно вести всю свою канцелярию на латинском. Хотя, конечно, почему язык Цицерона и Цезаря -- есть норма латинского языка, а язык Сенеки, Августина, Иеронима -- некоторое отклонение от нее, остается под большим вопросом.
Читал Цезаря и Наполеон, причем дважды очень внимательно: в юности, когда еще только бредил величием, и на о. Св. Елены, где так сказать самосопоставляясь с римлянином, пытался извлечь для себя ставшие к тому времени бесполезными уроки, почему у того получилось в Галлии, а у него нет -- в России.
Проявлял недюжинный интерес к Цезарю и главный критик Наполеона гр. Л. Толстой. Правда, имеющиеся сведения о чтении "Записок" Толстым весьма скудны, но это было особенностью графа -- не очень-то выпячивать основные источники своих мыслей, направляя внимание критиков и исследователей на фигуры малозначимые и переходные. Однако убедительное сопоставление текста "Записок" и особенно "Войны и мира" недвусмысленно изобличают нашего классика в преемственности.
Здесь хотелось бы обратить внимание на один любопытный штришок. Поразительно совпадают описания действия полководца в битвах у римлянина и нашего классика. Л. Толстой не видит в сражениях ничего, кроме хаоса и безумия. И хотя большинство сражений в "Записках" описаны как четко спланированные и проведенные на манер шахматных партий, этот момент анархии также не ускользает от Цезаря: "легионы бились с врагом в разных местах, каждый поодиночке: очень густые плетни, находившиеся между воинами и неприятелями, закрывали от наших горизонт, невозможно было ни расположить в определенных местах необходимые резервы, ни сообразить, что где нужно".
И даже в возможностях полководца Л. Толстой и Цезарь идентичны. "Не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его," -- пишет Л. Толстой. "Нельзя было единолично распоряжаться всеми операциями," -- соглашается с ним Цезарь.
А вот конечные выводы классиков прямо противоположны. Для Толстого в войне (как, впрочем, и в мире) воплощены действия стихийных, неконтролируемых единой волей сил, для Цезаря же все наоборот. "В этом трудном положении выручали знание и опытность самих солдат: опыт прежних сражений приучил их самих разбираться в том, что надо делать.. Ввиду близости врага и той быстроты, с которой он действовал, они уже не дожидались приказов Цезаря, но сами принимали соответствующие меры". Другими словами, деятельность полководца сказывается не только во время сражения, но и как он сумел подготовить и настроить войска еще до сражения. При всем уважении к нашему классику, все же Цезарь, нам кажется, более прав. По крайней мере, во всех войнах побеждает тот, кто лучше организован и чьи полководцы при прочих равных деятельнее и прозорливее.
Следующая цитата
Цезарь первым осознал важность сбора любой информации о германцах, которая могла бы пригодиться римлянам в военном и политическом отношениях. Отсюда в «Записках о галльской войне» появляются сведения об общественном устройстве германцев, условно называемые «свевский» (книга IV) и «германский» (книга VI) экскурсы.
Цезарь отмечает, что частной земельной собственности (в категориях римского права) у германцев нет. Каждый год главы племен (magistratus acprincipes) переводят роды и семьи кровных родственников на другие земли, при этом одна часть населения занимается войной, а другая ведет хозяйство. Частота земельных переделов, описанных Цезарем, свидетельствует о существовании у германцев общин, состоящих из родственников.
Правда, необходимо учесть, что данные археологии говорят о наличии у германцев, живущих стационарно, полей с постоянными границами, которые, как правило, маркировались небольшими (до 1 м) валами из земли или камней, заросших кустарником и предохранявшим землю от выветривания.
Подобное землепользование исключало переделы между членами общины. В свете диаметрально противоположной информации письменных и археологических источников, вопрос о системе землепользования у германцев на рубеже тысячелетий до сих пор остается открытым.
Политическую организацию германцев отличало наличие нескольких уровней, на которых взаимодействовали различные институты власти: существовало народное собрание (concilium), у которого в мирное время не было единого руководящего органа; далее шли округа (pagi) и более мелкие области (regiones); обычное право среди сородичей осуществляли старейшины (principes — «первенствующие»).
Скудность сведений Цезаря не позволяет установить участие в народных собраниях женщин. В отношении племени Цезарь использует латинский термин civitas, что согласно римской публично-правовой традиции означает сообщество мужчин, имеющих право на политическое волеизъявление.
На время войны племя избирает особую (судя по грамматике языка Цезаря — коллегиальную) власть с правом лишения жизни соплеменников. От Цезаря не ускользнула разница между войной от имени всего племени и обычным разбойным рейдом. Из первенствующих на народном собрании военным командиром-вождем (dux) утверждался тот, кто был известен (т. е. знатен) своими удачами в набегах.
Несомненно, власть такого вождя была временной — только на период разбойного нападения. Не желающие участвовать в таких авантюрах признавались дезертирами и изменниками.
Ко времени Тацита (конец I в. н. э.) происходит значительная ломка социальной и политической организации германского племенного мира. Это наиболее заметно на ускоренном отграничении военного нобилитета от основной массы простых соплеменников. Античные источники говорят о знати (primores, proceres) херусков.
Еще Цезарь указывал, что у убиев есть «первенствующие и сенат» (principes ас senatus). В начале III в. н. э. Дион Кассий сообщает, что не все вожди допускаются к совету племени. Общим местом является подчеркивание знатности происхождения наиболее видных германских вождей — Арминия, Маробода, Катуальда и т. д.
Тацит четко резюмирует причины появления знатности «по-германски»: 1) неоднократные личные военные заслуги; 2) публичный перенос знатности отцов на их детей, что выражалось в предоставлении юношам достоинства «первенствующих».
Вокруг военных нобилей концентрируются дружины (comitatus) со своей внутренней командной иерархией. Чем более многочисленна дружина, тем известнее и знатнее становится ее вождь в глазах соседей. Складывается обычай, что все «добровольно и поголовно» приносили вождям в мирное время скот или агропродукты.
Очевидно, приносили, главным образом, те, которые были заняты сельским хозяйством и не являлись членами дружины. Перед нами, таким образом, несомненно, одна из форм редистрибуции — протоналога на содержание вождя и дружины. Дружина ждет от вождя подарков, которые вождь реализует устройством пиров.
Однако основу ресурсов вождя — как материальных, так и моральных — составляли набеги на соседей и военная добыча, поэтому «многие знатные юноши», как указывает Тацит, в мирное время нанимались воинами в соседние племена, ибо занятие сельским хозяйством им претит. Описывая обычаи хаттов, Тацит о таких «юношах» замечает: «Нет у них ни дома, ни поля, ни какой другой заботы. К кому они придут, у того и кормятся, пренебрегая своим, расточая чужое. »
Социальная структура германского общества к концу I в. н. э. включала военную знать разных уровней, рядовых свободных германцев, «рабов». «Рабы» у германцев, по словам Тацита, напоминают римских колонов. Они обязаны были давать господину оброк, но в то же время имели свободу распоряжения в своем доме и хозяйстве. Их редко подвергали побоям или заковывали в цепи, убивали чаще сгоряча, чем в наказание. И только «рабский» статус оставлял такое убийство безнаказанным.
Земля, по свидетельству Тацита, находилась в коллективной собственности. Продолжают существовать земельные переделы, но уже не ежегодные. Способы распределения земель, как их описывает Тацит, несколько иные, чем в «Записках» Цезаря: по числу работников и далее между собой — по достоинству.
При Цезаре все германцы возделывали землю; при Таците определенное число лиц это занятие презирало. Для живущих постоянно на одном месте германцев это создавало возможность перехода к переложной системе земледелия. У части германцев были рабы, которым предоставлялись земли. Вероятно, «по достоинству» следует понимать как предоставление большего количества земель домовладыкам из числа обладавших добычей дружинников или даже мелких родовладык.
У Тацита нет речи о том, кто производит раздел земли, роды не фигурируют в качестве субъектов землепользования. Сама фраза «между собой», возможно, подразумевает, что верховным землеустроителем стал местный тинг, влияние в котором сильных дружинников было велико, а не собрание всего племени, как во времена Цезаря.
Таким образом, притом что на уровне отдельных поселений в землепользовании все еще имели огромное значение родственные связи, вереде знати и дружинников, несомненно, происходила эволюция в сторону персонального пользования землей и медленного формирования частной собственности на землю, что также было связано с возникновением хуторского типа хозяйства германцев.
Тацит определенно говорит о собственных хозяйствах так называемых рабов-колонов. На оформление собственнических отношений на землю указывает и упоминание в источниках о том, что при подавлении батавского восстания Цивилиса 69-70 гг. н. э. римский полководец дал приказ не разорять его «поля и виллы». Подобное развитие аграрных отношений, конечно, не было стабильным вследствие высокой степени миграций. Однако устойчивость однажды обретенной модели хозяйства возобновлялась в мирные периоды жизнедеятельности племени.
Накопление частных движимых имуществ у верхушки дружины и вождей — факт, многократно засвидетельствованный и нарративной традицией, и археологией. Тацит заметил: «Вожди особенно радуются дарам соседних племен, присылаемым не от отдельных лиц, а от имени всего племени и состоящим из отборных коней, ценного оружия, фалер и ожерелий; мы научили их принимать также и деньги». Он же, при описании войны Арминия с Германиком (15-16 гг.), отметил факт: херуски от имени Арминия каждому римскому перебежчику обещали ежедневно платить по 100 сестерциев.
Новые собственнические отношения у германцев 1 в. н. э., таким образом, соседствуют и с новыми, не свойственными им ранее, социальными элементами. Помимо прочего, это отразилось и в обычном праве германцев. Римляне, при их огромном интересе и пиетете к праву, не могли обойти своим вниманием юридические конструкции изучаемого ими противника.
При Таците, как и при Цезаре, соблюдается обычай коллективного гостеприимства (факт поразительного архаизма для римских классиков). В наследственном праве Тацит отметил ограничение наследников только родственниками, что сдерживало полное оформление частной собственности: главными наследниками признавались дети наследодателя; в случае отсутствия детей наследство переходило братьям и дядьям.
При остающемся принципе коллективной ответственности за нарушение субъектных прав сородича кровная месть уходит на задний план и, наоборот, на практике применяется принцип выкупа вины в пользу большой патриархальной семьи.
Изменения в эволюции политической организации выглядят еще более рельефно. Главным властным (законодательным) органом остается народное собрание мужчин-воинов — знаменитый германский тинг. При нем существует совет старейшин, который готовил (редактировал) решения собрания. Заседания тинга ведут жрецы, имеющие право наказывать нарушающих порядок.
В отличие от времени Цезаря, у племени в мирное время имеется постоянная «исполнительная» власть. У Тацита унифицированная для всех германцев картина заседаний тинга выглядит так: первым выступает «тех» (правитель) или кто-либо из старейшин сообразно с возрастом, знатностью, военной славой, красноречием. Никто из них не имеет права приказывать, но только убеждать. Решение остается за основной массой членов тинга, которые голосуют потрясанием оружия.
Тинг обсуждает не только вопросы войны и мира, но и вершит суд по публичным и частным делам. По мелким правонарушениям назначается штраф, часть которого передается правителю или племени. Последнее явно представляет собой раннюю форму судебных издержек. Натинге совершеннолетний юноша получает щит и фрамею: отныне он не только член семьи, но и член общества, и полноценный участник тинга.
Читайте также: