Алексей михайлович романов цитаты
Обновлено: 17.05.2024
Научи меня жить, научи меня что-нибудь делать,
Сочтены мои ночи, и дни, словно сны, коротки.
А то, что любит сквозь сон, то, что дышит от имени тела,
Это только тень на горячем песке у ленивой реки…
Научи меня, как выбирать между черным и белым,
Чтоб чужое добро на твое и мое не делить.
Но дай мне лезвие мысли -- вонзить между частью и целым,
И назови мне высокую цель, научи меня жить…
Привяжи мне бумажные крылья -- свободу и совесть,
Сбереги меня в бурю и в штиль упаси от беды.
За то, что было и будет, и в чем, наконец, успокоюсь,
Дай мне душу -- в ладонях с водой отраженье звезды…
… показать весь текст …
Я ни разу за морем не был
.
Я ни разу за морем не был,
Сердце тешит привычная мысль, —
Там такое же синее небо
И такая же сложная жизнь.
Может, там веселей и богаче,
Ярче краски и лето теплей.
Только так же от боли там плачут,
Так же в муках рожают детей.
Может, я не совсем понимаю
Явной выгоды тайных измен.
Отчего-то я чаще теряю,
Ничего не имея взамен.
… показать весь текст …
Ваше Высочество, Одиночество
Ваше Высочество, Одиночество,
Ваши Сиятельства, Обстоятельства,
Ваше Степенство, Земное Блаженство,
Ваше Величество, Электричество.
Ваше Превосходительство, наше Правительство,
Ваша Светлость, Честная Бедность,
Милые Предки, как ваши детки?
Грозное, Тёмное, Злое, Железное
Скалится.
С неба Холодное, Мокрое, Скользкое
Сыплется.
Стыдно ли, страшно ли, скушно ли, больно ли,
… показать весь текст …
Я во что-то верил и чего-то ждал
В толщине бессмысленных дней.
Только я устал, только я не стал
Ни богаче, ни мудрей…
Я менял любовь на любовь,
Я искал добра от добра.
Только вижу теперь —
Все напрасно…
А когда-то был целым миром двор,
Был полон тайн чердак…
Семь тысяч дней прошло с тех пор,
Я не заметил как.
Видно что-то пора менять!
Только что — не могу понять.
… показать весь текст …
По дороге разочарований,
Снова очарованный пройду.
Разум полон светлых ожиданий,
Сердце чует новую беду.
А чего же вновь меня тревожит
Голос, что зовет из темноты:
«Путь еще не пройден, век не прожит
Тою ли дорогой бродишь ты ?»
То ли темнота глаза таращит,
То ли тишина скрывает крик:
«Где теперь искать тебя, пропащий,
Оглянешься, ты уже старик …»
По дороге смутных побуждений,
Там, где ветер яростен и свеж,
… показать весь текст …
Снилось мне неожиданно выпал снег
В мире наступили тишина и свет
Свет и тишина, покой и белый снег
Жаль что это только снилось мне
Снилось мне: по притихшему городу
Проплывало медленное облако.
Облако покоя с спящем городе.
Жаль, что это только снилось мне.
И теперь наяву я живу и не живу
Сохранить пытаюсь тишину
Но приходит за мной сумасшедший день земной
И меня уводит за собой
Снилось мне, что впервые за много лет
Счастье почему-то улыбнулось мне.
… показать весь текст …
Я привык бродить один
И смотреть в чужие окна
В суете немых картин
Отражаться в мокрых стеклах.
Мне хотелось бы узнать,
Что вас ждет и что тревожит
Ваши сны, и вот опять
Приходит ночь,
И день напрасно прожит
Мы устали от потерь,
А находим слишком редко.
Мы скитались, а теперь
Мы живем в хрустальных клетках.
… показать весь текст …
Сколько было звезд,
Упавших с небосклона.
Сколько было слез,
О сколько было стонов.
Пламенный полет
Звезды, сверкающей в дали
И остывающей в пыли.
Не спеши, мой друг,
Считать себя счастливцем.
Оглянись, вокруг-
Кругом чужие лица.
Но не торопи тоску,
Теперь тебя никто не спросит,
… показать весь текст …
Спешит моя радость.
Бежит моя радость на шаг впереди.
Тропою безвестной, над синею бездной
Зовет — догони!
За дальней рекою, махнув мне рукою,
Бегут мои дни.
И нет мне покоя,
Бежит моя радость на шаг впереди.
Спешит моё горе,
Бежит моё горе за мной по следам.
В воде и в огне, наяву и во сне,
По горящим мостам.
Наградой терпенью
… показать весь текст …
Для чужого нет места в твоём раю,
А свои продолжают тебя предавать.
А ты выходишь вперёд: «Я вам спою!»
А гортань, как продавленная кровать,
Дело дрянь…
Душу в кровь изодрав, — напоказ, или впрямь? -
Для чужих ты — пророк, а свои — вразброд,
А может быть сам ты — тварь, а может быть глуп народ,
Ты им про рай и про ад, а только дело-то дрянь …
Дело дрянь…
Дело дрянь, оттого, что один для всех
Чёрств и пресен твой хлеб,
И слова, что скрипят на зубах, как песок,
… показать весь текст …
Если боль твоя стихает, значит будет новая беда… Да! Да! Да-да-да-да!
Нравится! 5 Сохранить Опубликовал(а) ястреб 28 января 2012 1 комментарийСлепили бабу на морозе, руки, ноги, голова.
Она стоит в нелепой позе, ни жива и ни мертва,
А мне другой не надо нынче,
Пусть красивых в мире тыщи,
Нет ее белей и чище,
И другой такой не сыщешь,
Хоть ты тресни!
Ах эта женщина веселая, большая, вся из снега.
Для любви ее душа, а ноги созданы для бега.
Я бегу с любимой рядом,
Как глаза ее ясны!
Я томлюсь под нежным взглядом,
Доживет ли до весны
… показать весь текст …
Следующая цитата
Нет аккаунта? Зарегистрироваться
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Нет аккаунта? Зарегистрироваться
germiones_muzh
22 April 2016 @ 11:55 pm
"загибы" и сильные выражения "тишайшего" царя Алексея Михайловича
специалистам известно: самая обидная, "черная" ругань еще каких-нибудь триста лет назад была не такой, как ныне. Дело в том, что неуловимо изменилась система ценностей, приоритетов - и поскольку ругательства прежде всего ориентированы на девальвацию этих ценностных характеристик у оппонента, то и тематика их значительно разнилась от современных.
Ненастолько распространенными и обидными считались обсценные выражения, связанные с сексуальной сферой (слово "блядь, блядство" у протопопа Аввакума - совсем проходное, да и значение его несколько шире) - как высказывания, направленные на отношения оппонента с Богом и сатаной, а также на его социальную легитимность и соответствие своему общественному статусу. Если купцу говорили, что он - разбойник, то это для него было хуже, чем "импотент" или "ебанат" какой-нибудь. Такого поношения стерпеть он не мог никак.
Царь Алексей Михайлович Романов (1629 - 1676, отец Петра I) при жизни и далее был известен по прозвищу "тишайший". Это был человек по-русски застенчивый, чувствительный, детски нечерствый сердцем. Его нетрудно было устыдить и растрогать. Но те, кто понимают прозвище царя так, будто он ходил по стеночке и стоял руки по швам перед теми кто на него кричал - ошибаются. Алексей Михайлович вместе с тем был задорная, увлекающаяся натура. Нарушал вековые устои царского обихода, небоясь поступиться "честью": ездил сам за границу и в гости к подданным (это неполагалось: подданные сами должны были на поклон к царю ходить). Во все старался вникнуть, обо всем составить компетентное мнение: возглавляя военный поход, неограничивался пассивной ролью "формального присутствия" - а выяснял, с какой дистанции эффективен мушкетный огонь и т.д. (Обмануть его поэтому было непросто: известен факт, когда боярина князь Илью Милославского, хвастливо заявившего о личной готовности взять в полон польского круля - при том, что войсками боярин николи не командовал - царь тут же взял за бороду и выгнал из палаты царскими пендалями. А на документе, в котором ответственный чиновник старался оправдаться, утверждая, что негодный к царскому столу квас можно использовать для продовольствования стрельцов, Алексей Михайлович поставил резолюцыю: "Сам выпей!").
Но вот вам ругательства (письменные!) царя.
В грамоте в Саввино-Сторожевский монастырь Звенигорода, адресованной коррумпированному монастырскому казначею, беспредельщику отцу Никите, о "художествах" которого Алексей Михайлович был уже наслышан от сотрудников предварительного следствия, царь пишет: "От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси - врагу Божию, богоненавистцу и христопродавцу и разорителю чюдотворцова дома и единомысленнику сатанину, врагу проклятому, ненадобному шпыню (бесполезному клоуну. - germiones_muzh.) и злому пронырливому злодею казначею Миките!" Злодей Микита осуждался по прочтении грамоты быть забитым в цепи и уведенным стрельцами - с которыми он до этого дрался по пьяне пользуясь неприкосновенностью своего сана и положения - в "одиночку".
Всем бы хорош царь Алексей Михалыч - да был он неусидчив и нерешителен в вопросах глобальных перемен. А они близились. Потихоньку-полегоньку уж стало нельзя. Наступало время его не столь доброго - да "огнеупорного" сына.
Следующая цитата
Россия | 1629 - 1676 гг. | Второй русский царь из династии Романовых (14 июля 1645 — 29 января 1676), сын Михаила Федоровича и его второй жены Евдокии..
Государь указал, а бояре приговорили.
Формула царских указов, ставшая обычной при Алексее Михайловиче.
Следующая цитата
Мы видели движения, происходившие в русском обществе XVII в. Нам остается взглянуть на людей, стоявших тогда во главе его. Это необходимо для полноты наблюдения. Из противоположных течений, волновавших русское общество, одно отталкивало его к старине, а другое увлекало вперед, в темную даль неведомой чужбины. Эти противоположные влияния рождали и распространяли в обществе смутные чувства и настроения. Но в отдельных людях, становившихся впереди общества, эти чувства и стремления уяснялись, превращались в сознательные идеи и становились практическими задачами. Притом такие представительные, типические лица помогут нам полнее изучить состав жизни, их воспитавшей. В таких лицах цельно собирались и выпукло проступали такие интересы и свойства их среды, которые терялись в ежедневном обиходе, спорадически бродя по заурядным людям, разбросанными и бессильными случайностями. Я остановлю ваше внимание только на немногих людях, шедших во главе преобразовательного движения, которым подготовлялось дело Петра. В их идеях и задачах, ими поставленных, всего явственнее обнаруживаются существенные результаты этой подготовки. То были идеи и задачи, которые прямо вошли в преобразовательную программу Петра, как завет его предшественников.
Царь Алексей Михайлович
Первое место между этими предшественниками принадлежит бесспорно отцу преобразователя. В этом лице отразился первый момент преобразовательного движения, когда вожди его еще не думали разрывать со своим прошлым и ломать существующее. Царь Алексей Михайлович принял в преобразовательном движении позу, соответствующую такому взгляду на дело: одной ногой он еще крепко упирался в родную православную старину, а другую уже занес было за ее черту, да так и остался в этом нерешительном переходном положении. Он вырос вместе с поколением, которое нужда впервые заставила заботливо и тревожно посматривать на еретический Запад в чаянии найти там средства для выхода из домашних затруднений, не отрекаясь от понятий, привычек и верований благочестивой старины. Это было у нас единственное поколение, так думавшее: так не думали прежде и перестали думать потом. Люди прежних поколений боялись брать у Запада даже материальные удобства, чтобы ими не повредить нравственного завета отцов и дедов, с которым не хотели расставаться, как со святыней; после у нас стали охотно пренебрегать этим заветом, чтобы тем вкуснее были материальные удобства, заимствуемые у Запада. Царь Алексей и его сверстники не менее предков дорожили своей православной стариной; но некоторое время они были уверены, что можно щеголять в немецком кафтане, даже смотреть на иноземную потеху, «комедийное действо» и при этом сохранить в неприкосновенности те чувства и понятия, какие необходимы, чтобы с набожным страхом помышлять о возможности нарушить пост в крещенский сочельник до звезды.
Царь Алексей родился в 1629 году. Он прошел полный курс древнерусского образования, или словесного учения, как тогда говорили. По заведенному порядку тогдашней педагогики на шестом году его посадили за букварь, нарочно для него составленный патриаршим дьяком по заказу дедушки, патриарха Филарета, — известный древнерусский букварь с титлами, заповедями, кратким катехизисом и т.д. Учил царевича, как это было принято при московском дворе, дьяк одного из московских приказов. Через год перешли от азбуки к чтению часовника, месяцев через пять к псалтырю, еще через три принялись изучать Деяния апостолов, через полгода стали учить писать, на девятом году певчий дьяк, т.е. регент дворцового хора, начал разучивать Охтой (Октоих), нотную богослужебную книгу, от которой месяцев через восемь перешли к изучению «страшного пения», т.е. церковных песнопений страстной седмицы, особенно трудных по своему напеву — и лет десяти царевич был готов, прошел весь курс древнерусского гимназического образования: он мог бойко прочесть в церкви часы и не без успеха петь с дьячком на клиросе по крюковым нотам стихиры и каноны. При этом он до мельчайших подробностей изучил чин церковного богослужения, в чем мог поспорить с любым монастырским и даже соборным уставщиком. Царевич прежнего времени, вероятно, на этом бы и остановился. Но Алексей воспитывался в иное время, у людей которого настойчиво стучалась в голову смутная потребность ступить дальше, в таинственную область эллинской и даже латинской мудрости, мимо которой, боязливо чураясь и крестясь, пробегал благочестивый русский грамотей прежних веков. Немец со своими нововымышленными хитростями, уже забравшийся в ряды русских ратных людей, проникал и в детскую комнату государева дворца. В руках ребенка Алексея была уже «потеха», конь немецкой работы и немецкие «карты», картинки, купленные в Овощном ряду за 3 алтына 4 деньги (рубля полтора на наши деньги), и даже детские латы, сделанные для царевича мастером немчином Петром Шальтом. Когда царевичу было лет 11—12, он обладал уже маленькой библиотекой, составившейся преимущественно из подарков дедушки, дядек и учителя, заключавшей в себе томов 13. Большею частью это были книги Священного Писания и богослужебные; но между ними находились уже грамматика, печатанная в Литве, космография и в Литве же изданный какой-то лексикон. К тому же главным воспитателем царевича был боярин Б. И. Морозов, один из первых русских бояр, сильно пристрастившийся к западноевропейскому. Он ввел в учебную программу царевича прием наглядного обучения, знакомил его с некоторыми предметами посредством немецких гравированных картинок; он же ввел и другую еще более смелую новизну в московский государев дворец, одел цесаревича Алексея и его брата в немецкое платье.
Общественные нравы и понятия в иных случаях перемогали добрые свойства и влечения царя. Властный человек в Древней Руси так легко забывал, что он не единственный человек на свете, и не замечал рубежа, до которого простирается его воля и за которым начинаются чужое право и общеобязательное приличие. Древнерусская набожность имела довольно ограниченное поле действия, поддерживала религиозное чувство, но слабо сдерживала волю. От природы живой, впечатлительный и подвижный, Алексей страдал вспыльчивостью, легко терял самообладание и давал излишний простор языку и рукам. Однажды, в пору уже натянутых отношений к Никону, царь, возмущаемый высокомерием патриарха, из-за церковного обряда поссорился с ним в церкви в Великую пятницу и выбранил его обычной тогда бранью московских сильных людей, не исключая и самого патриарха, обозвав Никона мужиком… сыном. В другой раз в любимом своем монастыре Саввы Сторожевского, который он недавно отстроил, царь праздновал память святого основателя монастыря и обновление обители в присутствии патриарха антиохийского Макария. На торжественной заутрене чтец начал чтение из жития святого обычным возгласом: благослови, отче. Царь вскочил с кресла и закричал: «Что ты говоришь, мужик… сын: благослови, отче? Тут патриарх, говори: благослови, владыко!» В продолжение службы царь ходил среди монахов и учил их читать то-то, петь так-то; если они ошибались, с бранью поправлял их, вел себя уставщиком и церковным старостой, зажигал и гасил свечи, снимал с них нагар, во время службы не переставал разговаривать со стоявшим рядом приезжим патриархом, был в храме, как дома, как будто на него никто не смотрел. Ни доброта природы, ни мысль о достоинстве сана, ни усилия быть набожным и порядочным ни на вершок не поднимали царя выше грубейшего из его подданных. Религиозно-нравственное чувство разбивалось о неблаговоспитанный темперамент, и даже добрые движения души получали непристойное выражение. Вспыльчивость царя чаще всего возбуждалась встречей с нравственным безобразием, особенно с поступками, в которых обнаруживались хвастовство и надменность. Кто на похвальбе ходит, всегда посрамлен бывает; таково было житейское наблюдение царя. В 1660 г. князь Хованский был разбит в Литве и потерял почти всю свою двадцатитысячную армию. Царь спрашивал в думе бояр, что делать. Боярин И.Д. Милославский, тесть царя, не бывавший в походах, неожиданно заявил, что если государь пожалует его, даст ему начальство над войском, то он скоро приведет пленником самого короля польского. «Как ты смеешь, — закричал на него царь, — ты, страдник, худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном! Когда ты ходил с полками, какие победы показал над неприятелем?» Говоря это, царь вскочил, дал старику пощечину, надрал ему бороду и, пинками вытолкнув его из палаты, с силой захлопнул за ним двери. На хвастуна или озорника царь вспылит, пожалуй, даже пустит в дело кулаки, если виноватый под руками, и уж непременно обругает вволю: Алексей был мастер браниться тою изысканною бранью, какой умеет браниться только негодующее и незлопамятное русское добродушие. Казначей Саввина Сторожевского монастыря отец Никита, выпивши, подрался со стрельцами, стоявшими в монастыре, прибил их десятника (офицера) и велел выбросить за монастырский двор стрелецкое оружие и платье. Царь возмутился этим поступком, «до слез ему стало, во мгле ходил», по его собственному признанию. Он не утерпел и написал грозное письмо буйному монаху. Характерен самый адрес послания: «От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Русии врагу Божию и богоненавистцу и христопродавцу и разорителю чудотворцева дому и единомысленнику сатанину, врагу проклятому, ненадобному шпыню и злому пронырливому злодею казначею Миките». Но прилив царского гнева разбивался о мысль, никогда не покидавшую царя, что на земле никто не безгрешен перед Богом, что на его суде все равны, и цари и подданные: в минуты сильнейшего раздражения Алексей ни в себе, ни в виноватом подданном старался не забыть человека. «Да и то себе ведай, сатанин ангел, — писал царь в письме к казначею, — что одному тебе да отцу твоему диаволу годна и дорога твоя здешняя честь, а мне, грешному, здешняя честь, аки прах, и дороги ли мы перед Богом с тобою и дороги ли наши высокосердечные мысли, доколе Бога не боимся». Самодержавный государь, который мог сдуть с лица земли отца Микиту, как пылинку, пишет далее, что он сам со слезами будет милости просить у чудотворца преп. Саввы, чтобы оборонил его от злонравного казначея: «На оном веке рассудит нас Бог с тобою, а опричь того мне нечем от тебя оборониться». При доброте и мягкости характера это уважение к человеческому достоинству в подданном производило обаятельное действие на своих и чужих и заслужило Алексею прозвание «тишайшего царя». Иностранцы не могли надивиться тому, что этот царь при беспредельной власти своей над народом, привыкшим к полному рабству, не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь (слова австрийского посла Мейерберга). Дурные поступки других тяжело действовали на него всего более потому, что возлагали на него противную ему обязанность наказывать за них. Гнев его был отходчив, проходил минутной вспышкой, не простираясь далее угроз и пинков, и царь первый шел навстречу к потерпевшему с прощением и примирением, стараясь приласкать его, чтобы не сердился. Страдая тучностью, царь раз позвал немецкого «дохтура» открыть себе кровь; почувствовав облегчение, он по привычке делиться всяким удовольствием с другими предложил и своим вельможам сделать ту же операцию. Не согласился на это один боярин Стрешнев, родственник царя по матери, ссылаясь на свою старость. Царь вспылил и прибил старика, приговаривая: «Твоя кровь дороже что ли моей? или ты считаешь себя лучше всех?» Но скоро царь и не знал, как задобрить обиженного, какие подарки послать ему, чтобы не сердился, забыл обиду.
Алексей любил, чтобы вокруг него все были веселы и довольны; всего невыносимее была ему мысль, что кто-нибудь им недоволен, ропщет на него, что кого-нибудь стесняет. Он первый начал ослаблять строгость заведенного при московском дворе чопорного этикета, делавшего столь тяжелыми и натянутыми придворные отношения. Он нисходил до шутки с придворными, ездил к ним запросто в гости, приглашал их к себе на вечерние пирушки, поил, близко входил в их домашние дела. Уменье входить в положение других, понимать и принимать к сердцу их горе и радость было одною из лучших черт в характере царя. Надобно читать его утешительные письма к кн. Ник. Одоевскому по случаю смерти его сына и к Ордину-Нащокину по поводу побега его сына за границу — надобно читать эти задушевные письма, чтобы видеть, на какую высоту деликатности и нравственной чуткости могла поднять даже неустойчивого человека эта способность проникаться чужим горем. В 1652 г. сын кн. Ник. Одоевского, служившего тогда воеводой в Казани, умер от горячки почти на глазах у царя. Царь написал старику отцу, чтобы утешить его, и, между прочим, писал: «И тебе бы, боярину нашему, через меру не скорбеть, а нельзя, чтобы не поскорбеть и не поплакать, и поплакать надобно, только в меру, чтобы Бога не прогневить». Автор письма не ограничился подробным рассказом о неожиданной смерти и обильным потоком утешений отцу; окончив письмо, он не утерпел, еще приписал: «Князь Никита Иванович! не горюй, а уповай на Бога и на нас будь надежен». В 1660 г. сын Ордина-Нащокина, молодой человек, подававший большие надежды, которому иноземные учителя вскружили голову рассказами о Западной Европе, бежал за границу. Отец был страшно сконфужен и убит горем, сам уведомил царя о своем несчастии и просил отставки. Царь умел понимать такие положения и написал отцу задушевное письмо, в котором защищал его от него самого. Между прочим он писал: «Просишь ты, чтобы дать тебе отставку; с чего ты взял просить об этом? думаю, что от безмерной печали. И что удивительного в том, что надурил твой сын? от малоумия так поступил. Человек он молодой, захотелось посмотреть на мир Божий и его дела; как птица полетает туда и сюда и, налетавшись, прилетает в свое гнездо, так и сын ваш припомнит свое гнездо и свою духовную привязанность и скоро к вам воротится».
Царь Алексей Михайлович был добрейший человек, славная русская душа. Я готов видеть в нем лучшего человека Древней Руси, по крайней мере, не знаю другого древнерусского человека, который производил бы более приятное впечатление — но только не на престоле. Это был довольно пассивный характер. Природа или воспитание было виною того, что в нем развились преимущественно те свойства, которые имеют такую цену в ежедневном житейском обиходе, вносят столько света и тепла в домашние отношения. Но при нравственной чуткости царю Алексею недоставало нравственной энергии. Он любил людей и желал им всякого добра, потому что не хотел, чтобы они своим горем и жалобами расстраивали его тихие личные радости. В нем, если можно так выразиться, было много того нравственного сибаритства, которое любит добро, потому что добро вызывает приятные ощущения. Но он был мало способен и мало расположен что-нибудь отстаивать или проводить, как и с чем-либо долго бороться. Рядом с даровитыми и честными дельцами он ставил на важные посты людей, которых сам ценил очень низко. Наблюдатели непредубежденные, но и непристрастные выносили несогласимые впечатления, из которых слагалось такое общее суждение о царе, что это был добрейший и мудрейший государь, если бы не слушался дурных и глупых советников. В царе Алексее не было ничего боевого; всего менее имел он охоты и способности двигать вперед, понукать и направлять людей, хотя и любил подчас собственноручно «смирить», т.е. отколотить неисправного или недобросовестного слугу. Современники, даже иностранцы, признавали в нем богатые природные дарования: восприимчивость и любознательность помогли ему приобрести замечательную по тому времени начитанность не только в Божественном, но и в мирском Писании; об нем говорили, что он «навычен многим философским наукам»; дух времени, потребности минуты также будили мысль, задавали новые вопросы. Это возбуждение сказалось в литературных наклонностях царя Алексея. Он любил писать и писал много больше, чем кто-либо из древнерусских царей после Грозного. Он пытался изложить историю своих военных походов, делал даже опыты в стихотворстве: сохранилось несколько написанных им строк, которые могли казаться автору стихами. Всего больше оставил он писем к разным лицам. В этих письмах много простодушия, веселости, подчас задушевной грусти и просвечивает тонкое понимание ежедневных людских отношений, меткая оценка житейских мелочей и заурядных людей, но не заметно ни тех смелых и бойких оборотов мысли, ни той иронии — ничего, чем так обильны послания Грозного. У царя Алексея все мило, многоречиво, иногда живо и образно, но вообще все сдержанно, мягко, тускло и немного сладковато. Автор, очевидно, человек порядка, а не идеи и увлечения, готового расстроить порядок во имя идеи; он готов был увлекаться всем хорошим, но ничем исключительно, чтобы ни в себе, ни вокруг себя не разрушить спокойного равновесия. Склад его ума и сердца с удивительной точностью отражался в его полной, даже тучной фигуре, с низким лбом, белым лицом, обрамленным красивой бородой, с пухлыми румяными щеками, русыми волосами, с кроткими чертами лица и мягкими глазами.
Этому-то царю пришлось стоять в потоке самых важных внутренних и внешних движений. Разносторонние отношения, старинные и недавние, шведские, польские, крымские, турецкие, западнорусские, социальные, церковные, как нарочно, в это царствование обострились, встретились и перепутались, превратились в неотложные вопросы и требовали решения, не соблюдая своей исторической очереди, и над всеми ними как общий ключ к их решению стоял основной вопрос: оставаться ли верным родной старине или брать уроки у чужих? Царь Алексей разрешил этот вопрос по-своему: чтобы не выбирать между стариной и новшествами, он не разрывал с первой и не отворачивался от последних. Привычки, родственные и другие отношения привязывали его к стародумам; нужды государства, отзывчивость на все хорошее, личное сочувствие тянули его на сторону умных и энергических людей, которые во имя народного блага хотели вести дела не по-старому. Царь и не мешал этим новаторам, даже поддерживал их, но только до первого раздумья, до первого энергичного возражения со стороны стародумов. Увлекаемый новыми веяниями, царь во многом отступал от старозаветного порядка жизни, ездил в немецкой карете, брал с собой жену на охоту, водил ее и детей на иноземную потеху, «комедийные действа» с музыкой и танцами, поил допьяна вельмож и духовника на вечерних пирушках, причем немчин в трубы трубил и в органы играл; дал детям учителя, западнорусского ученого монаха, который повел преподавание дальше часослова, псалтыря и Октоиха, учил царевичей языкам латинскому и польскому. Но царь Алексей не мог стать во главе нового движения и дать ему определенное направление, отыскать нужных для того людей, указать им пути и приемы действия. Он был не прочь срывать цветки иноземной культуры, но не хотел марать рук в черной работе ее посева на русской почве.
Несмотря, однако, на свой пассивный характер, на свое добродушно-нерешительное отношение к вопросам времени, царь Алексей много помог успеху преобразовательного движения. Своими часто беспорядочными и непоследовательными порывами к новому и своим уменьем все сглаживать и улаживать он приручил пугливую русскую мысль к влияниям, шедшим с чужой стороны. Он не дал руководящих идей для реформы, но помог выступить первым реформаторам с их идеями, дал им возможность почувствовать себя свободно, проявить свои силы и открыл им довольно просторную дорогу для деятельности: не дал ни плана, ни направления преобразованиям, но создал преобразовательное настроение…
Читайте также: