Ананьев анатолий андреевич цитаты
Обновлено: 21.11.2024
— Пятерка? Молодец. Валя, Валюта, ну-ка слей мне, — сказал он, сбросив пиджак и снимая давно высохшую на нем и жесткую от пота рубашку.
Хлюпался Павел с удовольствием, как всегда любил, приходя с работы по вечерам, подставлять спину и шею под холодную воду; потом он ходил в сарай с фонарем смотреть Машеньку и, вернувшись, долго еще молча и озадаченно покачивал головой.
Сергею Ивановичу поливала Юлия; полная, дышавшая тяжело и неровно, она поминутно просила его наклониться ниже, чего он не мог сделать, так как теперь, после той приятной усталости, какая как бы разливалась по телу, когда он шел с луга в деревню, все в нем будто деревенело, и ему трудно и непосильно было наклониться ниже; когда же он взял в руки мыло, пальцы начало так щипать, что он, тут же выбросив мыло на траву, крикнул Юлии:
— Лей же, лей скорее!
— Что с твоими руками? — спросила Юлия, наклоняясь и разглядывая красные и еще более чем час назад опухшие пальцы Сергея Ивановича. — Ну-ка к огню, — попросила она, и возле печи она еще яснее увидела, что было с его руками. — Господи, — воскликнула она, — ты что же это наделал? Павел, Катя, — позвала она в растерянности, не зная, как и чем теперь можно помочь мужу.
Павел не захотел смотреть на пальцы Сергея Ивановича и сказал, что ничего делать не нужно, что все это в порядке вещей и заживет само собою и что, главное, не следует обращать на это внимания; Екатерина же посоветовала приложить к лопнувшим мозолям листья подорожника и перевязать пальцы, что и было немедленно исполнено, и за ужином Сергей Иванович сидел с перебинтованными руками, усталый, но счастливый и довольный прошедшим днем. Он разговаривал оживленнее и больше всех. Младшие в семье Лукьяновых загадочно переглядывались за столом, слушая его; белые в бинтах руки Сергея Ивановича вызывали в них тот, казалось, беспричинный смех, от которого они сдерживались с трудом и только под сердитыми взглядами отца и матери. Им странно и непривычно было, как можно п о к а л е ч и т ь (это слово весь вечер повторяла Юлия) работою руки, воображению их рисовалась картина, как все могло быть, которая как раз и вызывала смех, и смех этот невозможно было остановить. Лишь Борис, давно и старательно «вырабатывавший в себе дипломата» (как он сам понимал это), держался так, словно ничего не произошло в этот вечер, не было ни распухших, в бинтах рук Сергея Ивановича, ни того, что сам он получил на экзамене пятерку, за которую все сегодня хвалили и поздравляли его. «Все это только начало, — как бы говорил он всем своим видом, как он сидел за столом и держал нож и вилку, — я еще не сделал и десятой доли того, что могу». Но вместе с тем как он стремился держаться строго и с равнодушием ко всему, он то и дело под столом тыкал кулаком то меньшего Александра, то Петра, и когда Александр или Петр с недоумением и обидой говорили ему: «Ты чего?» — отвечал тихо, не поворачивая головы: «Сам знаешь». Несколько раз Павел одергивал расшалившихся, как ему казалось, ребят; но сам он тоже не мог без улыбки смотреть на перебинтованные руки Сергея Ивановича и не подшучивал над московским родственником только потому, что не хотел обижать всерьез озабоченную Юлию. Для Сергея Ивановича же все происходившее за семейным столом было лишь продолжением того, что было днем, и он смотрел на всех теми же добрыми, как и на Степана во время прощания, глазами: он был в центре внимания всех, и это нравилось ему.
— Ты знаешь, к какому заключению я все больше и больше прихожу здесь у тебя, в деревне, — говорил он Павлу, мягкостью и задушевностью как бы подчеркивая то особое философское значение, какое он придавал теперь своим словам и какое непременно должен был уловить шурин. — Мне кажется, что человечество что-то теряет с ростом прогресса. То есть что-то приобретает, но и что-то теряет. Я думаю, ты меня правильно поймешь. Самолеты, трактора, машины — все это замечательно, все нужно; и большие города — все, все, но как это в с е совместить с тем, что теряет при этом человечество? Конечно, и железо и бензин — все материя, природа, но ведь при этом исчезает естество, суть, которую, очевидно, тебе, живущему здесь, в деревне, среди простора полей, понять трудно.
Большой деревянный стол, сколоченный из досок и кольев, за которым Лукьяновы ужинали и пили теперь чай, стоял прямо во дворе, и висевшая над ним электрическая лампочка освещала самовар, чашки с блюдцами, хлеб и мед в сотах на блюде, отливавший янтарем, к которому то и дело тянулись Александр и Петр. Эта же электрическая лампочка освещала и лица сидящих, так что все хорошо видели друг друга. Сергей Иванович, говоря о просторе полей, разводил перебинтованными руками так, будто хотел раздвинуть желто-сосредоточенный над столом пучок света, распространить его на весь двор и дальше на все, что синевою стелилось и горбилось за оградою двора. Было тихо, безветренно, как бывает только перед теплым летним грибным дождем, и в этом безветрии еще сильнее, казалось, пахло с полей цветущими хлебами; потому что под самою деревнею росли овсы, более пахло овсами, и этот знакомый уже Сергею Ивановичу запах, перемешанный теперь с запахами двора, избы, коровника и превшего навоза за коровником, вызывал новое оживление; не сознавая и не замечая за собою ничего, он то и дело оглядывался (как оглядывался, когда шагал с луга мимо овсяного поля), как будто можно было увидеть, откуда брался этот удивительный, в котором так легко дышалось, воздух; но за спиною его была лукьяновская изба, темные контуры которой лишь смутно угадывались в густой черноте ночи. В соседнем дворе так же гудел огонь в летней печи и горела электрическая лампочка над столом; огни видны были по всей деревне, и слышны были голоса и звуки открывавшихся дверей и ворот и еще какие-то, которых Сергей Иванович не мог определить, но которые, сливаясь в одно целое, составляли жизнь укладывавшейся спать деревни.
Следующая цитата
Анатолий Андреевич Ананьев (18 июля 1925 – 7 декабря 2001) – русский прозаик.
Родился 18 июля 1925 в г.Джамбул (Аул-Ата, Казахстан). Потомственный крестьянин, сын дважды «раскулаченного»; детство и юность провел на Южном Урале. Добровольцем ушел на фронт с третьего курса сельскохозяйственного техникума. Военные впечатления отразились во многих произведениях Ананьева, в т.ч. в повести Малый заслон (1959), романах Танки идут ромбом (1963 – о боях на Курской дуге; выдержал около 30 изданий), Межа (1969), Версты любви (1971).
После возвращения с войны Ананьев окончил сельскохозяйственный институт в Алма-Ате, работал агрономом, начальником цеха на заводе. В 1958 Ананьев закончил филологический факультет Алма-Атинского университета; в 1956 вышла его книга стихов (оставшаяся единственной) – Верный путь, в 1958 – книга прозы Верненские рассказы, посвященная событиям Гражданской войны.
Тенденциозность, сочетающаяся с пристрастием к детализированному жизнеподобию, обусловили ярко выраженную публицистичность и в то же время суровый реализм произведений Ананьева, наряду с сочинениями Г.Бакланова, Ю.Бондарева и др. заложивших основы т.н. литературы «окопной правды», при том что в некоторых его вещах наличествуют клише советской мифологии (так, в повести Жернова славы, 1962, партийное вмешательство в колхозный конфликт быстро и успешно разрешает все проблемы).
Активное присутствие автора, подталкивающего к аналитическому осмыслению многофигурных и многоуровневых картин бытия, неспешная тяжеловесность «старомодного» повествования, постоянное соотнесение масштабов «общей», исторически значимой, и «частной» жизни проецируют художественную манеру Ананьева на поэтику Л.Толстого, продолжателем традиций которого Ананьев заявляет о себе в повестях Козыри монаха Григория (1967), Федор Иванович (1969) и в самом значительном своем произведении – романе-эпопее Годы без войны (книги 1–7, 1975–1984), где одну из главных сюжетных линий составляет актуальный экономический эксперимент: попытка семейного (или бригадного) подряда как воплощения истинно-социалистического способа хозяйствования (заканчивающаяся символическим крахом).
Занимая ряд крупных общественных и административных постов (в т.ч. секретаря правления СП СССР), Герой Социалистического Труда (с 1984), в годы «перестройки» Ананьев решительно примыкает к группе реформаторов, в том числе как главный редактор (с 1973) журнала «Октябрь». Еще в 1970-х годах журнал опубликовал роман Тяжелый песок А.Рыбакова и сумел привлечь многих ярких и нонконформистских авторов (в числе прочего журнал первым опубликовал сочинения А.Сахарова, роман В.Гроссмана Жизнь и судьба и его повесть Все течет, впервые в легальной советской печати переосмысляющей образ Ленина).
С конца 1980-х годов Ананьев проявляет особый интерес к феномену российской государственности и ее взаимоотношениям с гражданским обществом (роман о современности – Скрижали и колокола, 1989; исторические романы – Лики бессмертной власти: Царь Иоанн Грозный, 1993, Призвание Рюриковичей, или Тысячелетняя загадка России, 1996). Автор многочисленных публицистических и литературно-критических статей (кн. Память сердца: Очерки, 1975; Главная дорога, 1978), а также повести Тень Иисуса (1965) и др.
Умер Ананьев 7 декабря 2001 в Москве.
Следующая цитата
95 лет со дня рождения русского писателя Анатолия Андреевича Ананьева
Родился 18 июля 1925 г. в г. Джамбуле (Казахстан), в рабочей семье. Детство прошло на Южном Урале.
Анатолий Ананьев - участник Великой Отечественной войны (ушёл на фронт добровольцем). После войны окончил сельскохозяйственный техникум, работал агрономом.
В 1957 году окончил филологический факультет Казахского государственного университета им. С. М. Кирова. Публиковал в газетах статьи, рассказы.
В 1956 году вышла книга стихотворений «Верный путь».
Первая прозаическая книга А. Ананьева – «Верненские рассказы» (1958) – цикл о Гражданской войне (дореволюционное название г. Алма-Ата — Верный).
В 1967 году А. Ананьев был избран членом Правления Союза писателей СССР по русской литературе в республиках СССР, переезжает работать в Москву. В том же году он был назначен первым заместителем главного редактора журнала «Знамя».
В 1973 году становится главным редактором журнала «Октябрь». С приходом Ананьева меняются круг авторов и тематика публикуемых в журнале произведений. Печатается «возвращённая литература» - произведения, которые прежде находились под запретом: поэма А. Ахматовой «Реквием» (1987), роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба» (1988), а также «неудобные» новые книги - «Тяжёлый песок» А. Рыбакова (1978), «Печальный детектив» В. Астафьева (1986) и многие другие.
Главному редактору «Октября» пришлось всерьёз отстаивать журнал, поскольку «националистически» настроенные писатели буквально брали редакцию штурмом, - с тем, чтобы вернуть «Октябрю» прежний статус «идеологически верного», «ортодоксального» издания. И тогда в 1989 году журнал «Октябрь» вышел из-под юрисдикции СП РСФСР и стал первым независимым печатным изданием России.
На посту главного редактора А. А. Ананьев оставался до последних дней, несмотря на тяжёлую болезнь. Одним из последних дел писателя стало учреждение Фонда Достоевского.
Значительно и литературное наследие А. А. Ананьева.
Многие его произведения рассказывают о войне. Вместе с Ю. В. Бондаревым, Г. Я. Баклановым и В. О. Богомоловым он является создателем жанра «лейтенантской», «окопной» прозы.
В 1959 году выходит первая военная повесть А. Ананьева на автобиографическом материале – «Малый заслон».
Роман «Танки идут ромбом» (1963), посвящённый Курской битве, - одно из значимых произведений о войне. Этот роман принесёт автору широкую известность и читательское признание.
В 1971 году выходит новый военный роман – «Вёрсты любви», в котором А. Ананьев предстаёт прозаиком философской направленности, размышляет на вечные темы – о добре и зле, о предназначении человека, о нравственном выборе.
В 1975-1985 годах Ананьев публикует 4 книги романа «Годы без войны». Эту большую книгу, соединившую в себе черты семейного, исторического, производственного романа, литературные критики назовут «энциклопедией советской жизни».
Тема позднего творчества Ананьева – русская история и русская государственность. В цикле «Лики бессмертной власти» выходят романы «Царь Иоанн Грозный» (1992) и «Призвание Рюриковичей, или Тысячелетняя загадка России. Версии, основанные на исторических свидетельствах, фактах и документах» (1994-99).
Произведения Ананьева отличает интерес к внутреннему миру человека, глубокий психологизм. Исследователи творчества А. Ананьева отмечали, что он – последователь повествовательных и аналитических традиций Л. Н. Толстого, а творческий метод писателя окрестили «мифологическим реализмом».
А. А. Ананьев - Герой Социалистического Труда (1984). Он награжден орденами Ленина, Октябрьской Революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденами Отечественной войны I и II степени, «Знак Почета», медалями «За отвагу», «За взятие Вены», «За победу над Германией», «За трудовое отличие» и другими.
Следующая цитата
Впечатление это, привезенное миллионами людей, если бы оно было применено к делу, стало бы заметным явлением в народной жизни. Но оно пе было применено к делу. О нем лишь вспоминали - по избам ли во время застолий, в иные ли какие минуты душевного отдохновения, когда между вчерашними солдатами, теперь вернувшимися к земле мужиками, заходил разговор о минувшей войне. "Что-что, а уж землю свою сумели обиходить", так ли, по другому ли, но теперь с грустной задумчивостью, произносились эти слова. Русскому человеку жаль было, что за множеством разных других дел (за тысячами бед, принесенных войной, которые надо было исправлять) он не находил ни возможностей, ни сил точно так же обиходить огромные пространства своей земли. И оттого, что не находил этих возможностей и сил, угасало и выветривалось из памяти, растворяясь в суетных житейских мелочах, это важное впечатление войны. О нем забывали, его уносили на погосты вместе с умиравшими ветеранами, и жизнь, та жизнь русских деревень с жердевыми оградами, с печами по избам и покосившимися баньками на задах, с разъезженными по весне и по осени колеями проселочных дорог, - как она, сообразуясь со своими определенными и устоявшимися понятиями, шла всегда прежде, шла она и теперь медленно и неохотно, как если бы ухоженность и удобства действительно были противопоказаны ей. Миллионы людей, вернувшихся с войны, - как будто они не хотели себе добра, находя оправдание (как, впрочем, и теперь мы любим сказать это) в том, что у нас, дескать, не то, что за рубежом, у нас - просторы, и что мыслимое ли дело обиходить их! "Что нам в пример? Нам ничто не в пример, как умеем, так и живем". И это "как умеем, так и живем", столь удобное для оправдания лености, если и не произносилось каждым, то многими принималось как некая национальная черта и мешало делу. "Что нам до немцев, эко нашли у кого учиться), - любил сказать Сухогрудов (в тот деятельный для себя период жизни, когда возглавлял райком). И так же, как он, как незнакомые ему Сергей Иванович с шурином Павлом, как тысячи других по деревням и городам, забыл постепенно об этом впечатлении войны и Семен Дорогомилнн. Он как будто катился по тому же желобу, по которому катились все, и не успевал (за обилием обкомовских дел) оглянуться и посмотреть, что и откуда можно полезно взять для жизни, и пе решался в силу уже традиций (словно что-то осудительное есть в этом) вернуться к памяти прошлого.
Но жизнь, может быть, тем и удивительна, что не знаешь, в какую минуту и какой стороной она обернется для тебя. То, что жене Дорогомилина Ольге представлялось неприемлемым, представлялось как понижение, когда мужа ее, видного обкомовского работника, перевели в какое-то там, как она выразилась, Песчаногорье руководить строительством какого-то там (что особенно оскорбляло ее слух) птицекомбината, и что самим Дорогомилиным было принято в начале с неохотой и во многом огорчило его, - теперь, когда он, посланный с делегацией от СССР в Венгрию, изучить опыт работы подобных птицекомбинатов, увидел, как все было поставлено на знаменитых птицекомплексах Агард и Баболна, увидел, как экономично и выгодно было производство бройлерных кур (и, главное, увидел масштабы, как можно было наладить подобное производство у себя), он был не только доволен происшедшей переменой в своей жизни, но испытывал то чувство, словно все, что было до назначения, то есть когда он разъезжал по районам, проводя совещания и вдохновляя людей на труд (и что было, несомненно, нужным и важным делом), представлялось чемто не главным, в то время как это, что делал и к чему готовил себя теперь, было настоящим, что должно быть у каждого человека. Почти с первых же часов, как только поезд Москва Будапешт после таможенных досмотров и формальностей пересек границу Венгерской Народной Республики и за окном вагона открылась чужая земля, чужие города, деревни с иным укладом жизни и со своими, иными и давними традициями труда, - невольно и будто лишь в ряду с другими воспоминаниями о войне, хотя Дорогомилин шел с боями не через Венгрию, а через Польшу и Германию, вспомнил он и о том своем солдатском впечатлении ухоженности земли, и впечатление то, возбуждавшее тогда определенные мысли и подтверждавшееся теперь видами пз окна (и еще более затем подтвердившееся на птицекомплексах Агард и Баболна), наталкивало на те же определенные размышления и теперь.
- Да что же вы хотите, сколько земли у них и народу и сколько у нас! А у нас одна Москва больше, чем вся Венгрия, - сейчас Же послышалось это привычпое уже мнение, которым мы готовы оправдать все, что можно и чего нельзя оправдать им.
- Дело, видимо, не в количестве гектаров и не в численности веселения, - попытался возразить кто-то.
- Выходит, что ж, русский человек нетрудолюбив, что ли?
- Отчего же нетрудолюбив? Трудолюбив, да уж больно любит по-своему пуп надрывать. А что же надрывать, когда есть иные, и более эффективные, методы производства. Работать надо не только руками, но головой, головой!
- А по-моему, так и у пас хороших традиций хоть отбавляй, только мы почему-то все больше поднимаем Аввакумово неприятно пли обломовскую леность готовы возвести в идеал, так чего же мы хотим от парода?
- Ну, положим, парод есть парод и навязать ему чего-либо нельзя, он всегда сделает то. на что он способен и что он хочет.
А просторы и разные иные условия пашей жизни тоже сбрасывать со счетов нельзя.
Говорили так, говорили несколько иначе (и в купе и в проходе вагона), в то время как поезд Москва - Будапешт пересекал просторы Венгрии, в то время как все новые и новые подтверждения тому - станции, поселки, города, квадраты ухоженных полей и виноградников - возникали и, проплывая, исчезали за окном. Говорили об этом и в Будапеште, пока жили в гостинице, и вспоминали затем в Баболне, когда прибыли туда, и из всех этих разговоров (между членами делегации) и воспоминаний Дорогомилпн выводил для себя лишь одно: что есть проблема и что пора не словами, не рассуждениями, а делом решать ее; и он, взволнованный и озабоченный, старался как можно больше запомнить из того, что, казалось ему, важно было перенять у другого народа.
Чтобы вполне знать традиции и уклад жизни того или иного парода, недостаточно только пожить жизнью этого народа (месяц ли, год ли, дольше ли - не имеет значения), а надо родиться на этой земле Все люди нерусского происхождения, особенно те, что смотрят на пас из-за рубежа, всегда говорят о некой загадочности русской души, тогда как для всякого русского человека нет никакой загадочности ни в самом себе, ни в своем народе. Все, что было в истории, и все, что происходит с нашим народом теперь, есть только естественное выражение характера, склада ума и суровости природных условий, в которых устраивалась, протекала и протекает наша жизнь. Точно так же и у других народов проявление их характеров есть следствие многовековых и естественных условий их жизни, и потому для венгра нет загадочности ею венгерской души, какою душа эта должна представляться нам, Дорогомплин не то чтобы думал над этими вопросами загадочности души, но чувствовал, живя среди чужих ему людей (как ни были они открыты и дружелюбно настроены к нему и ко всем советским людям), что постичь их жизнь, вернее постичь многое из того, что он видел (и что было, в сущности, привычным, естественным для венгров и не замечалось ими), он не мог: и опого невольно это многое становилось загадочным для него. Он видел, что система руководства хозяйством, как и руководства страной - и в партийном и в государственном отношении, - была как будто такой же, как у нас: те нее обкомы, горкомы, райкомы и та же выборная от верха до низа власть на местах; по тому же будто принципу подчинения и скоординпрованности работали сельскохозяйственные и промышленные предприятия, и даже многие ведущие специалисты были с дипломами наших высших учебных заведений, то есть со знаниями, полученными у нас; он видел, что многое и многое было схоже с тем, как было у нас, но в то же время по какому-то будто особенному прилежанию к делу и, главное, по результатам всего было различие, которое как раз и казалось Дорогомилину странною и непостижимою загадкой.
Читайте также: